с ощущением deja vu она обнаруживала, что видит не одиночную картинку, а часть ряда, словно бы на предыдущий расклад напрашивалась пометка «продолжение следует», а нынешний вдруг им и оказывался. В случае с Джорджем произошло то же самое.
— Если, — сказала она, — твоя карта Кузен… — Нет. Не то. Какое-то обстоятельство было ей неизвестно.
Джордж знал, конечно, о чем шла речь, и ощутил странную нехватку воздуха, страх разоблачения, на первый взгляд нелепый и тем не менее сильный, как у попавшего в ловушку.
— Ну ладно, — сказал он, когда к нему вернулась речь. — Так или иначе, с меня довольно. Сомневаюсь, что мне хочется знать каждый свой будущий шаг. — Он заметил, как Клауд тронула карту Кузен, а затем Предмет под названием Семя. Господи Иисусе, подумал Джордж, но тут с подъездной аллеи донесся хриплый сигнал фургона.
— Им нужно будет помочь с разгрузкой, — проговорила Дейли Элис, с усилием выбираясь из кресла. Джордж вскочил.
— Нет, нет, голубушка, и не думай, в твоем-то положении. Сиди. — Как монах пряча в рукавах иззябшие руки, Джордж вышел за порог.
Элис со смехом снова взялась за книгу.
— Ты напугала его, Клауд? Что ты видела?
Клауд молча разглядывала карты.
Она задумалась, не пересмотреть ли свое мнение относительно Младших козырей; быть может, они не говорят ничего о мелких происшествиях в жизни близких — или, скорее, эти мелкие происшествия являются звеньями неких цепей, которые суть не что иное, как крупные события; по-настоящему значительные.
На легшей в центр расклада карте Перспектива были изображены сходящиеся коридоры или проходы. Вдоль каждого шел бесконечный ряд дверей, среди которых не было одинаковых: арочная, с перемычкой, с пилястрами и так далее, пока не истощилась фантазия художника и не стали сливаться мелкие детали ксилографического изображения (впрочем, очень четкого). В конце проходов виднелись другие двери, смотревшие в других направлениях. Быть может, из каждой открывалась перспектива столь же беспредельная и разнообразная.
Перекрестье, двери, повороты, единственный миг, когда все двери видны одновременно. Это был Джордж — он был всем этим. Он, сам того не подозревая, был этой перспективой, и Клауд не знала, как ему об этом сказать. Эта перспектива была его : он был этой перспективой. А смотрела на все эти возможности она, Клауд. И не умела описать их словами. Она знала только, — теперь уже наверняка — что все расклады, которые у нее когда-либо встречались, были частью одного общего расклада, и Джордж совершил (или собирался совершить, или совершал в эти минуты) какое-то действие, которое являлось элементом этого расклада. В любом из ее раскладов элементы не были изолированы; они повторялись, между ними существовала связь. Что бы это могло быть?
Дом наполнился звуками: возвратившееся семейство перекликалось, что-то волочило, бегало по лестницам. Но взгляд Клауд не отрывался от зрелища бесконечных ответвлений, углов, коридоров. Она чувствовала, что, быть может, находится внутри этого места, позади нее расположена дверь, а впереди другая, первая из изображенных на карте; что, обернувшись, она увидит у себя за спиной еще одну бесконечную перспективу арок и перемычек.
Вполне справедливо
Всю ночь, особенно в холодную погоду, дом привычно бормотал что-то себе под нос. Источником шумов были, вероятно, сотни сочленений, антресоли, каменные детали на деревянных опорах. Дом стонал, мычал, скрипел; на чердаке расшатывалась и падала одна деталь, в погребе, от сотрясения, — другая. В щелях скреблись белки, стены и залы обследовали мыши. Один мышак прошествовал ночью на цыпочках, с прижатым к губам пальцем, с бутылкой джина под мышкой, пытаясь вспомнить, где находится комната Софи. Он едва не споткнулся о расположенную в неожиданном месте ступень; в этом доме все ступени находились в неожиданных местах.
В его голове все еще царил полдень. Действие пеллюсидара не ослабело, но, как бывает, обернулось бедой; он так же сильно стимулировал плоть и сознание, но от шуток перешел к мучительству. Джордж не знал, воспрянет ли его испуганно сжавшаяся плоть даже при виде Софи, а ведь ее еще нужно было найти. Ага: на расписанной стене горела лампа, и в ее свете была видна ручка двери — без сомнения, та самая. Джордж поспешил было туда, но ручка робко повернулась; он отступил в тень, дверь открылась. На пороге появился Смоки в накинутом на плечи старом халате (как заметил Джордж, из тех, что украшены по краям воротника и карманов плетеной тесьмой темного и светлого оттенка) и с большой осторожностью закрыл дверь. Чуть-чуть помедлив и вроде бы вздохнув, Смоки завернул за угол.
«Черт, а дверь все же не та, — подумал Джордж, — хорош бы я был, явившись прямо в их комнату — или это комната детей?» Окончательно запутавшись, он пошел прочь. Во время бесплодных поисков в изогнутых, как раковина, коридорах второго этажа его подмывало спуститься этажом ниже: может, он по глупости забрел на соседний этаж и забыл об этом. Затем он Как-то очутился у двери, которая, как шепнул ему Рассудок (хотя чувства это оспаривали), уж точно вела в нужную спальню. Немного боязливо Джордж толкнул дверь и шагнул внутрь.
Под наклонным потолком мансарды спали сладким сном Тейси и Лили. При свете ночника были видны призрачные игрушки, мерцали глаза медведя. Две девочки, одна из которых до сих пор спала за решеткой детской кроватки, не пошевелились, и Джордж уже собирался затворить дверь, но тут понял, что в комнате, у постели Тейси, находится кто-то еще. Кто-то… Он выглянул из-за двери.
Кто-то как раз вынул из тонких складок своего серого, как ночь, плаща серый, как ночь, мешочек. Лица незнакомца Джордж не видел: оно было закрыто широкой испанской шляпой, серой, как ночь. Подойдя к кроватке, где лежала Лили, незнакомец пальцами, затянутыми в серую, как ночь, перчатку, вынул из мешочка щепотку какого-то порошка и распылил над лицом спящей девочки. Тускло мерцавший ручеек золотого песка пролился на ее глаза. Посетитель отвернулся и стал прятать мешок, но тут ощутил на себе взгляд Джорджа, застывшего в дверном проеме. Незнакомец воззрился на Джорджа поверх высокого воротника своего плаща, и Джордж разглядел его глаза: спокойные, прикрытые тяжелыми веками, серые, как ночь. В них читалось подобие жалости. Незнакомец покачал своей тяжелой головой, словно желая сказать: нет, сынок, сегодня тебе ничего не отломится . Что было, в конце концов, вполне справедливо. Он повернулся и, помахивая кисточкой на шляпе и хлопая плащом, направился куда-то еще, к более достойным людям.
Когда Джордж добрел наконец до своей безотрадной постели (случилось, что ему досталась воображаемая спальня), ему пришлось часами лежать без сна. Уставшие глаза были готовы выскочить из орбит. Он лелеял в объятиях бутылку джина, время от времени вытягивая из ее недр глоток освежающего дурмана. Сознание все еще горело круговым фейерверком, и в нем беспорядочно смешивались ночь и день. Он понял лишь одно: первая комната, куда он пытался войти и откуда вышел Смоки, была действительно спальня Софи — никак не иначе. Эта пугающая мысль рассосалась, не придя к логическому концу: искрение синапсов потухло, словно их один за другим выключила милосердная рука.
К рассвету Джордж увидел начало снегопада.
Глава четвертая
Небеса покойны, человек облачен,
Млечный Путь, райская птица,
Кровь души, колокол
в вышине необъятной,
Страна пряностей; что-то понятно.
Джордж Герберт

— Рождество, — произнес Доктор Дринкуотер, чье краснощекое лицо плавно приблизилось к Смоки, — обладает тем особым свойством, что оно не является продолжением тех дней, за которыми следует. Понимаешь? — Он умело огибал Смоки большими кругами. Смоки, который дергался то вперед, то назад, и протягивал руки, будто ощупывая воздух (в отличие от Дока, аккуратно сцепившего пальцы за спиной), утвердительно кивнул. Дейли Элис, прятавшая ладони в старой невзрачной муфте, проплыла рядом, наблюдая его беспомощность, и ради издевки изобразила на ходу, будто теряет равновесие, но Смоки этого не заметил, поскольку не видел ничего, кроме собственных ног.
В согласии с Ньютоном
— Я хочу сказать, — продолжал доктор Дринкуотер, вновь приблизившись, — что каждое Рождество как будто продолжает предыдущее; промежуточные месяцы не считаются. Рождеству предшествует не осень, а другое Рождество.
— Верно, — подтвердила Мам, которая величаво скользила неподалеку. За нею, как деревянные утята, привязанные к деревянной утке, следовали две внучки. — Едва миновало одно, как, гляди, следующее уже тут как тут.
— Мм-м, — промычал Док. — Я немного другое имел в виду. — Он, как истребитель, сделал вираж и ловко подхватил под руку Софи. — Как делишки, — донесся до Смоки его голос. Софи засмеялась, и оба с изящным наклоном укатили прочь.
— Лучше некуда, — буркнул Смоки; его против воли развернуло и вынесло навстречу Дейли Элис. Столкновение было неотвратимо, и оставалось только пожалеть, что он не привязал себе к заду подушку, как на комических, почтовых открытках. Элис, стремительно выросшая в размерах, мастерски затормозила.
— Как ты думаешь, не пора ли Тейси и Лили в дом? — спросила она.
— Тебе решать. — Мам снова прокатилась мимо, везя на салазках девочек; круглые, обрамленные мехом личики горели, как ягоды. Элис последовала за ними. Пусть дамы посовещаются, подумал Смоки. Ему нужно было освоить Простое умение передвигаться на коньках, а домашние то появлялись, то исчезали, и от этого у него начиналось головокружение. — О-па, — сказал он и потерял равновесие, но Софи, внезапно возникшая за спиной, спасла его от падения, подтолкнув вперед. — Ну, что ты поделывала? — спросил он небрежно. Особое чувство: обмениваться приветствиями на обшей прогулке.
— Изменяла, — отозвалась она, и от холодного слова в воздухе возникло маленькое облачко.
У Смоки подвернулась левая лодыжка, а правый конек сам собой поехал в сторону. Крутанувшись, Смоки грохнулся на лед, крепко ударившись рудиментом хвоста — при его тощем заде местом тем более чувствительным. Софи, проделывая круг за кругом, тоже едва не падала от смеха.
Сидеть и не вставать, подумал Смоки, пока копчик не приморозит. Сидеть, как те кусты в оковах льда, пока не наступит оттепель…
Снег, выпавший на прошлой неделе, долго не пролежал. Это был снегопад на одну ночь, наутро он сменился крупным дождем. Джордж Маус с ввалившимися глазами отрешенно шлепал по лужам; все думали, что он подхватил у Софи вирус. Дождь продолжался, подобный неизбывному горю, затопляя низкую обширную лужайку, где тупо и покорно разрушались сфинксы. Потом температура упала, и утром в рождественский сочельник мир предстал серым, как сталь, блестящим ото льда, слившимся с серым, как сталь, небом, где солнце, закрытое тучами, выглядело не более чем белым мазком. Лужайка замерзла и превратилась в каток; Эджвуд сделался похож на миниатюрный домик при игрушечной железной дороге, помещенный рядом с зеркальцем, долженствующим изображать пруд.
Софи по-прежнему каталась вокруг Смоки. Он спросил:
— Ты о чем? Как это изменяла?
Софи только улыбнулась краешком губ и помогла ему подняться. Потом, повернувшись, она проделала непостижимое движение, которое Смоки разглядел, но ни за что на свете не смог бы скопировать, и легко укатила.
Хотел бы он знать, как другие люди умудряются обойти непреложный закон, гласящий: если один конек катит вперед, то другой непременно назад. Казалось, он вечно будет дергаться и раскачиваться, не двигаясь с места, как единственный здесь, кто пребывает в согласии с Ньютоном. Он упал. Вечного движения не существует. Но в тот же миг Смоки начал как-то его обретать и на онемевшем заду проделал путь по ледяному полю к ступеням веранды, где торжественно восседала на меховой подстилке Клауд, сторожившая обувь и термос.
— И где же обещанный снег? — спросил он, а Клауд отозвалась своей собственной, фирменной улыбкой. Смоки свернул шею термосу и обезглавил его. В одну из чашек, спрятанных в крышечке термоса, он налил чай с лимоном и ромом для себя, в другую — для Клауд. Он пил, а его нос оттаивал, подогретый паром. В душе у Смоки царили уныние и безрассудная досада. Изменяла! Что это — шутка? В давние времена, при первых объятиях, Дейли Элис подарила ему драгоценную жемчужину, но когда он попытался повесить украшение на шею Софи, жемчуг, как бывает, потемнел, обратился в ничто. Смоки никогда не знал, что Софи чувствует, однако не верил Дейли Элис, от которой слышал, что Софи тоже этого не знает, что она рассеянна, бестолкова, а вдобавок, как и он сам, спит на ходу. Он просто наблюдал, как она ходит туда-сюда, будто бы занятая делом, и задавался вопросами, строил предположения и догадки.
Софи, заложив руки за спину, пересекла лужайку, сделала поворот через ногу и подплыла к крыльцу. На самом краю замерзшего пруда она свернула;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108