Жиличка. Снимала у меня комнату, еще когда не было Фермы. По правде, ту самую Складную Спальню.
Оберон присвистнул.
— Дружище, она была удивительная. Вхожу я как-то, она моет посуду, а на ногах туфли на высоких каблуках. Так на высоких красных каблуках и моет посуду. Не знаю, но что-то во мне дрогнуло.
Оберон хмыкнул.
— Ну ладно, — вздохнул Джордж. — У нее была где-то парочка детишек. Я скумекал, что если она забеременеет, то слетит с катушек. Поэтому берегся как мог. Но.
— Черт побери, Джордж!
— И она вроде как разозлилась. Почему — не знаю. То есть мне она не сказала. Просто ушла — отправилась обратно в свое Пуэрто-Рико. Я никогда больше ее не видел.
— Вот как?
— Вот так. — Джордж откашлялся. — Сильвия очень на нее похожа. И она нашла Ферму. То есть она вдруг появилась. А почему — так и не призналась.
— Ну и дела, — воскликнул Оберон, переварив слова Джорджа. — Неужели это правда?
Джордж воздел руку, как бы принося клятву.
— Но разве она…
— Нет. Не сказала ни слова. Фамилия была другая, но что с того? Ее мать уехала, сказала она, исчезла с концами. Больше, мол, я с ней не встречалась.
— Но разве ты не…
— Говоря начистоту, дружище, я не особо лез из кожи, чтобы выяснить правду.
Оберон, изумленный, некоторое время молчал. Выходит, заговор распространялся и на нее. Он касался их всех, а она была одной из них.
— Хотел бы я знать, что она… — проговорил Оберон. — То есть я хочу знать, о чем она думала.
— Угу. — Джордж кивнул. — Вопрос не в бровь, а в глаз. Чертовски хороший вопрос.
— Она часто говорила, что ты ей как…
— Я знаю, что она говорила.
— Боже, Джордж, тогда как же ты…
— Я не был уверен . Откуда бы взяться уверенности? Они все на одно лицо — женщины этого типа.
— Ну, парень, ты даешь, — поразился Оберон, — вот уж…
— Да погоди ты. Я не был уверен. Думал: черт возьми, верно, это не так.
— Ну ладно, — вздохнул Оберон. Оба глядели в огонь. — Это многое объясняет. Если речь идет о семье…
— Так я и думаю.
— Угу, — кивнул Оберон.
— Угу? — спросил Фред Сэвидж. Джордж и Оберон, вздрогнув, подняли глаза. — Тогда какого черта здесь делаю я? — Скалясь, он переводил взгляд с одного собеседника на другого. Его тусклые, но живые глазки смеялись. — Ну как?
— Ладно, — сказал Джордж.
— Ладно, — сказал Оберон.
— Ну как? — повторил Фред. — Какого черта здесь делаю я?
Его желтые глаза закрылись и открылись, и позади, в лесу, закрылась и открылась еще не одна пара желтых глаз. Фред потряс головой как бы в недоумении, но на самом деле вовсе не был озадачен. Он никогда не спрашивал всерьез, что, мол, я делаю, куда это меня занесло, а просто забавлялся, наблюдая, как собеседники испуганно задумываются. Собственно говоря, испуг и напряженные размышления представляли для него не более чем зрелище; что касается мест, смутить его было трудно, поскольку он давно уже перестал проводить различия между пространством за его закрытыми черными веками и пространством, открывавшимся, когда его веки были подняты. Данное же место Фреда Сэвиджа по-настоящему не удивляло; он не беспокоил себя мыслями о том, что жил когда-то в других краях.
— Шутка, — мягко и добродушно заверил он своих друзей. — Шутка.
Некоторое время он бодрствовал, или спал, или и то и другое вместе, — а может, не делал ни того, ни другого. Он видел тропу. Когда заголубел рассвет и запели птицы, Фред Сэвидж увидел между деревьями ту же самую, или другую, тропу. Он растолкал прижавшихся друг к другу во сне Джорджа и Оберона и коричневым, заскорузлым от грязи пальцем указал им путь.
Часы и трубка
Охваченный тревогой и любопытством, Джордж Маус огляделся. С самого первого шага, следуя по тропе, найденной Фредом, Джордж чувствовал, что она должна бы быть более странной и незнакомой. А в этом месте (во всем остальном нисколько не примечательном: с таким же густым подлеском и высокими деревьями, как всюду) ощущение дежавю усилилось. Он ступал когда-то по этой земле. Собственно, он нечасто отсюда удалялся.
— Постойте, — окликнул он Фреда и Оберона, которые, то и дело спотыкаясь, искали продолжение тропы. — Погодите чуток.
Они остановились и обернулись.
Джордж поглядел вверх, вниз, влево, вправо. Справа. Он скорее чувствовал, чем видел: там находится расчищенный участок. За этим защитным рядом деревьев угадывается не сумрак лесной, а золото и голубизна.
Защитный ряд деревьев…
— А знаете, — проговорил Джордж, — сдается мне, мы, в конце концов, не так уж далеко ушли.
Но остальные его уже не слышали.
— Поторопись, Джордж, — окликнул его Оберон.
Джорджу стоило усилий сойти с места и последовать за Обероном и Фредом. Но через несколько шагов он почувствовал, что его тянет назад.
Черт. Джордж остановился.
Лес (кто бы мог ждать такого от скопления растительности?) — лес напоминал гигантскую анфиладу комнат, где, пройдя через дверь, попадаешь из одного помещения в совершенно иное. Джордж сделал всего каких-то пять шагов, но места, где он чувствовал себя так привычно, вокруг уже не было. Ему захотелось вернуться, очень захотелось.
— Слушайте, притормозите на минутку, — крикнул он своим спутникам, но они не повернули назад. Они успели удалиться куда-то еще. Голоса птиц как будто звучали громче, чем крик Джорджа. В растерянности помешкав, он сделал два шага вслед Оберону и Фреду, а затем (зов любопытства пересилил страх) вернулся на то место, где сквозь деревья проглядывала росчисть.
Видимо, она располагалась совсем рядом. И туда, как будто, даже вела тропинка.
Он начал спускаться по тропинке, и почти сразу кайма деревьев, а также замеченное им пятно солнечного света исчезли. Очень скоро исчезла и тропа. А еще через минуту-другую Джордж совершенно позабыл, с какой стати его сюда потянуло.
Увязая сапогами в мягкой земле, он сделал еще несколько шагов, и его куртка зацепилась за жестколистный болотный куст. Где? Зачем? Джордж замер, но его ноги начало засасывать, и он с усилием двинулся вперед. Весь лес вокруг пел, заглушая мысли в его голове. Джордж забыл, кто он такой.
Он снова остановился. Краски вокруг были темные, но яркие, деревья мгновенно оделись нежно-зеленым маревом, пришла весна. Что привело его, испуганного, в эти места, где они, когда? Что с ним сделалось?
Кто он? Джордж принялся шарить в карманах, сам не зная, что хочет отыскать, но надеясь, что находка подскажет ему, кто он такой и что делает.
Из одного кармана он извлек почерневшую трубку, от которой не было никакого проку, сколько он ни вертел ее в руках. В другом оказались старые карманные часы.
Часы: да. На их усатой, смущенно ухмылявшейся физиономии ничего нельзя было прочитать, но все же это была та самая, нужная находка. Часы в его руке. Да.
Джордж уверенно решил (почти вспомнил), что принял пилюлю. Новый наркотик, с которым он экспериментировал, — удивительной, неслыханной силы. Глотая ее, он смотрел на часы, и вот что пилюля сделала: унесла его память — даже воспоминание о приеме наркотика — и ввергла его в полностью воображаемый пейзаж. Ничего себе пилюля! Выстроить в его голове целый лес с черникой и птичьим пением, чтобы там блуждал его гомункул! И все же кое-где в этот воображаемый лес проникала реальность: в руке он держал часы, по которым рассчитывал определить длительность действия нового наркотика. Он держал их в руке все время, и только теперь, когда действие пилюли начато ослабевать, вообразил, будто вынимает их из кармана. То есть представление о том, что он вынимает часы, возникло оттого, что он начал постепенно приходить в себя и реальные часы вторглись в нереальный лес. Еще немного, и ужасный, разукрашенный листвой лес померкнет и сквозь него проглянет комната, где он на самом деле сидит с часами в руке: библиотека на третьем этаже его городского особняка, и диван. Да! Где он просидел неизвестный срок, растянутый пилюлей до размеров целой жизни; просидел в окружении друзей, которые наблюдают с ним вместе и ждут, что он изречет. Каких-нибудь несколько секунд, и их лица выплывут на поверхность, как прежде часы: Франц, и Смоки, и Элис собрались по привычке в старой пыльной библиотеке, на лицах написано тревожное и радостное ожидание — ну как, Джордж? На что это похоже? А он долгое время будет только мотать головой и мычать, неспособный говорить членораздельно, пока не утвердит себя реальность.
— Да, да, — проговорил Джордж, едва не прослезившись от облегчения, оттого что вспомнил, — помню, помню. — Произнося это, он опустил часы обратно в карман и повернулся, чтобы обозреть зеленевший пейзаж. — Помню… — Он вытянул из болота один сапог, другой, и все забыл.
Кайма деревьев, и росчисть, куда падали солнечные лучи, и намек на культивированную землю. Ну, вперед. Вперед: только теперь он, спотыкаясь, пустился вниз по замшелым, черным от влаги скалам, направляясь к ущелью, вдоль которого мчался холодный поток. Джордж дышал водяными брызгами. Через реку был перекинут грубо сколоченный, наполовину обрушенный мост, внизу плавали груды веток и пенились водовороты. Вид его пугал, а далее виднелся крутой подъем. Когда Джордж, робея и тяжело дыша, осторожно ступил на мост, он забыл о том, куда тащится, при втором шаге (он наткнулся на незакрепленную поперечину и с трудом восстановил равновесие) уже не мог вспомнить, кто тащится и почему, а на следующем — в середине моста — понял, что все забыл.
Почему он обнаружил вдруг, что стоит и смотрит вниз, на воду? Что вообще происходило? Он сунул руки в карманы, надеясь, что там отыщется какая-нибудь подсказка. Ему попались старые часы, от которых не было никакого проку, и почерневшая трубка с маленькой чашечкой.
Он повертел трубку в руках. Трубка: да. «Помню», — произнес он неопределенно. Трубка, трубка. Да. Его подвал. В подвале одного из зданий, входивших в его собственный квартал, он обнаружил как-то старинный тайник — удивительная, радостная находка. Замечательная травка! Часть он выкурил, в этой самой трубке — не иначе, в этой самой трубке с почерневшей чашечкой. Внутри виднелись кусочки смолы, а все остальное содержимое трубки он вобрал в себя, и вот — вот! — результат. Ничто и никогда так его не забирало! Его унесло прочь; он не стоял уже больше там, где поднес к трубке спичку, а именно на мосту, да, на каменном мосту в Парке, куда пришел, чтобы разделить трубку с Сильвией. Вместо этого вокруг него вырос какой-то мрачный лес, такой реальный, что можно было понюхать запахи. Унесло так далеко, что он, полностью забыв себя, пробирался по этому лесу часами, целую вечность, тогда как на самом деле (он помнил, помнил четко) лишь на мгновение вынул изо рта трубку — вот же она, все еще у него в руках, у него перед глазами. Да: это были самые первые признаки того, что он очухивался от, конечно, совсем недолгого, но совершенно офонарительного транса; вслед за тем перед ним появится лицо Сильвии (на ней должна быть старая черная шляпа из шелка). Джордж приготовился уже повернуться к ней (собранный с миру по нитке лес уже разрушался, и вокруг начал воздвигаться зимний Парк, замусоренный и бурый) и сказать: «Ха, смотри-ка, забористая травка, вот уж вправду ЗАБОРИСТАЯ»; а вслед за этим Сильвия, принимая у него трубку и посмеиваясь над отсутствующим выражением его лица, должна была сделать какое-нибудь замечание из своих обычных.
— Я вижу, я помню, — произнес он, как заклинание, но с ужасом начал понимать, что вспомнил он это не в первый раз, — не в первый, куда там — однажды он все это уже вспоминал, причем совсем не так, как сейчас. Однажды? О нет, нет, быть может, уже много раз, о нет, нет. Его приковала к месту мысль о бесконечной последовательности воспоминаний, различных между собой, но их основой послужил краткий миг в лесу; бесконечный ряд повторов: о, я помню, помню; каждый эпизод вырастал в целую жизнь, но рождался он из краткого, кратчайшего мига (всего-навсего поворот головы или один шажок) в этом абсолютно необъяснимом лесу. Осознав это, Джордж ощутил, что его вдруг (но нет, не вдруг, а за долгий срок, с незапамятных времен) приговорили к аду.
— Помогите, — проговорил, а скорее выдохнул он, — помогите, о помогите.
Джордж сделал шаг по шаткому мосту, под которым пенилась лесная речка. На стене у него в кухне (хотя сейчас Джордж об этом забыл) висела картина в старинной позолоченной раме, не забранная под стекло. На ней был изображен точно такой же неустойчивый мост, по которому шагали рука об руку двое детей, невинных и ничуть не испуганных, а может, не ведающих об опасности: белокурая девочка и темноволосый, молодцеватого вида мальчик, а сверху за ними наблюдал, готовясь протянуть руку помощи, если соскользнет поперечина или подвернется нога, ангел — белый ангел с золотой лентой на голове, с невыразительным лицом под прозрачной драпировкой, но сильный, достаточно сильный, чтобы их спасти. Как раз такую могущественную поддержку ощущал за собой Джордж (хотя оглянуться и убедиться в этом ему не хватало духу), когда, взяв за руку Лайлак или, быть может, Сильвию, храбро двинулся по скрипучим доскам к противоположному берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Оберон присвистнул.
— Дружище, она была удивительная. Вхожу я как-то, она моет посуду, а на ногах туфли на высоких каблуках. Так на высоких красных каблуках и моет посуду. Не знаю, но что-то во мне дрогнуло.
Оберон хмыкнул.
— Ну ладно, — вздохнул Джордж. — У нее была где-то парочка детишек. Я скумекал, что если она забеременеет, то слетит с катушек. Поэтому берегся как мог. Но.
— Черт побери, Джордж!
— И она вроде как разозлилась. Почему — не знаю. То есть мне она не сказала. Просто ушла — отправилась обратно в свое Пуэрто-Рико. Я никогда больше ее не видел.
— Вот как?
— Вот так. — Джордж откашлялся. — Сильвия очень на нее похожа. И она нашла Ферму. То есть она вдруг появилась. А почему — так и не призналась.
— Ну и дела, — воскликнул Оберон, переварив слова Джорджа. — Неужели это правда?
Джордж воздел руку, как бы принося клятву.
— Но разве она…
— Нет. Не сказала ни слова. Фамилия была другая, но что с того? Ее мать уехала, сказала она, исчезла с концами. Больше, мол, я с ней не встречалась.
— Но разве ты не…
— Говоря начистоту, дружище, я не особо лез из кожи, чтобы выяснить правду.
Оберон, изумленный, некоторое время молчал. Выходит, заговор распространялся и на нее. Он касался их всех, а она была одной из них.
— Хотел бы я знать, что она… — проговорил Оберон. — То есть я хочу знать, о чем она думала.
— Угу. — Джордж кивнул. — Вопрос не в бровь, а в глаз. Чертовски хороший вопрос.
— Она часто говорила, что ты ей как…
— Я знаю, что она говорила.
— Боже, Джордж, тогда как же ты…
— Я не был уверен . Откуда бы взяться уверенности? Они все на одно лицо — женщины этого типа.
— Ну, парень, ты даешь, — поразился Оберон, — вот уж…
— Да погоди ты. Я не был уверен. Думал: черт возьми, верно, это не так.
— Ну ладно, — вздохнул Оберон. Оба глядели в огонь. — Это многое объясняет. Если речь идет о семье…
— Так я и думаю.
— Угу, — кивнул Оберон.
— Угу? — спросил Фред Сэвидж. Джордж и Оберон, вздрогнув, подняли глаза. — Тогда какого черта здесь делаю я? — Скалясь, он переводил взгляд с одного собеседника на другого. Его тусклые, но живые глазки смеялись. — Ну как?
— Ладно, — сказал Джордж.
— Ладно, — сказал Оберон.
— Ну как? — повторил Фред. — Какого черта здесь делаю я?
Его желтые глаза закрылись и открылись, и позади, в лесу, закрылась и открылась еще не одна пара желтых глаз. Фред потряс головой как бы в недоумении, но на самом деле вовсе не был озадачен. Он никогда не спрашивал всерьез, что, мол, я делаю, куда это меня занесло, а просто забавлялся, наблюдая, как собеседники испуганно задумываются. Собственно говоря, испуг и напряженные размышления представляли для него не более чем зрелище; что касается мест, смутить его было трудно, поскольку он давно уже перестал проводить различия между пространством за его закрытыми черными веками и пространством, открывавшимся, когда его веки были подняты. Данное же место Фреда Сэвиджа по-настоящему не удивляло; он не беспокоил себя мыслями о том, что жил когда-то в других краях.
— Шутка, — мягко и добродушно заверил он своих друзей. — Шутка.
Некоторое время он бодрствовал, или спал, или и то и другое вместе, — а может, не делал ни того, ни другого. Он видел тропу. Когда заголубел рассвет и запели птицы, Фред Сэвидж увидел между деревьями ту же самую, или другую, тропу. Он растолкал прижавшихся друг к другу во сне Джорджа и Оберона и коричневым, заскорузлым от грязи пальцем указал им путь.
Часы и трубка
Охваченный тревогой и любопытством, Джордж Маус огляделся. С самого первого шага, следуя по тропе, найденной Фредом, Джордж чувствовал, что она должна бы быть более странной и незнакомой. А в этом месте (во всем остальном нисколько не примечательном: с таким же густым подлеском и высокими деревьями, как всюду) ощущение дежавю усилилось. Он ступал когда-то по этой земле. Собственно, он нечасто отсюда удалялся.
— Постойте, — окликнул он Фреда и Оберона, которые, то и дело спотыкаясь, искали продолжение тропы. — Погодите чуток.
Они остановились и обернулись.
Джордж поглядел вверх, вниз, влево, вправо. Справа. Он скорее чувствовал, чем видел: там находится расчищенный участок. За этим защитным рядом деревьев угадывается не сумрак лесной, а золото и голубизна.
Защитный ряд деревьев…
— А знаете, — проговорил Джордж, — сдается мне, мы, в конце концов, не так уж далеко ушли.
Но остальные его уже не слышали.
— Поторопись, Джордж, — окликнул его Оберон.
Джорджу стоило усилий сойти с места и последовать за Обероном и Фредом. Но через несколько шагов он почувствовал, что его тянет назад.
Черт. Джордж остановился.
Лес (кто бы мог ждать такого от скопления растительности?) — лес напоминал гигантскую анфиладу комнат, где, пройдя через дверь, попадаешь из одного помещения в совершенно иное. Джордж сделал всего каких-то пять шагов, но места, где он чувствовал себя так привычно, вокруг уже не было. Ему захотелось вернуться, очень захотелось.
— Слушайте, притормозите на минутку, — крикнул он своим спутникам, но они не повернули назад. Они успели удалиться куда-то еще. Голоса птиц как будто звучали громче, чем крик Джорджа. В растерянности помешкав, он сделал два шага вслед Оберону и Фреду, а затем (зов любопытства пересилил страх) вернулся на то место, где сквозь деревья проглядывала росчисть.
Видимо, она располагалась совсем рядом. И туда, как будто, даже вела тропинка.
Он начал спускаться по тропинке, и почти сразу кайма деревьев, а также замеченное им пятно солнечного света исчезли. Очень скоро исчезла и тропа. А еще через минуту-другую Джордж совершенно позабыл, с какой стати его сюда потянуло.
Увязая сапогами в мягкой земле, он сделал еще несколько шагов, и его куртка зацепилась за жестколистный болотный куст. Где? Зачем? Джордж замер, но его ноги начало засасывать, и он с усилием двинулся вперед. Весь лес вокруг пел, заглушая мысли в его голове. Джордж забыл, кто он такой.
Он снова остановился. Краски вокруг были темные, но яркие, деревья мгновенно оделись нежно-зеленым маревом, пришла весна. Что привело его, испуганного, в эти места, где они, когда? Что с ним сделалось?
Кто он? Джордж принялся шарить в карманах, сам не зная, что хочет отыскать, но надеясь, что находка подскажет ему, кто он такой и что делает.
Из одного кармана он извлек почерневшую трубку, от которой не было никакого проку, сколько он ни вертел ее в руках. В другом оказались старые карманные часы.
Часы: да. На их усатой, смущенно ухмылявшейся физиономии ничего нельзя было прочитать, но все же это была та самая, нужная находка. Часы в его руке. Да.
Джордж уверенно решил (почти вспомнил), что принял пилюлю. Новый наркотик, с которым он экспериментировал, — удивительной, неслыханной силы. Глотая ее, он смотрел на часы, и вот что пилюля сделала: унесла его память — даже воспоминание о приеме наркотика — и ввергла его в полностью воображаемый пейзаж. Ничего себе пилюля! Выстроить в его голове целый лес с черникой и птичьим пением, чтобы там блуждал его гомункул! И все же кое-где в этот воображаемый лес проникала реальность: в руке он держал часы, по которым рассчитывал определить длительность действия нового наркотика. Он держал их в руке все время, и только теперь, когда действие пилюли начато ослабевать, вообразил, будто вынимает их из кармана. То есть представление о том, что он вынимает часы, возникло оттого, что он начал постепенно приходить в себя и реальные часы вторглись в нереальный лес. Еще немного, и ужасный, разукрашенный листвой лес померкнет и сквозь него проглянет комната, где он на самом деле сидит с часами в руке: библиотека на третьем этаже его городского особняка, и диван. Да! Где он просидел неизвестный срок, растянутый пилюлей до размеров целой жизни; просидел в окружении друзей, которые наблюдают с ним вместе и ждут, что он изречет. Каких-нибудь несколько секунд, и их лица выплывут на поверхность, как прежде часы: Франц, и Смоки, и Элис собрались по привычке в старой пыльной библиотеке, на лицах написано тревожное и радостное ожидание — ну как, Джордж? На что это похоже? А он долгое время будет только мотать головой и мычать, неспособный говорить членораздельно, пока не утвердит себя реальность.
— Да, да, — проговорил Джордж, едва не прослезившись от облегчения, оттого что вспомнил, — помню, помню. — Произнося это, он опустил часы обратно в карман и повернулся, чтобы обозреть зеленевший пейзаж. — Помню… — Он вытянул из болота один сапог, другой, и все забыл.
Кайма деревьев, и росчисть, куда падали солнечные лучи, и намек на культивированную землю. Ну, вперед. Вперед: только теперь он, спотыкаясь, пустился вниз по замшелым, черным от влаги скалам, направляясь к ущелью, вдоль которого мчался холодный поток. Джордж дышал водяными брызгами. Через реку был перекинут грубо сколоченный, наполовину обрушенный мост, внизу плавали груды веток и пенились водовороты. Вид его пугал, а далее виднелся крутой подъем. Когда Джордж, робея и тяжело дыша, осторожно ступил на мост, он забыл о том, куда тащится, при втором шаге (он наткнулся на незакрепленную поперечину и с трудом восстановил равновесие) уже не мог вспомнить, кто тащится и почему, а на следующем — в середине моста — понял, что все забыл.
Почему он обнаружил вдруг, что стоит и смотрит вниз, на воду? Что вообще происходило? Он сунул руки в карманы, надеясь, что там отыщется какая-нибудь подсказка. Ему попались старые часы, от которых не было никакого проку, и почерневшая трубка с маленькой чашечкой.
Он повертел трубку в руках. Трубка: да. «Помню», — произнес он неопределенно. Трубка, трубка. Да. Его подвал. В подвале одного из зданий, входивших в его собственный квартал, он обнаружил как-то старинный тайник — удивительная, радостная находка. Замечательная травка! Часть он выкурил, в этой самой трубке — не иначе, в этой самой трубке с почерневшей чашечкой. Внутри виднелись кусочки смолы, а все остальное содержимое трубки он вобрал в себя, и вот — вот! — результат. Ничто и никогда так его не забирало! Его унесло прочь; он не стоял уже больше там, где поднес к трубке спичку, а именно на мосту, да, на каменном мосту в Парке, куда пришел, чтобы разделить трубку с Сильвией. Вместо этого вокруг него вырос какой-то мрачный лес, такой реальный, что можно было понюхать запахи. Унесло так далеко, что он, полностью забыв себя, пробирался по этому лесу часами, целую вечность, тогда как на самом деле (он помнил, помнил четко) лишь на мгновение вынул изо рта трубку — вот же она, все еще у него в руках, у него перед глазами. Да: это были самые первые признаки того, что он очухивался от, конечно, совсем недолгого, но совершенно офонарительного транса; вслед за тем перед ним появится лицо Сильвии (на ней должна быть старая черная шляпа из шелка). Джордж приготовился уже повернуться к ней (собранный с миру по нитке лес уже разрушался, и вокруг начал воздвигаться зимний Парк, замусоренный и бурый) и сказать: «Ха, смотри-ка, забористая травка, вот уж вправду ЗАБОРИСТАЯ»; а вслед за этим Сильвия, принимая у него трубку и посмеиваясь над отсутствующим выражением его лица, должна была сделать какое-нибудь замечание из своих обычных.
— Я вижу, я помню, — произнес он, как заклинание, но с ужасом начал понимать, что вспомнил он это не в первый раз, — не в первый, куда там — однажды он все это уже вспоминал, причем совсем не так, как сейчас. Однажды? О нет, нет, быть может, уже много раз, о нет, нет. Его приковала к месту мысль о бесконечной последовательности воспоминаний, различных между собой, но их основой послужил краткий миг в лесу; бесконечный ряд повторов: о, я помню, помню; каждый эпизод вырастал в целую жизнь, но рождался он из краткого, кратчайшего мига (всего-навсего поворот головы или один шажок) в этом абсолютно необъяснимом лесу. Осознав это, Джордж ощутил, что его вдруг (но нет, не вдруг, а за долгий срок, с незапамятных времен) приговорили к аду.
— Помогите, — проговорил, а скорее выдохнул он, — помогите, о помогите.
Джордж сделал шаг по шаткому мосту, под которым пенилась лесная речка. На стене у него в кухне (хотя сейчас Джордж об этом забыл) висела картина в старинной позолоченной раме, не забранная под стекло. На ней был изображен точно такой же неустойчивый мост, по которому шагали рука об руку двое детей, невинных и ничуть не испуганных, а может, не ведающих об опасности: белокурая девочка и темноволосый, молодцеватого вида мальчик, а сверху за ними наблюдал, готовясь протянуть руку помощи, если соскользнет поперечина или подвернется нога, ангел — белый ангел с золотой лентой на голове, с невыразительным лицом под прозрачной драпировкой, но сильный, достаточно сильный, чтобы их спасти. Как раз такую могущественную поддержку ощущал за собой Джордж (хотя оглянуться и убедиться в этом ему не хватало духу), когда, взяв за руку Лайлак или, быть может, Сильвию, храбро двинулся по скрипучим доскам к противоположному берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108