— Как далеко можно зайти в лес? — спросил Фред.
Оберон знал ответ.
— Только до середины. Потом ты идешь уже из леса.
— Со здешним лесом не так, — проговорил Фред. Шаги его замедлились, на подошвы налипал мох и кишащая червями почва. Он крепче утверждался на земле.
— Куда? — спросил Оберон. Отсюда все пути сливались в один.
Он видел ее, видел не однажды: она мелькала вдали ярким пятном среди темных опасностей леса; судя по всему, она чувствовала себя здесь как дома. Как-то она стояла одна, задумавшись, в тигрово-полосатой тени (он почти готов был поклясться, что это она), в другой раз спешила прочь в сопровождении жавшихся к ее ногам маленьких существ; на Оберона она не оглянулась, но зато его заметил один из ее спутников, с острыми ушками, желтыми глазами и бессмысленной улыбкой зверька. Она неизменно спешила куда-то еще, а он, пытаясь ее догнать, всякий раз упускал из виду.
Он бы позвал ее, если бы не забыл имя. Чтобы подстегнуть свою память, он называл буквы алфавита, но они оборачивались мокрым мхом, пышным папоротником, раковиной улитки, копытцем фавна; все звуки, казалось, взывали к ней, но не называли ее имени. И потому она исчезала, не заметив его, и он только углублялся и углублялся.
Теперь Оберон достиг центра, но и там не обнаружил ее — каково бы ни было ее имя.
Смуглые груди? Что-то смуглое. Лавр или паутина, что-то вроде этого; фиалка или что-то, начинающееся с си: сирень или синица.
— Ну вот, — заявил Фред Сэвидж, — похоже, дальше я не пойду. — Его пончо сделалось заскорузлым и рваным, штанины превратились в лохмотья, из ветхих галош торчали пальцы. Он попробовал оторвать ногу от земли, но не смог. Голые пальцы зарылись в почву.
— Подожди, — сказал Оберон.
— Ничего не поделаешь. Дрозды в волосах моих свили гнездо. Недурно. О'кей.
— Пойдем. Без тебя я не смогу.
— Иду-иду, — отозвался Фред, покрываясь побегами. — Всё иду, всё веду. Только с места не схожу. — Меж его больших, укоренившихся в земле пальцев выскочили внезапно полчища бурых грибов. Оберон перевел взгляд выше, еще выше. Суставы пальцев удваивались, утраивались, дробились на сотни отростков. — Эй, парень. День напролет глядеть на Господа Бога, понимаешь? Мне бы уловить луч-другой, ты уж на меня не серчай. — Его лицо запрокинулось назад, исчезая в стволе, тысячи зеленых пальцев потянулись к верхушкам деревьев. Оберон схватился за ствол.
— Нет, — взмолился он, — черт возьми, нет.
Он беспомощно сел у ног Фреда. Теперь он уж точно пропал. Какое же дурацкое, дурацкое безумство желаний привело его сюда, где ее нет, в это ничье княжество, где она никогда не была, где он забыл о ней все, кроме своей к ней тяги. Оберон в отчаянии спрятал голову в ладонях.
— Эй, — произнесло дерево деревянным голосом. — Эй, да будет тебе. Я дам совет. Послушай.
Оберон вскинул голову.
— Лишь смелому, — произнес Фред, — да, лишь смелому наградой красота.
Оберон стоял неподвижно. Слезы проделали две дорожки на его грязных щеках.
— Порядок, — сказал он.
Пригладил себе волосы, сбрасывая сухие листья. Оберон тоже одичал, как будто всю жизнь прожил в лесу; его манжеты покрылись плесенью, борода была испачкана соком ягод, в карманы заползли гусеницы. Запустел.
Придется начинать все сначала, только и всего. Храбрым Оберон не был, но имел в заначке хитрости. Чему-то ведь он учился? Нужно овладеть ситуацией, оседлать ее. Если это ничье княжество, то надо бы возвести себя на его престол. Придумать бы только как, и тогда все уладится. Как?
Положись на разум. Нужно думать . Требуется упорядочить окружающий беспорядок. Нужно определить свое местоположение, составить список, все пронумеровать и расставить по ранжиру. Прежде всего, необходимо создать в глубине леса такое место, находясь в котором он знал, где находится и что к чему; затем ему, наверное, удалось бы вспомнить, кто он, пребывающий на престоле и в центре, а там уже стало бы ясно, что делать дальше. Ему предстоит Как-то повернуть назад и начать все сначала.
Он огляделся, пытаясь определить, какой из путей ведет обратно.
Может, все, а может, и ни один. Оберон устало всмотрелся в зеленые, пестревшие цветами аллеи. Он не сомневался в одном: та дорога, которая, судя по виду, уж точно ведет прочь отсюда, будет потихоньку поворачивать и поворачивать, пока не выйдет туда же, откуда началась. Лес выжидающе, иронически молчал, лишь в редких выкриках птиц слышались вопросы.
Оберон уселся вместо престола на упавший ствол. Впереди, в центре поляны, среди травы и фиалок, он воздвиг небольшой каменный сарай или павильон, стены которого глядели на север, юг, восток и запад. Каждый фасад Оберон связал с определенным временем года: зимой, летом, весной и осенью. От павильона расходились хитрые кривые дорожки. Оберон замостил их гравием и выложил края камнями, окрашенными в белый цвет. Он соединил дорожками статуи, обелиск, птичий домик, арочный мостик, грядки с тюльпанами и краснодневом. Все это он заключил в большую четырехугольную ограду из чугуна, столбы ограды увенчал стрелками и приделал четверо запертых ворот для входа и выхода.
Ну вот. Отсюда был слышен, хотя и слабо, шум уличного движения. Оберон осторожно перевел взгляд: по ту сторону ограды находилось классическое здание суда со статуями законодателей по краю крыши. Вместе с весенним воздухом в ноздри Оберона проник какой-то едкий запах. Теперь нужно было только обойти созданное им пространство в строгом порядке, часть за частью, и у каждой потребовать оставленные там части Сильвии.
Чьи части?
Парк дрогнул, уходя в нереальность, но Оберон вернул его обратно. Только без спешки, без резких движений. Сначала первое место, за ним второе. Если не сделать все как полагается, никогда не узнаешь конец истории: нашел он ее и привел обратно (куда?), потерял навсегда или произошло (происходит, произойдет?) что-то еще. Оберон начал опять: номер первый, за ним второй.
Нет, бесполезно. Как только ему пришла мысль держать ее в таком месте, словно принцессу в башне? Она убежала, у нее ведь есть собственные хитрости, Что можно было составить из этих собранных в мешок воспоминаний? Ее? Как бы не так. Со временем они еще больше измялись, полиняли и обтрепались. От них не было никакого проку. Оберон поднялся с парковой скамейки, нащупывая в кармане ключ, чтобы выйти за ворота. Маленькие девочки, игравшие в камешки на обочине тропинки, настороженно наблюдали, пока он выбирал выход.
Запоры. Сплошные запоры, думал он, вставляя ключ в скважину, весь этот проклятый город состоит из одних запоров. Ряды, пучки, букеты запоров, навешенные на двери, карманы, отягощенные ключами, как грехами, чтобы эти запоры открывать и вновь закрывать. Он отворил тяжелые ворота, распахнув их, как дверь темницы. К воротному столбу из рустованного красного камня была приделана табличка с надписью: Маус Дринкуотер Стоун 1900. От ворот вела улица: сперва квартал стандартных домиков, стена к стене, а далее, в направлении городских окраин, слабо различимые замки, каждый на своем участке, старые и мощные, скребущие небо, среди дыма и шума.
Оберон пошел по улице. Мимо спешили прохожие, каждый знал, куда идет, Оберон же шагал бесцельно и медленно. Впереди, из боковой улочки, вывернула Сильвия с пакетом под мышкой и, быстро переступая обутыми в ботинки ногами, двинулась к окраине города.
Маленькая, одинокая, но уверенно себя чувствующая в своем королевстве, среди уличной суеты. И его королевстве тоже. Ее уход: она все еще торопилась прочь, а Оберон отставал. Но на сей раз он шел в нужном направлении. Оберон открыл рот, и оттуда вылетело ее имя. Оно вертелось у него на кончике языка.
— Сильвия, — позвал он.
Совсем рядом
Она услышала оклик и как будто узнала имя. Замедлив шаги, она мимолетно повернула голову, но не обернулась; имя было ей знакомо откуда-то, когда-то. Не выкрикнула ли его птица, призывая подружку? Вскинув голову, она осмотрела пронизанную солнцем листву. Или это бурундук зовет друзей или родню? Зверек пробежал по узловатым коленям дуба, замер, оглянулся на нее. Маленькая, одинокая, но уверенная, она пошла дальше под высокими деревьями, босые ноги проворно ступали меж цветов.
Она шла далеко и быстро; крылья, которые она вырастила, не были крыльями, но несли ее вперед. Она не останавливалась и не отвлекалась, хотя по пути являлись соблазны и немало тварей призывало ее подождать. «Потом, потом», — говорила она и спешила дальше. Дорога развертывалась перед ней день за днем, ночь за ночью.
«Он идет, — думала она. — Знаю, он будет здесь, будет; может, он меня не вспомнит, но я напомню, он увидит». Предназначенный ему подарок, который она выбрала после долгих размышлений, она несла под мышкой, не доверив никому другому, хотя многие предлагали свои услуги.
А если он не придет?
Нет, он явится; что за пир без него, а пир был ей обещан; там будут все, и она, конечно, принадлежит к приглашенным. Лучшее место, самые лакомые кусочки; она будет класть ему в рот лучшие куски, только чтобы посмотреть ему в лицо. Как же он удивится! Он изменился? Да, но она его узнает. Она не сомневалась.
Ночь поторапливала ее. Луна поднималась в небе, прибывала и мигала ей: званый вечер. Где она теперь? Остановившись, она прислушалась к голосу леса. Близко, близко. Место ей незнакомо, а это знак. Она не хотела идти дальше без твердых ориентиров и словесных указаний. Приглашение было недвусмысленным и дополнений не требовало, и все же. Она взобралась на верхушку высокого дерева и оглядела лунное пространство.
Она находилась на опушке леса. Ночные ветерки бродили в кронах, раздвигая листья. Вдали, или вблизи, или вдали и вблизи одновременно, — во всяком случае, за городскими крышами и залитой лунным светом колокольней — она увидела дом: сиявший огнями, без единого темного окошка. Она была совсем рядом.
Той же ночью миссис Андерхилл в последний раз осмотрела свой темный опрятный домик и убедилась, что все в порядке. Она вышла на улицу и, потянув дверь, захлопнула ее; вгляделась в диск луны; извлекла из глубокого кармана железный ключ, заперла дом и сунула ключ под коврик.
Посторонись, посторонись
Посторонись, посторонись, думала миссис Андерхилл; посторонись. Все теперь принадлежало им. Пир был сервирован по всем правилам, причем очень красиво. Она почти желала тоже на нем присутствовать. Но теперь явился наконец старый король; он усядется на свой высокий трон (где этот трон стоял, она могла только догадываться), и ей нечего будет больше делать.
Человек, известный как Рассел Айгенблик, задал ей, когда сошел, один-единственный вопрос:
— Почему?
— Почему, почему , — отозвалась миссис Андерхилл, — ну вот еще, почему. А почему существуют в мире три пола, когда один из них лишний? Почему снов бывает двадцать четыре вида, а не двадцать пять? Почему число божьих коровок на земле всегда четное — а нечетное чем хуже? А почему не быть четным числу видимых звезд, меж тем как оно нечетное? Необходимо было раскрыть двери, разломать треснувшие стены — понадобился клин, и ты стал клином. Приход весны нужно было предварить зимой, и ты стал зимой. Почему? А почему мир такой, какой есть, а не иной? Если бы ты знал ответы, то не был бы здесь и не задавал вопросов. А теперь успокойся. Мантия и корона при тебе? Все тебя устраивает, хотя бы в основных чертах? Правь разумно и справедливо; я знаю, ты будешь долго править. Пожелай им всем от меня всего хорошего осенью, когда они явятся выразить тебе почтение, и пожалуйста, пожалуйста, не задавай сложных вопросов, за много лет они и так выслушали их достаточно.
И это все? Миссис Андерхилл осмотрелась. Имущество она успела упаковать, свои гигантские сундуки и корзины отправила вперед, с сильными и молодыми. Ключи оставила? Да, под ковриком, только что. Память никуда. Ну что ж, все?
Ага, подумала она, осталось еще одно дело.
Пойти или остаться
— Отправляемся, — сказала миссис Андерхилл на рассвете, стоя на краю скалы, полуостровом вдававшейся в лесное озерцо, куда с неумолчной песней низвергался водопад.
На поверхности озерца дробились пятна лунного света, плавали, крутясь в водоворотах, свежие листья и цветы. На зов миссис Андерхилл медленно выплыла большая белая форель, без пятнышка или полоски.
— Отправляемся? — переспросила рыба.
— Ты можешь пойти или остаться. Ты так долго пробыл по эту сторону истории, что теперь можешь сам решать.
Форель встревоженно молчала. В конце концов, миссис Андерхилл, устав созерцать ее печально выпученные глаза, рявкнула:
— Ну?
— Я остаюсь, — быстро проговорила рыба.
— Отлично, — кивнула миссис Андерхилл, которую очень удивил бы другой ответ. — Скоро сюда придет молодая девушка (правда, это сейчас старая-престарая дама, но неважно, ты знал ее девушкой) и посмотрит в озеро. Это как раз та, которую ты так долго ждал, и ее не обманет твой облик: она посмотрит в озеро и произнесет слова, которые тебя освободят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108