— Твоим Приспешником я не стану, чего бы это ни стоило мне… или моим близким. Но если ты отпустишь их и не причинишь им вреда ни теперь, ни в будущем, я выполню один твой приказ. Всего один, какой захочешь и когда захочешь. — Даврон вел себя как отчаянный игрок и понимал это. Он делал ставку на то, что Карасма даст ему время, хоть и ценою его ужасных страданий, и за это время он найдет выход, а если нет, то убьет себя.
Карасма заколебался, с подозрением глядя на Даврона:
— Какой захочу?
— При условии, что я должен буду действовать в твоих владениях. Ни к одному Постоянству это не относится. Один приказ — и я буду свободен от всех обязательств, мне не будешь угрожать ни ты, ни твои слуги. — Даврон чувствовал во рту вкус желчи.
«Предатель! Изменник, опозоривший свое сословие, отступник, нарушивший присягу и предавший свою веру!» В тот момент, когда он предложил сделку Разрушителю, он лишился чести…
Карасма задумался:
— Будет ли это достаточно мучительно? Что-то ты мне не нравишься, Даврон Сторрийский, — я предпочту насладиться твоими страданиями. — Он с усмешкой взглянул на Алисс. — Любопытно, что за ребеночек родится у меченой матери?
Даврон сглотнул и позволил отчаянию прозвучать в своем голосе.
— Любой твой приказ, когда ты сам решишь… Разве такого наказания мало для любого человека?
— Нет, так не пойдет. Ты скроешься в Постоянстве, и я тебя никогда больше не увижу. Ты должен поклясться мне, что три четверти года будешь проводить здесь, в Неустойчивости. И если ты не сдержишь слова, если покончишь с собой, — тогда я сделаю меченой твою дочь и всех твоих потомков, как только, они отправятся в паломничество. Даю слово. Ну так принимаешь ты такие условия?
Даврон побледнел, понимая, что ему придется распрощаться с жизнью, которую он вел, но решился, поскольку не видел выхода:
— Да, если ты, Разрушитель, дашь мне слово, что после того, как я выполню твой приказ, ты никогда не причинишь зла мне и моим близким.
Карасма усмехнулся:
— Единственное зло, которое будет грозить тебе и твоим близким, мастер Даврон, — это то, которое вы причините себе сами. — Разрушитель самодовольно кивнул. — Да, пожалуй, это начинает мне нравиться. Тут есть возможности… Так, значит, ты согласен?
Условия были тяжелее, чем Даврон надеялся, но он видел: ничего другого он не добьется.
— Согласен, — ответил он. С тех пор стыд за капитуляцию никогда не покидал его.
И вот теперь, через пять лет, он наконец смог оплакать то, чего тогда лишился; смог потому, что другая женщина спросила его, почему он не может видеться со своими детьми.
Керис хотелось обнять его, прижать к себе, утешить, показать всю свою любовь. Она жаждала унять его боль, осушить слезы. И вместо этого она просто беспомощно стояла, заметив, как отшатнулся Даврон, стараясь не коснуться ее.
Керис ждала.
Наконец Даврон успокоился, спустился к воде и умылся, потом уселся под деревом, откинув голову так, чтобы опираться на ствол, и согнув колени. Коротко и сухо он рассказал девушке о том, что случилось в потоке леу в тот день, когда весь его мир рухнул.
— Она не позволит мне и близко подойти к дочери, — закончил он глухим голосом. — А сына от меня она спрятала.
Керис опустилась на колени рядом с Давроном, но не прикоснулась к нему.
— Я не понимаю…
Последовала долгая пауза.
— Алисс запретила мне видеться с Миррин и не позволила увидеть ребенка, которого родила.
Керис попыталась найти причину, которая позволила бы простить непростительное.
— Она боялась за них?..
— Она знает, что Карасма никогда не сможет нарушить условия сделки. Нет, ей было просто… стыдно. Она стыдилась того, что я знаю о ее готовности продать душу, лишь бы спасти себя, — вот она и стала винить меня, решила меня наказать. И к тому же она презирает меня — презирает за то, что я не сумел защитить ее, как велел мне долг, не сумел защитить наших детей, — не захотел продать себя Карасме.
— Ты судишь ее очень строго.
Даврон не сумел скрыть страдания.
— Я простил бы ей все и все понял… кроме одного: того, что она сделала с Миррин и Ставеном. Она могла немедленно донести на меня церкви, и я ее не осудил бы — даже восхитился ее смелостью и полюбил бы еще больше, зная, какую жертву она приносит ради избавления мира от угрозы, которую я собой представляю. И я не упрекнул бы ее за то, что она винит меня… Создатель, как мог бы я упрекать ее в том, что сам делаю ежечасно! Нет, я никогда не смогу простить только того, что она сделала с Миррин и с малышом.
Керис молчала: только теперь ей стало ясно, как ненавидит жену Даврон.
— Миррин было всего три года. Ты только подумай, Керис, что она тогда увидела и услышала! Увидела собственное лицо у чудовища, ей угрожал Разрушитель, а отец был бессилен защитить ее… Она видела, как я ударил ее мать. А потом Алисс запретила мне видеться с дочерью, запретила с ней поговорить, не дала даже попрощаться. «Если только попробуешь к ней подойти, я расскажу всем, что ты носишь знак Разрушителя», — сказала она мне. Так что я повернулся и ушел — ушел от дочери, оставил ее с ее ужасным несчастьем… Я принял это как часть цены, которую мне предстояло заплатить, как часть моего наказания. У нее есть мать, думал я тогда, Алисс любит ее не меньше, чем я, Алисс будет ей поддержкой и утешением.
Даврон помолчал, все еще не глядя на Керис, и девушка поняла, что ей еще предстоит услышать о том, что превратило любовь Даврона к жене в холодную ненависть.
— Я оставил их, уехал вместе со Скоу. Он сам вызвался быть моим спутником. А через несколько дней я впервые повстречал Мелдора, и с тех пор мы не расстаемся. С ним я тоже заключил сделку. Я буду помогать ему, а он убьет меня, когда придет время. — Даврон горько рассмеялся. — Не очень приятная сделка, верно? Но я не могу покончить с собой, не подвергнув опасности моих детей — и детей моих детей.
Даврон уронил руку и стал рассеянно пропускать песок сквозь пальцы.
— Алисс вернулась в Пятое Постоянство, но не осталась с родителями; оставив у них Миррин, она отправилась в монастырь в Мидллмассе. Он принадлежит ордену, который рассылает послушниц в часовни кинезиса. Алисс заявила там, что желает расторгнуть брак со мной и вступить в их орден. Церковники ответили ей, что это возможно лишь в том случае, если она сделает очень ценное пожертвование. И тогда она отдала им нашего малыша, нашего сына. Когда он родился, она предложила его церкви. Его у нее забрали, дали другое имя, увезли куда-то. Она даже ни разу не приложила его к груди. Теперь его невозможно найти, он никогда не узнает, кто его родители, и ему суждено сделаться наставником. Керис судорожно втянула воздух и невольно повернулась к дому на другом берегу реки.
— Та девочка — Миррин, — сказал Даврон, — но мальчик — ее двоюродный брат, а не мой сын. Я никогда не видел моего малыша и никогда не увижу. Никогда не узнаю, куда его отправили, какое ему дали имя. Я… я все еще зову его Ставеном. — Даврон взглянул на Керис, и его скрежещущий голос дрогнул. — Миррин лишилась отца при ужасных обстоятельствах, которых не могла понять, и как раз когда она больше всего нуждалась в матери, та ее бросила с полным безразличием. Мой сын отдан чужим людям, которых интересует только одно: увеличить число служителей церкви. Миррин и Ставен никогда не узнают друг друга. Вот этого я никогда не прощу Алисс Флерийской.
Во взгляде Даврона была полная беспомощность, и Керис потупилась. Ее сердце разрывалось, она думала о том, что, будь она на месте Алисс, дети стали бы для нее самой большой драгоценностью на свете.
«Как могла она так поступить со своей собственной плотью и кровью? С его детьми?»
— Я не знаю, почему она так поступила, — ответил на ее невысказанную мысль Даврон. — Наверное, она думает, что, предложив сына церкви, она этим искупила собственный грех. Может быть, она отдала бы и Миррин, согласись на это ее родители. Не знаю, почему она поступила так, как поступила. И я не знаю, что мешает ей донести на меня церковникам; должно быть, она боится, что тогда я всем расскажу, на что она была готова ради собственного спасения. — Даврон пожал плечами. — Если так, то плохо же она меня знает. Я никому ничего не рассказывал — ни Мелдору, ни Скоу, никому — до сих пор. Сам не знаю, почему я все это рассказал тебе. — Его голос снова дрогнул, когда он взглянул на девушку. — Керис, для меня очень важно, чтобы ты сказала, если можешь: ты понимаешь, почему я все это сделал?
Керис не колебалась ни секунды:
— Понимаю.
Поспешность ее ответа удивила Даврона; он пристально посмотрел на девушку, потом рассмеялся:
— Ох, Керис, дорогая, есть ли на свете еще кто-нибудь столь же прямодушный!
— Тут и думать нечего, — ответила она. — Большинство женщин на месте твоей жены гордились бы тем, что ты сделал для нее и для вашей дочери.
«Я бы уж точно гордилась», — добавила она про себя.
— Ох, Керис… — Девушка сама не знала, как ей это удалось, но часть тяжести, казалось, свалилась с плеч Даврона, и это ее порадовало.
Он встал, бросив последний взгляд на дом, где жила его дочь.
— Пошли. Летеринга не было дома, когда ты заглядывала в лавку? Ты собиралась поговорить с ним о картах тромплери?
Керис прекрасно понимала, что Даврону хочется перевести разговор на какую-то другую, не такую болезненную тему.
— Да. И еще он придумал, как показывать высоты, — очень изобретательно. Должно быть, он пользуется вертикальной триангуляцией при помощи теодолита. Я давно думала, что такое возможно.
Девушка продолжала болтать, стараясь не думать о том, с какой радостью она убила бы Алисс Флерийскую за то страдание, которое она причинила мужчине, идущему рядом с ней. Теперь она знала, кто отполировал эти обсидиановые глаза до такого холодного блеска.
Этой ночью Керис пришла к нему.
Ей было безразлично, по какой причине Даврону отвели отдельную комнату; она только порадовалась этому. Керис дождалась, пока окончилось вечернее молебствие и рассеялся запах благовония — жасминового масла. Когда наконец в монастыре и приюте все стихло, она прокралась по облицованным камнем коридорам к его комнате.
Даврон открыл дверь на ее стук немедленно, словно не спал и ждал чего-то. У его постели даже горела свеча. Он жестом предложил Керис войти, но держался настороженно, не приближаясь к девушке.
— Что-нибудь случилось? — спросил он. Керис смущенно покачала головой.
Тогда он понял. Выражение его лица изменилось: он покраснел и помрачнел одновременно.
— Ох нет, Керис! Нет. Я думал, ты поняла… я думал, ты знаешь — это невозможно.
— Я думала… думала… — заикаясь, выдавила она. — Я знаю, твоя жена очень красива, а я — дурнушка, да и опыта у меня нет… Даврон застонал, и Керис растерянно умолкла.
— Ты не понимаешь, — прошептал Даврон. — О милосердный Создатель, ты не понимаешь… Невозможно!
— Я не рассчитываю ни на что постоянное, — заторопилась Керис. — Я знаю, ты — Благородный, а я всего лишь дочь картографа, но я думала… Ты же хотел меня! Я знаю, что хотел!
— Керис, Керис, не надо! Конечно, я тебя хотел. И хочу. За те пять лет, что я — слуга Разрушителя, я хотел многих женщин. Я не коснулся ни одной из них и никогда не коснусь. Все они — и меченые, и нормальные, и леувидицы, — все они не для меня. Такова шуточка Карасмы — я ведь не оговорил этого при сделке с ним… Я не могу обладать женщиной — за исключением, может быть, Приспешницы, а на это я никогда не соглашусь.
Керис смотрела на него, ничего не понимая, да и не желая понять.
Нежно, очень нежно Даврон взял ее за руку и, не сводя глаз с ее лица, коснулся губами пальцев девушки. Первое же прикосновение поразило ее, как удар, но это было лишь начало. Губы Даврона нестерпимо обожгли ее руку. Боль охватила все ее тело, словно разрывая его на части; казалось, в ее жилах потек расплавленный металл. Мучение длилось всего секунду, пока Даврон не выпустил руку Керис, но этого оказалось достаточно: девушка рухнула на пол, судорожно ловя ртом воздух и моля Создателя позволить ей забыть чудовищную боль.
Постепенно сердце ее перестало безумно колотиться, и Керис взглянула на свою руку: на ней не осталось никакого следа. Девушка с трудом поднялась на ноги и взглянула на Даврона полными слез глазами. Когда он протянул к ней руку, она с трудом заставила себя не отшатнуться, но Даврон лишь нежно коснулся ее волос и обвил прядью палец; он мог позволить себе только такую ласку — волосы не чувствовали ожога от его прикосновения.
Керис отвернулась, вслепую нащупывая ручку двери. Она едва расслышала его шепот, но слова эхом отдавались в ее памяти, когда, всхлипывая, она бежала по коридору; Керис сама уже не знала, чьи это слова — его или ее:
— Мне так жаль… Прости меня. Прости меня.
ГЛАВА 21
В ее красках — магия, а в сердце — отчаяние, она рождает красоту, хотя сама и некрасива. Она изгонит Владыку Карасму или погибнет в потоке леу. В ее руках — и спасение, и смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Карасма заколебался, с подозрением глядя на Даврона:
— Какой захочу?
— При условии, что я должен буду действовать в твоих владениях. Ни к одному Постоянству это не относится. Один приказ — и я буду свободен от всех обязательств, мне не будешь угрожать ни ты, ни твои слуги. — Даврон чувствовал во рту вкус желчи.
«Предатель! Изменник, опозоривший свое сословие, отступник, нарушивший присягу и предавший свою веру!» В тот момент, когда он предложил сделку Разрушителю, он лишился чести…
Карасма задумался:
— Будет ли это достаточно мучительно? Что-то ты мне не нравишься, Даврон Сторрийский, — я предпочту насладиться твоими страданиями. — Он с усмешкой взглянул на Алисс. — Любопытно, что за ребеночек родится у меченой матери?
Даврон сглотнул и позволил отчаянию прозвучать в своем голосе.
— Любой твой приказ, когда ты сам решишь… Разве такого наказания мало для любого человека?
— Нет, так не пойдет. Ты скроешься в Постоянстве, и я тебя никогда больше не увижу. Ты должен поклясться мне, что три четверти года будешь проводить здесь, в Неустойчивости. И если ты не сдержишь слова, если покончишь с собой, — тогда я сделаю меченой твою дочь и всех твоих потомков, как только, они отправятся в паломничество. Даю слово. Ну так принимаешь ты такие условия?
Даврон побледнел, понимая, что ему придется распрощаться с жизнью, которую он вел, но решился, поскольку не видел выхода:
— Да, если ты, Разрушитель, дашь мне слово, что после того, как я выполню твой приказ, ты никогда не причинишь зла мне и моим близким.
Карасма усмехнулся:
— Единственное зло, которое будет грозить тебе и твоим близким, мастер Даврон, — это то, которое вы причините себе сами. — Разрушитель самодовольно кивнул. — Да, пожалуй, это начинает мне нравиться. Тут есть возможности… Так, значит, ты согласен?
Условия были тяжелее, чем Даврон надеялся, но он видел: ничего другого он не добьется.
— Согласен, — ответил он. С тех пор стыд за капитуляцию никогда не покидал его.
И вот теперь, через пять лет, он наконец смог оплакать то, чего тогда лишился; смог потому, что другая женщина спросила его, почему он не может видеться со своими детьми.
Керис хотелось обнять его, прижать к себе, утешить, показать всю свою любовь. Она жаждала унять его боль, осушить слезы. И вместо этого она просто беспомощно стояла, заметив, как отшатнулся Даврон, стараясь не коснуться ее.
Керис ждала.
Наконец Даврон успокоился, спустился к воде и умылся, потом уселся под деревом, откинув голову так, чтобы опираться на ствол, и согнув колени. Коротко и сухо он рассказал девушке о том, что случилось в потоке леу в тот день, когда весь его мир рухнул.
— Она не позволит мне и близко подойти к дочери, — закончил он глухим голосом. — А сына от меня она спрятала.
Керис опустилась на колени рядом с Давроном, но не прикоснулась к нему.
— Я не понимаю…
Последовала долгая пауза.
— Алисс запретила мне видеться с Миррин и не позволила увидеть ребенка, которого родила.
Керис попыталась найти причину, которая позволила бы простить непростительное.
— Она боялась за них?..
— Она знает, что Карасма никогда не сможет нарушить условия сделки. Нет, ей было просто… стыдно. Она стыдилась того, что я знаю о ее готовности продать душу, лишь бы спасти себя, — вот она и стала винить меня, решила меня наказать. И к тому же она презирает меня — презирает за то, что я не сумел защитить ее, как велел мне долг, не сумел защитить наших детей, — не захотел продать себя Карасме.
— Ты судишь ее очень строго.
Даврон не сумел скрыть страдания.
— Я простил бы ей все и все понял… кроме одного: того, что она сделала с Миррин и Ставеном. Она могла немедленно донести на меня церкви, и я ее не осудил бы — даже восхитился ее смелостью и полюбил бы еще больше, зная, какую жертву она приносит ради избавления мира от угрозы, которую я собой представляю. И я не упрекнул бы ее за то, что она винит меня… Создатель, как мог бы я упрекать ее в том, что сам делаю ежечасно! Нет, я никогда не смогу простить только того, что она сделала с Миррин и с малышом.
Керис молчала: только теперь ей стало ясно, как ненавидит жену Даврон.
— Миррин было всего три года. Ты только подумай, Керис, что она тогда увидела и услышала! Увидела собственное лицо у чудовища, ей угрожал Разрушитель, а отец был бессилен защитить ее… Она видела, как я ударил ее мать. А потом Алисс запретила мне видеться с дочерью, запретила с ней поговорить, не дала даже попрощаться. «Если только попробуешь к ней подойти, я расскажу всем, что ты носишь знак Разрушителя», — сказала она мне. Так что я повернулся и ушел — ушел от дочери, оставил ее с ее ужасным несчастьем… Я принял это как часть цены, которую мне предстояло заплатить, как часть моего наказания. У нее есть мать, думал я тогда, Алисс любит ее не меньше, чем я, Алисс будет ей поддержкой и утешением.
Даврон помолчал, все еще не глядя на Керис, и девушка поняла, что ей еще предстоит услышать о том, что превратило любовь Даврона к жене в холодную ненависть.
— Я оставил их, уехал вместе со Скоу. Он сам вызвался быть моим спутником. А через несколько дней я впервые повстречал Мелдора, и с тех пор мы не расстаемся. С ним я тоже заключил сделку. Я буду помогать ему, а он убьет меня, когда придет время. — Даврон горько рассмеялся. — Не очень приятная сделка, верно? Но я не могу покончить с собой, не подвергнув опасности моих детей — и детей моих детей.
Даврон уронил руку и стал рассеянно пропускать песок сквозь пальцы.
— Алисс вернулась в Пятое Постоянство, но не осталась с родителями; оставив у них Миррин, она отправилась в монастырь в Мидллмассе. Он принадлежит ордену, который рассылает послушниц в часовни кинезиса. Алисс заявила там, что желает расторгнуть брак со мной и вступить в их орден. Церковники ответили ей, что это возможно лишь в том случае, если она сделает очень ценное пожертвование. И тогда она отдала им нашего малыша, нашего сына. Когда он родился, она предложила его церкви. Его у нее забрали, дали другое имя, увезли куда-то. Она даже ни разу не приложила его к груди. Теперь его невозможно найти, он никогда не узнает, кто его родители, и ему суждено сделаться наставником. Керис судорожно втянула воздух и невольно повернулась к дому на другом берегу реки.
— Та девочка — Миррин, — сказал Даврон, — но мальчик — ее двоюродный брат, а не мой сын. Я никогда не видел моего малыша и никогда не увижу. Никогда не узнаю, куда его отправили, какое ему дали имя. Я… я все еще зову его Ставеном. — Даврон взглянул на Керис, и его скрежещущий голос дрогнул. — Миррин лишилась отца при ужасных обстоятельствах, которых не могла понять, и как раз когда она больше всего нуждалась в матери, та ее бросила с полным безразличием. Мой сын отдан чужим людям, которых интересует только одно: увеличить число служителей церкви. Миррин и Ставен никогда не узнают друг друга. Вот этого я никогда не прощу Алисс Флерийской.
Во взгляде Даврона была полная беспомощность, и Керис потупилась. Ее сердце разрывалось, она думала о том, что, будь она на месте Алисс, дети стали бы для нее самой большой драгоценностью на свете.
«Как могла она так поступить со своей собственной плотью и кровью? С его детьми?»
— Я не знаю, почему она так поступила, — ответил на ее невысказанную мысль Даврон. — Наверное, она думает, что, предложив сына церкви, она этим искупила собственный грех. Может быть, она отдала бы и Миррин, согласись на это ее родители. Не знаю, почему она поступила так, как поступила. И я не знаю, что мешает ей донести на меня церковникам; должно быть, она боится, что тогда я всем расскажу, на что она была готова ради собственного спасения. — Даврон пожал плечами. — Если так, то плохо же она меня знает. Я никому ничего не рассказывал — ни Мелдору, ни Скоу, никому — до сих пор. Сам не знаю, почему я все это рассказал тебе. — Его голос снова дрогнул, когда он взглянул на девушку. — Керис, для меня очень важно, чтобы ты сказала, если можешь: ты понимаешь, почему я все это сделал?
Керис не колебалась ни секунды:
— Понимаю.
Поспешность ее ответа удивила Даврона; он пристально посмотрел на девушку, потом рассмеялся:
— Ох, Керис, дорогая, есть ли на свете еще кто-нибудь столь же прямодушный!
— Тут и думать нечего, — ответила она. — Большинство женщин на месте твоей жены гордились бы тем, что ты сделал для нее и для вашей дочери.
«Я бы уж точно гордилась», — добавила она про себя.
— Ох, Керис… — Девушка сама не знала, как ей это удалось, но часть тяжести, казалось, свалилась с плеч Даврона, и это ее порадовало.
Он встал, бросив последний взгляд на дом, где жила его дочь.
— Пошли. Летеринга не было дома, когда ты заглядывала в лавку? Ты собиралась поговорить с ним о картах тромплери?
Керис прекрасно понимала, что Даврону хочется перевести разговор на какую-то другую, не такую болезненную тему.
— Да. И еще он придумал, как показывать высоты, — очень изобретательно. Должно быть, он пользуется вертикальной триангуляцией при помощи теодолита. Я давно думала, что такое возможно.
Девушка продолжала болтать, стараясь не думать о том, с какой радостью она убила бы Алисс Флерийскую за то страдание, которое она причинила мужчине, идущему рядом с ней. Теперь она знала, кто отполировал эти обсидиановые глаза до такого холодного блеска.
Этой ночью Керис пришла к нему.
Ей было безразлично, по какой причине Даврону отвели отдельную комнату; она только порадовалась этому. Керис дождалась, пока окончилось вечернее молебствие и рассеялся запах благовония — жасминового масла. Когда наконец в монастыре и приюте все стихло, она прокралась по облицованным камнем коридорам к его комнате.
Даврон открыл дверь на ее стук немедленно, словно не спал и ждал чего-то. У его постели даже горела свеча. Он жестом предложил Керис войти, но держался настороженно, не приближаясь к девушке.
— Что-нибудь случилось? — спросил он. Керис смущенно покачала головой.
Тогда он понял. Выражение его лица изменилось: он покраснел и помрачнел одновременно.
— Ох нет, Керис! Нет. Я думал, ты поняла… я думал, ты знаешь — это невозможно.
— Я думала… думала… — заикаясь, выдавила она. — Я знаю, твоя жена очень красива, а я — дурнушка, да и опыта у меня нет… Даврон застонал, и Керис растерянно умолкла.
— Ты не понимаешь, — прошептал Даврон. — О милосердный Создатель, ты не понимаешь… Невозможно!
— Я не рассчитываю ни на что постоянное, — заторопилась Керис. — Я знаю, ты — Благородный, а я всего лишь дочь картографа, но я думала… Ты же хотел меня! Я знаю, что хотел!
— Керис, Керис, не надо! Конечно, я тебя хотел. И хочу. За те пять лет, что я — слуга Разрушителя, я хотел многих женщин. Я не коснулся ни одной из них и никогда не коснусь. Все они — и меченые, и нормальные, и леувидицы, — все они не для меня. Такова шуточка Карасмы — я ведь не оговорил этого при сделке с ним… Я не могу обладать женщиной — за исключением, может быть, Приспешницы, а на это я никогда не соглашусь.
Керис смотрела на него, ничего не понимая, да и не желая понять.
Нежно, очень нежно Даврон взял ее за руку и, не сводя глаз с ее лица, коснулся губами пальцев девушки. Первое же прикосновение поразило ее, как удар, но это было лишь начало. Губы Даврона нестерпимо обожгли ее руку. Боль охватила все ее тело, словно разрывая его на части; казалось, в ее жилах потек расплавленный металл. Мучение длилось всего секунду, пока Даврон не выпустил руку Керис, но этого оказалось достаточно: девушка рухнула на пол, судорожно ловя ртом воздух и моля Создателя позволить ей забыть чудовищную боль.
Постепенно сердце ее перестало безумно колотиться, и Керис взглянула на свою руку: на ней не осталось никакого следа. Девушка с трудом поднялась на ноги и взглянула на Даврона полными слез глазами. Когда он протянул к ней руку, она с трудом заставила себя не отшатнуться, но Даврон лишь нежно коснулся ее волос и обвил прядью палец; он мог позволить себе только такую ласку — волосы не чувствовали ожога от его прикосновения.
Керис отвернулась, вслепую нащупывая ручку двери. Она едва расслышала его шепот, но слова эхом отдавались в ее памяти, когда, всхлипывая, она бежала по коридору; Керис сама уже не знала, чьи это слова — его или ее:
— Мне так жаль… Прости меня. Прости меня.
ГЛАВА 21
В ее красках — магия, а в сердце — отчаяние, она рождает красоту, хотя сама и некрасива. Она изгонит Владыку Карасму или погибнет в потоке леу. В ее руках — и спасение, и смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73