Шпага маркиза чиркнула его прямо по лицу, самым кончиком — он вовремя успел отпрыгнуть, но со лба потекли горячие липкие капли. Однако это был жест отчаяния: следующим ударом Рональд рассек маркизу руку чуть выше того места, где ее прикрывал эфес; маркиз вскрикнул и едва не выронил оружие, поспешно сделав несколько шагов назад и прижавшись спиной к стене. Он тяжело дышал и едва мог двигаться, но левая рука его, принявшая у правой шпагу, точно в эстафете, все еще была крепка: Рональд загнал его в угол, однако нанести ему последний удар все никак не мог, и противник его понемногу отдыхал.
— Скорее! — прошипел маркиз. — Ну же!
Между ними возникло, что называется, динамическое равновесие — наступал то один, то другой, но в этой атаке никто из них не мог сделать более двух шагов.
— Ну, скорее же! Скорее! — повторял маркиз в нетерпении. Рональд сначала подумал, что слова относятся к нему, но потом заприметил, что хотя маркиз и смотрит ему прямо в глаза, но разговаривает явно не с ним.
И в этот момент словно мир рухнул куда-то вбок, не слишком быстро, так, что Рональд успел его подхватить, но вот на место вернуть — не успел. Маркиз, стена, полоска света из окна — все накренилось влево и рассыпалось на отдельные штрихи, так что понять, что Рональда окружает, было совершенно нельзя. К тому же он сам застрял в этих штрихах: стоило ему повернуть голову вправо — и он начинал видеть лишь серый туман; он поворачивал голову влево — и видел бесконечное количество зеленоватых отражений — как ребенок, прильнувший глазом к ребру стеклянного зеркала (любимая забава многих в детстве).
При этом Рональд вполне нормально слышал звуки, правда, немного глуховато, словно мир, откуда они доносились, был от него в трех шагах.
— Маленькая закованная в латы мышка попала в мышеловку, — ехидно отчеканил маркиз. — Однако не бойтесь: никто эту мышку убивать не собирается.
И он ушел, судя по удалившимся звукам. Рональд попытался сдвинуться с места, побежать ему вдогонку — но тело его (взгляд? разум?) застревало в этих штрихах, словно он на самом деле провалился в пол, да там и застрял. Он попытался вырваться из каменного плена, сжимавшего ему грудь — но это лишь привело к изменениям в картинке, которую он видел: бесконечные отражения с ужасающей скоростью побежали на месте, а штрихи несколько собрались и стали более колючими.
Послышались шаги. Маркиз возвращался.
— Думал уйти, да вспомнил, что я ведь вам ничего не отрубил, а вы мне испортили ботфорт, — произнес он гадким голосом.
Рональд стал искать меч, но его не оказалось ни в руке, ни поблизости.
— Смотри-ка, как мы всполошились! — воскликнул маркиз. — Признаться, в этот момент я похоронил в вас храброго человека!
И он разразился препоганейшим (впрочем, очень веселым) смехом.
— Проклятая тварь! — воскликнул Рональд. — Сегодня тебя спасли только твои колдовские ужимки!
— О, вот это и отличает человека от животного: колдовские ужимки, — маркиз за словом в карман не лез. — Видите ли, если бы не они, в нашем мире заправляли бы силачи с пуленепробиваемым черепом, этакие самцы-гориллы — мощные руки, стальная воля, наглость и отсутствие мозгов. Так ведь когда-то и было: на заре истории тупорылые доминантные самцы затирали умных и немужественных мальчиков (маркиз говорил, как профессор на лекции). А потом эти мальчики изобрели лук со стрелами — и уравняли шансы, а затем выдумали порох — и проклятые гориллоиды больше их не смели пальчиком тронуть.
— Идеализация! — заметил Рональд. — Порох изобрел ученый монах, но из пистолета очень хорошо стреляют и разного рода подонки. В том числе с пуленепробиваемыми черепами.
— Не стану отрицать, — согласился маркиз. — Видите, какую здоровскую дискуссию мы с вами ведем — вот что значит два интеллигентных человека, а ведь в какой ситуации! Я готовлюсь вам что-нибудь отрубить, а вы находитесь под воздействием наркотического вещества, которое я подмешал вам давеча в вино. Впрочем, вы должны мне за это вино быть только благодарны: вещество позволяет заглянуть за изнанку обычного мира. Видите, ничего там хорошего нет: только еще 7-8 геометрических измерений, которые ввиду вашей неподготовленности кажутся вам этаким узором из линий. Так что не спешите покидать этот мир: впрочем, от вашей воли уже ничего не зависит.
Он вновь адски захохотал. Рональд заскрипел зубами, осознав, что этот дьявол, убивший его возлюбленную, умудрился вовлечь его в философский диспут.
Маркиз наклонился над самым его ухом — Рональд попытался схватить его и не мог понять, где он — бил по воздуху руками, заставляя ералаш полосок и отражения перетасовываться между собой.
— Не бойтесь, Рональд! — доверительно прошептал маркиз. — Ничего рубить я вам не собираюсь. Во-первых, я дворянин, а это был бы низкий поступок. Во-вторых, вам и так недолго осталось — хотя, правду сказать, вы мне еще пригодитесь. И в-третьих: сейчас я трачу время вовсе не ради милой беседы с вами — я просто жду одного человечка, которого бы хотел увидеть сегодня. И не только увидеть, но и по возможности — убить.
Узор геометрических опилок, окружавший Рональда, двигался, и в нем прорезывались знакомые черты, словно зубы у мира-младенца: физиономия маркиза, зал, в котором они несколько минут назад махали шпагами.
— Действие наркотика не то, чтобы проходит, — констатировал маркиз. — К слову сказать, оно не пройдет для вас никогда. Это только новая стадия — причем отнюдь не последняя. Лежите, отдыхайте, наблюдайте. Сцена седьмая: те же и его светлость маркиз Гнидарь фон Браккгаузентрупп.
Послышались чеканные шаги, и в залу вошел человек.
— Стой, маркиз! — крикнул он.
— Как вкопанный, — успокоил его маркиз, азартно помахивая шпагой.
Рональд уже видел все окружающее вполне отчетливо. И вошедшего он тоже узнал.
Это был тот самый оборванец, сидевший на берегу реки и произносящий мудреные фразы.
— Ну что ж, — сказал маркиз. — Приветствую вас, любимый сын!
— Честно говоря, ни на секунду не сомневался, что вы не упустите возможности прирезать меня до того, как меня раздерет в клочья орда этих сиволапых мужиков. На такую смерть я даже согласился бы — но мне ведь рано пока умирать?
— Я думаю, самое время, — сказал Гнидарь. — Ты ведь наверняка знал, что я никуда не пропадал из окрестностей замка.
— А то! — игриво воскликнул маркиз. — Я и сам вас наблюдал иногда, прогуливаясь по веткам деревьев.
По веткам? Это было непонятно, но утомленный мозг Рональда над этим уже не задумался.
Гнидарь извлек меч из ножен и без изящества, но со страшной силой рубанул ею по силуэту маркиза; тот, хотя и успел парировать удар своим клинком, но едва ли не отлетел в сторону. Прыжком он отпрянул назад и посмотрел на сына с ненавистью, страхом и презрением.
Гнидарь бодро шел вперед, рубя воздух и заставляя маркиза отступать — и попутно декламировал стихи:
Кто жаждал в жизни испытания
И к войнам сыздетства готовился —
Тому судьба даст пропитание,
Покой, и скуку, и бессонницу.
Когда ж избрал стезей прямой
Удобный комнатный диван ты —
Тебе навалят шар земной
На плечи, как тому Атланту.
И судьбы мира все ж решат
Не мальчики из высшей школы,
А чья-то чистая душа,
Отравленная алкоголем.
Из сотен рыб семи морей
Господь одну случайно вытянет —
И выше вознесет царей,
Шутов, поэтов и политиков.
Рональд впервые разглядел наружность маркизова сына: Гнидарь был поистине атлетического телосложения, лицо его, исполненное благородной бледности, светилось странной и кроткой радостью. Казалось, он был близок к осуществлению своей заветной мечты.
Граф поражался: маркиз, только что истекавший попеременно кровью и потом, вновь прыгал по залу с легкостью мотылька и успевал парировать страшные удары Гнидаря. Видимо, сознание своей правоты придавало каждому из дуэлянтов силы — в поединке между ним самим и маркизом у Бракксгаузентруппа этой правоты, видимо, было недостаточно: уж слишком симпатичен, наверное, был ему Рональд.
Кто был святым, кто был отступником —
Не скажет современник мрачный.
И только смерть, что по лбу стукает —
Один судья, один палач нам.
Держи, Атлант, нелегкий груз!
Неси свой крест шарообразный —
Сквозь грохот бурь — иди, не трусь,
Сквозь смех людской, и все маразмы.
Стихи явно придавали Гнидарю силы — вместе с последней строфой он выбил у маркиза шпагу и мощными красивыми шагами направился к пятящемуся отцу. Лицо того исказилось, затем гаденькая усмешечка скривила его губы.
— Все, отец, все, — сказал Гнидарь глубоким и печальным голосом и поднял меч над головой. Маркиз весь сжался — в этот миг он был так похож на худенькую женщину.
— Позволь прочесть молитву, — попросил сэр Альфонс.
— Молитву? К чему она такому чародею, как ты? — усмехнулся Гнидарь. — Требник загорится в твоих руках, как только ты раскроешь его…
— Загорится так загорится, — грустно возразил маркиз и сунул руку в карман.
Грохнул выстрел, облако дыма окутало отца и сына. Рональд привстал с коленей, унимая гудящую голову пальцами рук.
Сэр Альфонс довольно улыбался, в руке у него был дамский пистолет. Гнидарь лежал на полу, пытаясь подняться. Нога его была прострелена, из раны багровым потоком струилась кровь. Рана несерьезная, но большего и не требовалось: Гнидарь был обездвижен.
— Сволочь, — сказал он спокойно.
— Как видите, мы не зря вели дискуссию о порохе, — подмигнул маркиз Рональду. — Благородство не позволяет нанести мне последний удар этому юному негодяю, который по странной случайности носит мою фамилию, благородство — а также стук шагов, которые я слышу на лестнице. Это шаги врагов. А вот крики друзей!
С этими словами Альфонс Бракксгаузентрупп распахнул окно, и Рональд услышал:
— Именем правителя Вечного города Арьеса, немедленно сдавайтесь! Сложившим оружие будет оказана милость прощения!
Пошатываясь, Рональд добрел до окна, которое было к нему всего ближе, и увидел престранную картину: королевский отряд заполонил весь двор, крестьяне жались по углам, бросая на землю сабли.
— Я не прощаюсь с вами, Рональд! — игриво воскликнул маркиз, ступая ногой на подоконник. — И мое лекарство не прощается. Вам еще предстоит кое-что сделать для меня! Увидимся!
Рональд почувствовал страшную боль в голове, а потом вдруг услышал тихую неземную музыку, звучащую у него в ушах. Так было только одно мгновение — а потом все прошло.
— И вы, сын мой, до скорого! Вы были трудным ребенком, трудным и нечестивым. Сомневаюсь, что в старости вы подадите мне костыль, посему оставляю вас без малейшего сожаления. Покидаю вас тем же путем, что и во время нашей предыдущей дуэли — а вам следовало бы учиться на уже единожды совершенных ошибках…
Он лицемерно воздел глаза к небу — и в этот самый момент с силой брошенный клубок пряжи ударился о его грудь и мигом, словно паук, оплел его веревками. Маркиз рухнул на пол, упав головой на колени своему сыну.
На пороге стоял Иегуда. Рука его еще не успела опуститься после столь меткого броска.
— Именем правителя Арьеса, всем оставаться на своих местах!
— Государь! Ваше святейшество! — воскликнул Иегуда. — Трудно было избрать время лучше.
— Мы всегда в курсе того, что творится в нашей империи. Мы двуедины и приглядываем и за внешними врагами, и за врагами внутренними, — сказал Арьес. Невидимый за переносным троном, привезенным сюда и установленным в пиршественной зале, папа Каликст XXI издал горлом довольный звук. Рональд даже пожалел, что стоит по правую руку от престола и не видит физиономии папы. Местные дворяне, которым Арьес оказал получасовую аудиенцию, стояли с верноподданническими улыбками и благонамеренным блеском в глазах. Еще бы! Сам Правитель явился в их захолустье, чтобы раз и навсегда положить конец дерзости мужицкой.
— Мужики организовали бунт против своего сеньора и будут наказаны самым жестоким образом. К маркизу Бракксгаузентруппу претензий не имею. Государственных интересов он не нарушал, в преступлениях, достойных каторги, замечен не был.
Маркиз благодарно улыбнулся и зашуршал шелками, склоняя стан, а Рональд задохнулся от ненависти и возмущения.
— Но, государь… — воскликнул он. — Позвольте, я расскажу, как произошел этот бунт… Истина…
— Граф, ваш отец был моим добрым другом, — холодно сказал Арьес, а глаза его недобро блеснули, — но если вы станете перебивать меня с пустяковыми просьбами или тщетными доводами, мне придется прервать славный род…
Горло молодого графа жгла горечь, на глазах выступили слезы, но на сей раз он решил не спорить.
— Нужно привести взбесившихся мужиков к покорности, — заявил Каликст. — Это дело и государственной важности, и душеспасительной необходимости.
— Государственной — да. Душеспасительной — да. — Арьес был задумчив, седые брови двигались вверх-вниз, словно он упражнения делал для мышц лица.
— Мы сожжем их всех, — твердо заявил Каликст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52