— Тогда это линдворн. Или амфиптер, кому как больше нравится.
— Ты зачем приволок свою игрушку? — все-таки спросил Феликс, которому не давал покоя палаш в стойке для зонтов.
— На, полюбуйся! — Бальтазар вытащил из-за манжета свернутую треугольником записку и протянул ее Феликсу таким жестом, будто она все объясняла.
— А если крыльев нет, зато голов много? — допытывалась Агнешка.
— Тогда это гидра…
Написанное быстрым и небрежным почерком послание гласило: «Папа! Отпусти прислугу и подожди меня у Феликса! Дома не оставайся! Это очень важно!!! Себастьян». Обилие восклицательных знаков, торопливо скачущие буквы и трижды подчеркнутая просьба не оставаться дома говорили не только о спешке, в которой это было написано, но и о душевном смятении, овладевавшем автором записки. Феликс даже не представлял себе, что могло так вывести из равновесия Себастьяна — если, конечно, не считать споров о природе Зла…
— И что сие означает? — спросил Феликс.
— Понятия не имею, — ответил Бальтазар. — Это было под дверным молотком. Забавно, правда: мой сын назначает мне свидание у тебя в гостях и вдобавок требует — не просит, а требует! — чтобы я не ночевал дома! Я сначала подумал, что он решил устроить пьянку и пригласить всех друзей, а престарелого отца сплавить куда подальше, но чтобы так в наглую?!
— А что, Себастьян тоже придет? — затаила дыхание Агнешка.
— Ну, раз написал, то обязательно придет. Попробует он у меня не прийти! Шутник выискался, записки он мне будет писать… «Отпусти прислугу!»
— Деда, а можно я его подожду?
— А уроки ты сделала?
— Сделала! — гордо кивнула Агнешка. — Могу показать!
— Покажи, — согласился Феликс, и когда девочка, промычав себе под нос что-то о старых занудах, оставила героев наедине, сказал: — Странно все это. И чем дальше, тем страньше… Так зачем тебе меч?
— На всякий случай. Ты же меня знаешь!
— Я-то тебя знаю, — задумчиво сказал Феликс. — А вот что подумает Ильза?
— Чихать я хотел на то, что подумает Ильза! — в сердцах бросил Бальтазар. — И вообще, я тебя не узнаю! Почему два друга не могут посидеть по-стариковски, вспомнить былые деньки и побряцать железом без оглядки на то, что подумает Ильза?!
— Посидеть по-стариковски, говоришь… — Феликс скептически посмотрел на выстроенные в боевом порядке стаканы, штопор и завернутый в бумагу сосуд знакомой формы. Надежды скоротать спокойный вечерок у камина таяли, как дым. От предчувствий заранее заныла печень.
— Не криви так морду, я вовсе не собираюсь напиваться и ломать мебель!
Вернулась Агнешка и, задрав нос, вручила дедушке пять тетрадок; одновременно в столовую заглянула Тельма и, без удержу кокетничая, уточнила, будет ли обедать сеньор Бальтазар. Тот двусмысленно облизнулся и заявил, что очень голоден; Феликс украдкой показал ему кулак. Ильза к обеду не вышла, сославшись на недомогание, Йозеф, как обычно, задержался на работе, Агнешка отобедала по возвращении из гимназии, и потому жаркое с трюфелями Феликс и Бальтазар дегустировали вдвоем, не забывая отдавать должное бутылочке хереса, пока Агнешка листала бестиарий, то и дело встревая с вопросами об очередных магических тварях.
После обеда, когда часы в прихожей пробили половину шестого, оба героя предались своим любимым занятиям: Феликс стал растапливать камин, а Бальтазар приступил к хирургической операции по вскрытию бутылки. Естественно, на то, чтобы наколоть щепок для растопки и развести огонь, потребовалось больше времени, чем на выдергивание пробки, и Бальтазар недовольно заворчал:
— Ну что ты там копаешься? Это же «Гленливет»!
— С каких это пор ты полюбил виски? — спросил Феликс, оттирая руки от сосновой смолы и возвращая на место каминную заслонку, за которой весело приплясывали язычки пламени. — Ты же всегда предпочитал коньяк!
— О, это целая история! — сказал Бальтазар, наливая янтарный напиток в стакан. — Когда я был молодой и глупый, то провел целый месяц в шотландском городке Ивернессе, залечивая сломанные ребра и отбивая привкус гнилой озерной воды этим сказочным нектаром…
Феликс подтащил два кресла и крошечный столик к камину, Бальтазар поставил бутылку на столик, вручил стакан Феликсу и, усевшись поудобнее, продолжил рассказ. Агнешка оккупировала скамеечку для ног, преданно внимая истории охоты молодого и глупого Бальтазара на водного дракона, а Феликс приступил к смакованию великолепного виски, пропуская байки приятеля мимо ушей до тех пор, пока испанец не поименовал свою несостоявшуюся жертву «первостатейной сукой». Тогда пришлось обратить внимание Бальтазара на связку поленьев и кочергу возле камина и пригрозить жестокой расправой за каждое крепкое словцо. Бальтазар, к удивлению Феликса, извинился и пообещал, что это больше не повторится.
Тепло от камина поднималось волнами, укутывая ноги словно пледом, и весело потрескивали поленья, стреляя искрами; Феликс блаженствовал. История Бальтазара лилась все так же плавно и размеренно, на ходу обрастая подробностями и перенося действие из Шотландии в Африку, а оттуда — в Индию и Афганистан. Драконоубийца как раз приступил к волнующему описанию перехода через Гиндукуш, когда в дверь постучали. Агнешка, завороженная байками о подвигах Бальтазара, вздрогнула, а Феликс отставил стакан и со стенаниями выбрался из кресла.
— Если это мой отпрыск, — сказал Бальтазар, — то давай его сюда!
Но это был не Себастьян.
Много лет тому назад, сразу по возвращении Бертольда из Китая, он читал в Школе курс теоретической алхимии. Читал он его очень недолго, пока Сигизмунд личным распоряжением не отменил лекции как «не имеющие практической ценности»; да и среди студентов эта странная дисциплина, где наука в равных пропорциях переплеталась с магией и шарлатанством, не пользовалась особой популярностью — но вопреки всему этому в памяти Феликса прочно застрял один эпизод: Бертольд своим хрипловатым баритоном рассказывает о веществах, которые сами по себе безвредны и не опасны, но будучи соединены вместе, трансмутируют в горючую и взрывчатую смесь. А причиной, по которой Феликс вспомнил этот, казалось бы, давно забытый эпизод из лекции по алхимии, стал его незваный гость номер два.
Для Феликса было не в тягость принимать у себя в гостях Бальтазара, пока тот соблюдал умеренность в возлияниях; а пребывая в снисходительно-терпеливом настроении, Феликс не отказался бы выслушать и даже согласно покивать очередному суесловию Огюстена; но оказывать гостеприимство Бальтазару и Огюстену одновременно?! Ситуация грозила выйти из-под контроля и полыхнуть не хуже тех вонючих химикалий, которые смешивал на лекциях Бертольд…
Лунообразный лик Огюстена утопал в пушистом воротнике песцовой шубы.
— Принимай гостей! — заявил он и шмыгнул носом.
Феликсу оставалось только посторониться и пропустить Огюстена в дом. Следом за вальяжным, пахнущим одеколоном и мандаринами французом в дверь собственного дома бочком протиснулся посиневший от холода Йозеф.
— Добрый вечер, папа, — пробормотал он, разматывая заиндевевший шарф. — Ильза наверху? — спросил он и, получив утвердительный ответ, направился к лестнице, попросив Тельму подать наверх горячего вина.
Огюстен тем временем принялся избавляться от шубы. В прихожей сразу стало тесно, и Тельма пару раз ойкнула, задетая размашистыми движениями француза. Как ни странно, но Огюстен во время этой процедуры молчал! Вместо обычных прибауток, хохмочек и язвительных выпадов раздавалось только его сосредоточенное сопение. Потом взгляд Огюстена упал на меч среди зонтов.
— Ага, — сказал он задумчиво и огладил лацканы сюртука. — И долго ты намереваешься держать меня в дверях? — спросил он без тени сарказма.
Слегка удивленный и заранее напрягшийся Феликс жестом пригласил его войти. Огюстен манерно поклонился и проследовал в столовую. Здесь он, по-прежнему храня молчание, прошелся вокруг стола, учтиво поздоровался с Агнешкой и Бальтазаром, внимательно посмотрел на портрет Эльги на каминной полке, после чего плюхнулся на софу и переплел пальчики-сардельки на животе.
«Не захворал ли он часом?» — обеспокоено подумал Феликс. Бальтазар настороженно потягивал виски, а Агнешка ерзала на месте, ожидая продолжения истории о кровожадных горцах и снежном человеке с перевала Кхебер. Слышно было, как тикают часы в прихожей. Пауза становилась неловкой.
— Выпить хочешь? — спросил Феликс.
— Хочу, — сказал Огюстен и достал из-за пазухи плоскую бутылочку с коньяком. — У тебя рюмок не будет?
Феликс открыл буфет и достал три пузатых бокала из резного хрусталя. Кажется, он начинал понимать, что происходит. Огюстен ждал подачи — любого, самого невинного вопроса, с которого можно будет начать разговор; катализатора, как назвал бы это Бертольд. Но раз Огюстен избрал такой окольный путь к началу разговора, то информация, которой он собирался поделиться, по всей видимости, действительно была небезынтересной.
— Что нового, Огюстен? — спросил Феликс.
— Нового? — переспросил француз, переливая содержимое бутылочки в бокал. — Да как тебе сказать…
— Скажи прямо. Как есть.
Огюстен залпом, как водку, выпил коньяк, ухнул, вытер рот тыльной стороной ладони и с разочарованной гримасой потряс пустой бутылкой над бокалом.
— А еще коньяк у тебя есть? У меня кончился, — пожаловался он. — А виски ваше — такая гадость…
— У меня все есть. Рассказывай, что нового! — потребовал Феликс. Количество недомолвок и намеков, услышанных им за этот день, достигло того предела, после которого просто обязана была возникнуть параноидальная мысль о том, что Огюстен скрывает что-то очень-очень важное. Бальтазар, не обремененный подобными предчувствиями, удивленно выгнул бровь, словно говоря: «Оно тебе надо? Не буди лихо…» Но Феликс повторил: — Рассказывай! — и Огюстен послушался.
Рассказ его представлял собой нечто среднее между газетной передовицей, уличной листовкой и пророчествами Нострадамуса. Оказалось, что демонстрация фабричных рабочих была организована вовсе не цеховиками, но самими рабочими, что уже само по себе внушало определенные опасения; вдобавок, в демонстрации предполагали принять участие не только рабочие с текстильных мануфактур, но вообще все рабочие всех заводов в окрестностях Города — суммарно что-то около пятнадцати тысяч человек; и все бы ничего, если бы Цех ткачей не решил в полном составе выйти на улицы и поддержать требования изможденных нечеловеческими условиями жизни работяг о сокращении рабочего дня и понижении норм выпускаемой продукции; помимо этого, Цех ткачей совместно с дюжиной других Цехов, так же страдающих от конкуренции с фабриками, собирался объявить протест в адрес Цеха механиков, и потребовать от магистрата ввести квоту на количество машин и станков, продаваемых фабрикантам ежегодно, что, разумеется, должно было встретить самые оживленные возражения со стороны как Цеха механиков, так и самих фабрикантов, чьи доходы впервые за последние пару лет оказались под угрозой катастрофического падения; и в завершение всего этого, два эскадрона улан по личному распоряжению бургомистра были отозваны с зимних квартир в казармы и приведены в полную боевую готовность…
Это были факты. Смочив горло из неосмотрительно отставленного Бальтазаром стакана, Огюстен расстегнул сюртук, смахнул пот со лба и перешел к своим умозаключениям на основе этих фактов, постепенно возвращаясь к тому обычному для него состоянию, которое Бальтазар метко именовал словесным поносом. Все более и более распаляясь от собственной дальновидности, Огюстен предрекал чудовищное по кровавости и числу действующих лиц побоище, которое просто обязано было разразиться этой ночью на улицах Города. Он вещал с пылом истинного пророка, анализируя факты согласно велению своей левой пятки и высасывая из пальца недостающие для анализа детали. Согласно его прогнозам, мирная, хотя и крайне многочисленная даже по меркам Столицы демонстрация неизбежно должна будет превратиться в череду погромов и поджогов в Нижнем Городе. Громить, естественно, будут цеховые мастерские, и в первую очередь — механические; достанется также лавкам, торгующим спиртным, и питейным заведениям; бунтовщики не обойдут вниманием и официальные учреждения, как то: участки жандармерии и, чем Хтон не шутит, саму ратушу; и не в последнюю очередь внимание нищих и голодных рабочих привлекут роскошные дома по ту сторону реки, как, например, особняк дона Бальтазара, построенный, если Огюстену не изменяет память, в непосредственной близости от Цепного моста, не так ли?..
— Я не дон, — сварливо уточнил Бальтазар, которого перспектива лишиться крова над головой почему-то оставила равнодушным. — Я всего-навсего идальго, мелкопоместный дворянин, да и то — бывший…
Огюстен рассыпался в извинениях, и по мере того, как его голос пропитывался желчью, обретая знакомо-ехидные нотки, опасения Феликса начинали казаться ему столь же смехотворными, как и прогнозы Огюстена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45