— Что? — спросил Оберон, отделяясь от стены, но никто к нему не обращался. Оглядевшись, он обнаружил, что находится под сводом в месте встречи четырех коридоров. Он стоял в углу. Внизу, где ребра сводов примыкали друг к другу, виднелась, как будто, щель между соседними кирпичами (на самом деле ее не было). Казалось, туда можно заглянуть…
— Эй? — шепнул Оберон во тьму. — Эй?
Ничего.
— Эй. — На этот раз громче.
— Тише, — сказала она.
— Что?
— Говори тихо, — сказала Сильвия. — Не оборачивайся пока.
— Эй. Эй.
— Привет. Правда, здорово?
— Сильвия, — шепнул он.
— Как будто ты совсем рядом.
— Да, — сказал он, — да, — свистящим шепотом. Он стал втискивать свое сознание в темноту. На мгновение оно сложилось, потом опять расправилось. — Что?
— Ладно, — проговорила она приглушенным голосом и, немного помолчав, добавила: — Думаю, мне пора.
— Нет. Нет, прошу. Прошу, не уходи. Почему?
— Видишь ли, я потеряла работу.
— Работу?
— На пароме. Старик замечательный. Очень милый. Но ску-ука. День напролет туда-сюда. — Он почувствовал, что она немного отстранилась. — Так что мне, наверное, пора. Судьба зовет. — В ее словах звучала самоирония. Сильвия старалась обратить их в шутку, чтобы его позабавить.
— Почему?
— Шепчи, — шепнула Сильвия.
— Почему ты хочешь так со мной поступить?
— Как, бэби?
— Почему бы тебе, черт возьми, не уйти? Почему ты не уйдешь и не оставишь меня в покое? Иди иди иди. — Оберон умолк и прислушался. Тишина и пустота. Глубокий ужас нахлынул на него. — Сильвия? Ты слышишь меня?
— Да.
— Куда? Куда ты идешь?
— Дальше.
— Куда дальше?
— Сюда.
Чтобы устоять, он ухватился за холодные кирпичи. Его колени ходили ходуном.
— Сюда?
Чем дальше продвигаешься, тем больше становится.
— Черт возьми. Черт возьми, Сильвия.
— Здесь очень чудно, — сказала Сильвия. — Я ожидала совсем другого. Но я многое узнала. Наверное, я привыкну. — Она сделала паузу, и темноту наполнило молчание. — Но тебя мне не хватает.
— О боже.
— Так я пойду. — Шепот Сильвии звучал теперь слабее.
— Нет, — произнес Оберон. — Нет нет нет.
— Но ты только что сказал…
— Боже мой, Сильвия, — Ноги его не выдержали, и он тяжело опустился на колени, по-прежнему глядя в темноту. — О боже. — Сунув лицо в несуществующую полость, куда обращал речь, он принялся извиняться, униженно молить, сам уже не зная о чем.
— Нет, послушай, — растерянно прошептала она. — По мне ты замечательный, ей-богу, я всегда так считала. Не говори этой ерунды.
Тем временем Оберон, непонимающий и непонятый, расплакался.
— Так или иначе, я должна. — Голос ее звучал слабее, уже приглушенный расстоянием, и мысли отдалились тоже. — О'кей. Видел бы ты, что они мне надавали… Послушай, раро . Bendicion . Веди себя хорошо. Бывай.
Позднее мимо Оберона засновали ранние пассажиры и торговцы, которые шли открывать грошовые лавчонки, а он, глухой ко всему, уткнув лицо в дверь в никуда, продолжал стоять на коленях, как наказанный озорник. Со свойственной городским жителям деликатностью или равнодушием, все отводили глаза, но некоторые на ходу печально или с отвращением качали головой: живой урок.
Впереди и позади
Слезы выступили на глазах у Оберона и тогда, когда он в маленьком парке подобрал эти остатки кораблекрушения — все, что сохранилось от Сильвии. Очнувшись на Вокзале в той же позе, он не знал, как и зачем здесь очутился; но теперь вспомнил. Это удалось ему с помощью Искусства Памяти, и теперь он мог распоряжаться спасенным имуществом.
Неизвестное, то, чего ты не знал, возникает вдруг, поразительным образом, если правильно расставить то, что знаешь. А скорее, то, что ты всегда знал, но не подозревал об этом. Каждый день здесь приближал его к этому; каждую ночь, лежа без сна в Миссии Заблудших Овец и слушая кашель и стоны мучимых кошмарами сотоварищей, он бродил в памяти по этим тропам и приближался к тому, чего не знал: к потерянному факту, одиночному и простому. Да, теперь он знает. Головоломка собрана до конца.
Он был проклят — все дело в этом.
Давным-давно (когда — он знал, а вот почему — нет) на него было наложено проклятие, злые чары, печать уродства: он сделался вечным искателем, обреченным на бесплодные поиски. По каким-то своим причинам (кто знает, просто ли они злобствовали или хотели покарать его за непокорность, хотя последняя при нем осталась, он не поддался) они наложили на него заклятие: тайком от него самого обратили его стопы задом наперед и послали его на поиски.
Это произошло (теперь он знал) в темной чаще, когда пропала Лайлак, а он звал ее отчаянно, надрывая сердце. С этого мига он сделался искателем, со стопами, Как-то обращенными не в ту сторону.
Он искал в чащобе Лайлак, но, конечно, не нашел. Ему было всего восемь лет, он еще только взрослел, хотя против своей воли. Чего он мог ожидать?
Чтобы проникнуть в тайны, которые от него скрывали, Оберон сделался тайным агентом, но пока он старался их раскрыть, тайны оставались тайнами.
Он искал Сильвию, но, найдя, казалось бы, дорожку к ее сердцу, убеждался, что она ведет в противоположном направлении. Потянись к девушке, которая улыбается тебе из зеркала, и твоя рука наткнется на холодную границу стекла.
Ладно, теперь все решено. Поиск, начавшийся в незапамятные времена, ныне подошел к концу. Маленький парк, спроектированный его прапрадедом, Оберон переделал в символ не менее полновесный, чем любой из козырей в колоде двоюродной бабки Клауд или загроможденный зал в доме памяти Ариэл Хоксквилл.
Подобно старым картинам, где человеческие лица изображены в виде рога изобилия, где каждая морщинка, ресница, складка на шее оказываются фруктом, овощем, зерном, воссозданными настолько реалистично, что хочется сорвать их и съесть, этот парк нес в себе лицо Сильвии, ее сердце, тело. Освободив свою душу от всех фантазий, Оберон запер здесь призраков и демонов, порожденных пьянством и наследственным сумасшествием. Где-то жила, гоняясь за своей Судьбой, Сильвия, ушедшая по известным ей одной причинам. Оберон надеялся, что она счастлива. Благодаря своим усилиям и Искусству Памяти он освободился от заклятия и мог теперь идти куда угодно.
Оберон сел.
Какое-то дерево (деду, конечно, было известно его название, но не Оберону) как раз на этой неделе роняло свои похожие на листья цветы или семена, и весь парк был усыпан серебристо-зелеными кружками, словно кто-то разбросал здесь миллион долларов в десятицентовых монетах. Расточитель-ветер подкатывал эти богатства к недвижным стопам Оберона, сыпал на поля шляпы и на колени, хороня его под листвой, как один из здешних постоянных объектов, вроде скамьи, где он сидел, или павильона, на который был устремлен его взгляд.
Когда Оберон тяжело поднялся, все еще чувствуя себя Как-то населенным, его единственной целью было перейти от Зимы, с которой он покончил, обратно к Весне, откуда начался его путь и где он находился теперь. Годовой цикл. Зима была стариком, Отцом-Время, с серпом и песочными часами, в обтрепанном домино; на лице его было написано отвращение, бородой играл ветер. К чахоточным ногам жалась тощая собака или волк. Зеленые монеты, пролетая, застревали в углублениях рельефа; зеленые монеты с шелестом упали с колен Оберона, когда он поднялся. Он знал, что представляет собой Весна, прятавшаяся за углом, — там он уже бывал. Внезапно ему показалось, что нет смысла делать ничего другого, только совершить этот круг. Здесь находилось все, что ему требовалось.
Секрет Братца Северного Ветра. Десяти шагов было достаточно. Пришла Зима, так далеко ли позади Весна? Оберону всегда казалось, что это сказано неверно. Не правильнее ли: пришла Зима, так далеко ли впереди Весна? Впереди: если двигаться от начала года к концу, сперва приходит зима, и тогда до весны остается не так уж много. «Правильно?» — спросил он вслух, ни к кому не обращаясь. Впереди, позади. Может, это он был не прав, смотрел на все с особой, никчемной точки зрения, какой не придерживался больше никто, ни один человек. Пришла зима… Оберон обогнул угол павильона. Так далеко ли весна впереди, позади… Кто-то еще огибал как раз другой угол, от Весны к Лету.
— Лайлак, — позвал Оберон.
Она повернула голову, успев уже наполовину скрыться из виду, и бросила на него взгляд, так хорошо знакомый и так давно забытый, что у него подкосились колени. Во взгляде ее читалось: я как раз собиралась уйти, но ты меня перехватил, — но означал он иное; в нем, как помнил Оберон, соединялись изрядная доля кокетства и некоторая робость. Парк вокруг делался нереальным, словно его бесшумно уносило ветром. Лайлак обернулась, болтая сцепленными впереди руками и переступая босыми ногами. Она (конечно же) не сделалась старше и (конечно же) была одета в прежнее синее платье.
— Привет, — сказала она и быстро смахнула со лба прядь волос.
— Лайлак, — позвал Оберон.
Она откашлялась (поскольку давно не говорила) и произнесла:
— Оберон. Не думаешь ли ты, что тебе пора домой?
— Домой, — отозвался он.
Лайлак шагнула ему навстречу, или это он сделал шаг; он протянул ей руки, она ответила тем же.
— Лайлак, — сказал Оберон. — Как ты сюда попала?
— Сюда?
— Куда ты пошла, в тот раз, когда исчезла?
— Исчезла?
— Пожалуйста, — сказал он. — Пожалуйста.
— Я была здесь все время. — Она улыбалась. — Глупый. Это тебе не сидится на одном месте.
Это проклятие, всего лишь проклятие. Твоей вины тут нет.
— Хорошо. Хорошо. — Оберон взял Лайлак за руки и поднял в воздух, точнее попытался, но у него не получилось. Тогда он сцепил ладони наподобие стремени и склонился, а Лайлак ступила на них своей босой ножкой, оперлась о его плечи, и таким образом он ее поднял.
— Здесь полно народу, — произнесла она, входя. — Кто эти люди?
— Неважно, неважно, — отозвался он.
— Ну вот, — произнесла она, устроившись. Голос ее уже ослабел и скорее походил на его голос, как, в сущности, было всегда; в сущности, в сущности. — Куда мы отправимся?
Оберон вынул ключи, данные ему старухой. При выходе, так же как и при входе, нужно было отворить железные ворота.
— Думаю, домой. — Маленькие девочки, которые играли на тропе в камешки и собирали одуванчики, подняли глаза, чтобы посмотреть, как он бормочет себе под нос. — Думаю, домой.
Глава третья
Из-за вас
Я город презираю и уйду:
Где-то еще есть некий новый мир.
«Кориолан»

Могучий «вульпес» Хоксквилл доставил ее в Город за время, близкое к рекордному, так что (согласно ее часам) она прибыла не в последнюю минуту. Теперь она владела всеми сведениями, проливающими свет на проблему Рассела Айгенблика, но добывать их пришлось дольше, чем она рассчитывала.
Как раз к сроку
По дороге на север Хоксквилл раздумывала о том, как представиться потомкам Вайолет Дринкуотер, чтобы ей показали карты: антикварием, коллекционером, последовательницей какого-либо культа. Но они никогда не пошли бы ей навстречу, если бы ее появление не было предсказано (Софи узнала ее, как только увидела). К тому же она оказалась их дальней родственницей, что тоже помогло; совпадение вызвало восторг у семейства и очень заинтересовало Хоксквилл. Но даже при таком благоприятном развитии событий у нее ушло несколько дней, которые они с Софи провели, склонившись над картами. И еще не один день она изучала последнее издание «Архитектуры загородных домов», со странным содержанием которого Дринкуотеры как будто не были особенно хорошо знакомы. Пока она читала и размышляла, вся история — или та ее часть, которая уже успела осуществиться, — понемногу прояснялась под ее внимательным взглядом, однако роковая встреча членов «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста» с Расселом Айгенбликом все еще планировалась, а сама Хоксквилл по-прежнему не знала, на чьей она стороне и что собирается делать дальше.
Теперь наступила ясность. Дети детей Времени — кто бы мог подумать? Шут и Кузен; Путешествие и Хозяин. Младшие Козыри! Хоксквилл мрачно улыбнулась, огибая гигантский отель «Эмпайр», где обосновался Айгенблик, и решила прибегнуть к колдовству, что случалось с ней не часто.
«Вульпес» она поставила в похожий на пещеру гараж-парковку под отелем. У двери и лифтов дежурили вооруженные охранники и служители. Хоксквилл обнаружила, что ее автомобиль попал в очередь на осмотр. Она приглушила рев мотора и вынула из бардачка сафьяновый мешочек. Извлекла оттуда осколочек белой кости. Она принадлежала абсолютно черному коту, сваренному живьем в кухне у Негры — espiritista , которой Хоксквилл в свое время оказала большую услугу. Был ли это палец или фрагмент верхней челюсти, Негра не знала; она обнаружила его, после того как целый день экспериментировала перед зеркалом: аккуратно отделяла кости от смердящего остова и одну за другой клала в рот, разыскивая такую, от которой ее отражение исчезнет. Нашлась именно эта. Колдовские обряды Хоксквилл всегда считала вульгарными, а этот особенно отталкивал ее своей жестокостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108