Похоже, Макку мог делать и это.
Он вернулся скоро. Да, жители поняли, кто мы. Они сообщили Звероловам, что на посланный ими отряд напали волки. А еще Макку довелось услышать леденящие кровь истории о страшном предводителе волков. В Большом Стане говорили, что он — безумное чудовище с жутким оскалом. Люди дали мне прозвище — Бешеный Пес.
Потные, грязные, окровавленные, мы сражались друг с другом. Страх и ярость разжигали в нас желание стать лучше, сильнее. Отчаяние, давно поселившееся в сердцах волков, безнадежность, вольготно расположившаяся в Волчьем Доле, постепенно отступали перед нашим безумным натиском. С каждым новым отработанным выпадом, с каждым разученным защитным блоком в волках расцветала надежда. Келл больше не фыркал. Теперь он изо всех сил пытался доказать мне, дакам, но прежде всего самому себе, что он может стать настоящим воином. К топору, доставшемуся ему после налета на Звероловов, он относился с суеверным почтением. Если он и верил во что-то, так только в свой топор. Я бы не удивился, если бы увидел его молящимся этому оружию.
Теперь в отряде волков насчитывалось тридцать два воина, включая меня. И это были отнюдь не новички. Многие из них, даже Вендис, уже встречались с врагом в битве. В прошлом году Звероловы дважды нападали на Волчий Дол. Даки отражали нападение без оружия, защищаясь лишь клыками да костяными ножами. Звероловам удалось тогда многих убить и похитить нескольких подростков. Волкам нельзя было отказать в храбрости, и все же тридцать два воина — это еще не армия. В отчаянии я вспоминал многотысячную армию Бренна, сметающую все на своем пути. Ни в численности, ни в умении, ни в опыте моему маленькому отряду не сравниться с этой армией. Тем более никогда не сравняться мне с Бренном. Его военный гений был воспет бардами и поэтами. Я же не мог даже разработать план нападения на Звероловов.
По ночам, когда заканчивались тренировки и никто не мог меня видеть, я бродил между березами, растущими вокруг моей поляны, предаваясь воспоминаниям о великих битвах в римских землях, где мне пришлось сражаться под началом Бренна. Я шел перед ним, расчищая ему путь в рядах римлян. Я рубился, думая только об одном: убивать, убивать, убивать… Если вождю требовалось что-то другое, он отдавал приказ и вновь, не задумываясь, я выполнял его. Теперь мне предстояло самому постичь смысл битвы, самому отдавать приказы. Я боялся, панически боялся проиграть. Ни смерть, ни раны не страшили меня. Только вероятность поражения в битве вызывала во мне липкий страх, спина под рубахой покрывалась потом, когда я представлял, как гибнут мои бойцы, как мы отступаем, раненые, потерявшие друзей. Я полюбил каждого из них, полюбил с отчаянной страстью, как любит творец свои собственные произведения. В каждого, словно ваятель, я методично вкладывал частичку себя. Обучая бойца, я узнавал его характер!
, его слабые и сильные стороны, его душу. В тренировочном бою я ловил взгляд бойца и чувствовал его самого, его мысли, удары его сердца, ритм его жизни. Потеря любого из них стала бы подтверждением моей несостоятельности как учителя, как вождя. А еще и стала бы неизлечимой раной на собственной душе.
Надменный Келл научился терпеть боль, не обращаясь в зверя. Ему было сложнее всех сдерживаться, он слишком эмоционален, слишком горяч. Но он справился, смог выносить страдания, смотреть на собственную кровь и не терять человеческий облик.
Креок слишком гордый, чтобы показывать свои слабости. Он ни за что не признается, что ему больно и тяжело. Я видел, как после общих тренировок он идет в лес и продолжает упражнения там. Он хочет быть лучше всех, даже во время учебы, он должен служить примером для своих волков. И я старался обращать внимание остальных на способности их вождя, на то, как легко ему все дается.
Вендис, такая же гордая, такая же скрытная, как отец. Ни разу она не показала, что ей тяжело. Она была не слабее остальных, никому не уступала ни в терпении, ни в выносливости. Она получила множество ран, но ни разу я не видел ее слез.
Весельчак Ив умел драться легко, непринужденно, словно играючи. Кажется, он так и не смог всерьез воспринимать происходящее. Во время тренировочного боя он подсекал полевые цветы, чтобы собрать букет для Вендис, с которой обычно бился в паре.
Рри, как всегда спокойный, был совершенным воином. Он не горячился, оставаясь почти равнодушным, просто наносил удары, словно призрак, сметая любые преграды.
Даже Макку, несмотря на мои прежние сомнения, научился неплохо биться.
Лишь маленький Волчонок еще уступал остальным. Ему не хватало мощи мускулов и веса для равноценной борьбы. Но его отчаянное желание прославиться, его ненависть к Звероловам были настолько сильны, что они искупали нехватку силы.
Мои волки жили, учились, сражались, вставали и ложились лишь по моему желанию. Волчий Дол вдруг стал для меня отдельным самостоятельным миром, моей собственной вселенной, а я был ее творцом. Выживет ли Волчий Дол, смогут ли победить мои волки, зависело только от моей собственной способности научить их сражаться и вести их в бой. Поражение в битве стало бы катастрофой моего личного "я", моего мира, моей души.
Была глубокая осень, деревья пылали багряным убором, земля пахла тленом, суетились белки, падали листья и бесшумно ложились мне под ноги. Я шел по мягкой, пружинистой земле, еще не схваченной первыми морозами. Природа вокруг замерла в ожидании зимы, в ожидании смерти.
Я был уверен, что Звероловы не оставят без внимания нападение на их людей у Большого Стана. Каждый день я ожидал известий от разведчиков. Каждый день я внушал своим волкам, что бой близок. И, несмотря на всю мою готовность к этим событиям, принесенное разведчиком известие о том, что Звероловы покинули крепость, потрясло меня. Прежде Звероловы нападали лишь летом. Если бы у меня было больше времени, я бы успел не только превратить своих волков в настоящих воинов, но и укрепить подходы к Волчьему Долу, провести переговоры с другими родственными племенами. Но Звероловов не интересовали мои планы. Они вышли из крепости в количестве шестидесяти человек и теперь продвигались в нашу сторону. Это, безусловно, было военным походом.
— Выходим им навстречу, — сказал я Креоку.
— Навстречу, — согласился Креок и оскалился в волчьей ухмылке.
Выход назначили на ближайшее утро. Я распустил волков. Сборами должен был распорядиться Креок. В ночь перед походом все должны отдыхать. Я велел волкам отоспаться и плотно перекусить, перед тем как собраться на поляне перед моей пещерой. Трудно сказать, кто волновался больше: я ли, прошедший сквозь пламя нескольких битв, или мои волки, идущие в первое настоящее сражение. Их волнение было и понятно, и простительно. Любой новичок волнуется перед первой битвой. Меня же понять было труднее. Это не было трусостью, а скорее отчаянной неуверенностью в собственных способностях.
Я пошел к реке, к Великой Реке, как звали ее даки. В каждой местности была река, носившая такое же название и посвященная Великой Богине. Была такая река и на Медовом Острове, и не одна.
Река величественно и неторопливо несла свои воды, отражая небо, облака и птиц, парящих над ней. Ей, реке, не было дела до наших проблем. Она была слишком значительна, слишком грандиозна, чтобы интересоваться жителями своих берегов. Я простоял над обрывом до глубокой ночи, так и не оторвав взгляда от серебристой глади реки. Теперь в ней отражалась луна. Мое уединение нарушил вождь даков.
Он бесшумно подошел и встал рядом со мной, уставился на луну, тяжело вздохнул. Я понял, что он нуждается в поддержке, в той силе, которая должна быть у вождя, но которой, увы, не было даже у меня. Он пришел сейчас и один, потому что не мог показывать свою слабость перед подчиненными ему воинами. Так же должен поступать и я. А потому я долго и вдохновенно говорил ему о том, как много значит для нас эта битва, как счастливы будут даки, когда перестанут бояться Звероловов, каким великим воином вырастет Волчонок, если отец его покажет ему пример в этом сражении. Креок внимал мне, и, по мере того как глаза его загорались вдохновением, я все меньше верил в собственные слова. Потом я отправил вождя спать, а сам вернулся в свою пещеру.
В отчаянии и страхе я мерил шагами пещеру, пытаясь придумать какой-нибудь план, кроме того, что у меня уже был: с громким воем напасть на отряд Звероловов и как-нибудь их всех перебить. План, конечно, был хорош уже тем, что он вообще имелся. Но все же я понимал, что он не предусматривает неожиданных ситуаций. Что делать, если Звероловы начнут нас теснить или, наоборот, отступят и закроются в своей крепости? Или случится что-нибудь еще, что обычно происходит во время захватов и битв, что-нибудь такое, о чем я даже не подозреваю теперь, поскольку никогда прежде не интересовался общим ходом событий во время боя, а после сражений, вместо того чтобы вслушиваться в разговоры Бренна с остальными вождями, предпочитал развлекаться.
Не моя вина, что я всего лишь рядовой воин, не созданный для управления войском. Я привык, не задумываясь, выполнять распоряжения вождя, предоставляя ему право рассуждать, строить планы атак и разрабатывать тактику сражения. Мое дело было убивать врагов в том месте и в то время, когда прикажет мне Бренн. В минуты боя я не видел и не знал, что происходит вокруг меня, как идет сражение в целом. Это задача вождя. Мое же назначение — рубиться. Что мне делать теперь, когда десятки пар глаз взирают на меня с надеждой и доверием, которое я в силу своего низкого происхождения и отсутствия опыта ведения битв могу не оправдать?
Когда ходьба от стены до стены наконец утомила меня, я сел и достал Меч.
— Ты! — сказал я ему обиженно, поскольку он не переживал и ему неведом был страх перед предстоящей битвой.
Но поскольку ничего к обиженному «ты!» я добавить не смог, то не стал продолжать обвинительную речь, а, вздохнув, пожаловался:
— Я растерян и подавлен, я не знаю, что мне делать. А ты молчишь, упиваясь собственным могуществом, вместо того чтобы помочь мне!
Голова на навершии Меча раскрыла один глаз, внимательно посмотрела на меня.
— Поставь себе цель, великий воин, и я приведу тебя к ней! — отозвался Меч. — Хочешь быть королем? Властвовать над народами? Хочешь завоевывать новые страны? Или, может быть, ты хочешь быть воспетым в героических песнях бардов? Выбирай сам! Я лишь средство достижения цели. Меч не может решать за тебя, что тебе делать и как действовать. Я лишь твой друг, твой защитник и помощник. Ты должен быть настоящим храбрецом, как Бренн, и я знаю, что ты таков. Какое великолепное пиршество ты устроил мне в римских землях! Разве я подвел тебя тогда? Разве я не защищал тебя, несмотря на неравенство сил, несмотря на безумие самой идеи сражаться одному против целой армии?!
— Я был тогда одержим. Нечего вспоминать об этом, теперь все иначе.
— О, ты был тогда одержим — одержим боевым безумием и жаждой мести! Что же теперь мешает тебе быть отважным, проникнуться той одержимостью, которая пылает в сердцах героев? Почему ты не убиваешь все время, как другие? Сначала ты запихиваешь меня под тюфяк. Какой позор! Ни крови, ни битв, только пыль, темнота и твой пьяный храп. Потом ты изнуряешь меня бесконечными тренировками, так ни разу и не пролив ни капли крови своих бестолковых учеников. И ты еще ждешь от меня советов! Откуда им взяться? Я не только не могу давать советы, скоро я разучусь убивать и буду годен лишь на то, чтобы рубить дрова.
— Не льсти себе, дрова удобнее рубить топором, чем тобой. Если ты не можешь ни подбодрить меня, ни дать дельный совет, то молчи и жди своего часа.
Больше Меч не сказал ни слова, и я подозреваю, что он обиделся, если, конечно, способен на это. Он сильно преувеличил мое бездействие, я убил нескольких Звероловов и постоянно непреднамеренно ранил волков во время тренировок. Кровь была, но, видимо, ему все казалось мало после бойни в Риме. Как ни странно, слова Меча действительно подбодрили меня и придали мне той решимости, которой так не хватало. Как всегда, упоминание о Бренне помогло мне сосредоточиться.
«Перед тобой, — сказал я себе, — не такой противник, с каким сражался Бренн. Это не коварные римляне или укрывшиеся за неприступными стенами антилльцы, это не многочисленные аллоброги или отчаянные племена селгов. Это просто отсталые дикари, даже их хваленое железное оружие сделано куда хуже, чем то, что было у поэннинских витязей. Они не так смелы, если вспомнить, как один из них пытался удрать, когда я убил его товарища. И, главное, они не готовы к нападению со стороны даков. Мне не придется вести сложные сражения, брать в осады крепости или разрабатывать хитроумные планы преодоления магических преград. О какой тактике здесь может идти речь? Нападем ночью, окружим со всех сторон и перережем гадов. Это все, на что я способен. А что еще можно ждать от волка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Он вернулся скоро. Да, жители поняли, кто мы. Они сообщили Звероловам, что на посланный ими отряд напали волки. А еще Макку довелось услышать леденящие кровь истории о страшном предводителе волков. В Большом Стане говорили, что он — безумное чудовище с жутким оскалом. Люди дали мне прозвище — Бешеный Пес.
Потные, грязные, окровавленные, мы сражались друг с другом. Страх и ярость разжигали в нас желание стать лучше, сильнее. Отчаяние, давно поселившееся в сердцах волков, безнадежность, вольготно расположившаяся в Волчьем Доле, постепенно отступали перед нашим безумным натиском. С каждым новым отработанным выпадом, с каждым разученным защитным блоком в волках расцветала надежда. Келл больше не фыркал. Теперь он изо всех сил пытался доказать мне, дакам, но прежде всего самому себе, что он может стать настоящим воином. К топору, доставшемуся ему после налета на Звероловов, он относился с суеверным почтением. Если он и верил во что-то, так только в свой топор. Я бы не удивился, если бы увидел его молящимся этому оружию.
Теперь в отряде волков насчитывалось тридцать два воина, включая меня. И это были отнюдь не новички. Многие из них, даже Вендис, уже встречались с врагом в битве. В прошлом году Звероловы дважды нападали на Волчий Дол. Даки отражали нападение без оружия, защищаясь лишь клыками да костяными ножами. Звероловам удалось тогда многих убить и похитить нескольких подростков. Волкам нельзя было отказать в храбрости, и все же тридцать два воина — это еще не армия. В отчаянии я вспоминал многотысячную армию Бренна, сметающую все на своем пути. Ни в численности, ни в умении, ни в опыте моему маленькому отряду не сравниться с этой армией. Тем более никогда не сравняться мне с Бренном. Его военный гений был воспет бардами и поэтами. Я же не мог даже разработать план нападения на Звероловов.
По ночам, когда заканчивались тренировки и никто не мог меня видеть, я бродил между березами, растущими вокруг моей поляны, предаваясь воспоминаниям о великих битвах в римских землях, где мне пришлось сражаться под началом Бренна. Я шел перед ним, расчищая ему путь в рядах римлян. Я рубился, думая только об одном: убивать, убивать, убивать… Если вождю требовалось что-то другое, он отдавал приказ и вновь, не задумываясь, я выполнял его. Теперь мне предстояло самому постичь смысл битвы, самому отдавать приказы. Я боялся, панически боялся проиграть. Ни смерть, ни раны не страшили меня. Только вероятность поражения в битве вызывала во мне липкий страх, спина под рубахой покрывалась потом, когда я представлял, как гибнут мои бойцы, как мы отступаем, раненые, потерявшие друзей. Я полюбил каждого из них, полюбил с отчаянной страстью, как любит творец свои собственные произведения. В каждого, словно ваятель, я методично вкладывал частичку себя. Обучая бойца, я узнавал его характер!
, его слабые и сильные стороны, его душу. В тренировочном бою я ловил взгляд бойца и чувствовал его самого, его мысли, удары его сердца, ритм его жизни. Потеря любого из них стала бы подтверждением моей несостоятельности как учителя, как вождя. А еще и стала бы неизлечимой раной на собственной душе.
Надменный Келл научился терпеть боль, не обращаясь в зверя. Ему было сложнее всех сдерживаться, он слишком эмоционален, слишком горяч. Но он справился, смог выносить страдания, смотреть на собственную кровь и не терять человеческий облик.
Креок слишком гордый, чтобы показывать свои слабости. Он ни за что не признается, что ему больно и тяжело. Я видел, как после общих тренировок он идет в лес и продолжает упражнения там. Он хочет быть лучше всех, даже во время учебы, он должен служить примером для своих волков. И я старался обращать внимание остальных на способности их вождя, на то, как легко ему все дается.
Вендис, такая же гордая, такая же скрытная, как отец. Ни разу она не показала, что ей тяжело. Она была не слабее остальных, никому не уступала ни в терпении, ни в выносливости. Она получила множество ран, но ни разу я не видел ее слез.
Весельчак Ив умел драться легко, непринужденно, словно играючи. Кажется, он так и не смог всерьез воспринимать происходящее. Во время тренировочного боя он подсекал полевые цветы, чтобы собрать букет для Вендис, с которой обычно бился в паре.
Рри, как всегда спокойный, был совершенным воином. Он не горячился, оставаясь почти равнодушным, просто наносил удары, словно призрак, сметая любые преграды.
Даже Макку, несмотря на мои прежние сомнения, научился неплохо биться.
Лишь маленький Волчонок еще уступал остальным. Ему не хватало мощи мускулов и веса для равноценной борьбы. Но его отчаянное желание прославиться, его ненависть к Звероловам были настолько сильны, что они искупали нехватку силы.
Мои волки жили, учились, сражались, вставали и ложились лишь по моему желанию. Волчий Дол вдруг стал для меня отдельным самостоятельным миром, моей собственной вселенной, а я был ее творцом. Выживет ли Волчий Дол, смогут ли победить мои волки, зависело только от моей собственной способности научить их сражаться и вести их в бой. Поражение в битве стало бы катастрофой моего личного "я", моего мира, моей души.
Была глубокая осень, деревья пылали багряным убором, земля пахла тленом, суетились белки, падали листья и бесшумно ложились мне под ноги. Я шел по мягкой, пружинистой земле, еще не схваченной первыми морозами. Природа вокруг замерла в ожидании зимы, в ожидании смерти.
Я был уверен, что Звероловы не оставят без внимания нападение на их людей у Большого Стана. Каждый день я ожидал известий от разведчиков. Каждый день я внушал своим волкам, что бой близок. И, несмотря на всю мою готовность к этим событиям, принесенное разведчиком известие о том, что Звероловы покинули крепость, потрясло меня. Прежде Звероловы нападали лишь летом. Если бы у меня было больше времени, я бы успел не только превратить своих волков в настоящих воинов, но и укрепить подходы к Волчьему Долу, провести переговоры с другими родственными племенами. Но Звероловов не интересовали мои планы. Они вышли из крепости в количестве шестидесяти человек и теперь продвигались в нашу сторону. Это, безусловно, было военным походом.
— Выходим им навстречу, — сказал я Креоку.
— Навстречу, — согласился Креок и оскалился в волчьей ухмылке.
Выход назначили на ближайшее утро. Я распустил волков. Сборами должен был распорядиться Креок. В ночь перед походом все должны отдыхать. Я велел волкам отоспаться и плотно перекусить, перед тем как собраться на поляне перед моей пещерой. Трудно сказать, кто волновался больше: я ли, прошедший сквозь пламя нескольких битв, или мои волки, идущие в первое настоящее сражение. Их волнение было и понятно, и простительно. Любой новичок волнуется перед первой битвой. Меня же понять было труднее. Это не было трусостью, а скорее отчаянной неуверенностью в собственных способностях.
Я пошел к реке, к Великой Реке, как звали ее даки. В каждой местности была река, носившая такое же название и посвященная Великой Богине. Была такая река и на Медовом Острове, и не одна.
Река величественно и неторопливо несла свои воды, отражая небо, облака и птиц, парящих над ней. Ей, реке, не было дела до наших проблем. Она была слишком значительна, слишком грандиозна, чтобы интересоваться жителями своих берегов. Я простоял над обрывом до глубокой ночи, так и не оторвав взгляда от серебристой глади реки. Теперь в ней отражалась луна. Мое уединение нарушил вождь даков.
Он бесшумно подошел и встал рядом со мной, уставился на луну, тяжело вздохнул. Я понял, что он нуждается в поддержке, в той силе, которая должна быть у вождя, но которой, увы, не было даже у меня. Он пришел сейчас и один, потому что не мог показывать свою слабость перед подчиненными ему воинами. Так же должен поступать и я. А потому я долго и вдохновенно говорил ему о том, как много значит для нас эта битва, как счастливы будут даки, когда перестанут бояться Звероловов, каким великим воином вырастет Волчонок, если отец его покажет ему пример в этом сражении. Креок внимал мне, и, по мере того как глаза его загорались вдохновением, я все меньше верил в собственные слова. Потом я отправил вождя спать, а сам вернулся в свою пещеру.
В отчаянии и страхе я мерил шагами пещеру, пытаясь придумать какой-нибудь план, кроме того, что у меня уже был: с громким воем напасть на отряд Звероловов и как-нибудь их всех перебить. План, конечно, был хорош уже тем, что он вообще имелся. Но все же я понимал, что он не предусматривает неожиданных ситуаций. Что делать, если Звероловы начнут нас теснить или, наоборот, отступят и закроются в своей крепости? Или случится что-нибудь еще, что обычно происходит во время захватов и битв, что-нибудь такое, о чем я даже не подозреваю теперь, поскольку никогда прежде не интересовался общим ходом событий во время боя, а после сражений, вместо того чтобы вслушиваться в разговоры Бренна с остальными вождями, предпочитал развлекаться.
Не моя вина, что я всего лишь рядовой воин, не созданный для управления войском. Я привык, не задумываясь, выполнять распоряжения вождя, предоставляя ему право рассуждать, строить планы атак и разрабатывать тактику сражения. Мое дело было убивать врагов в том месте и в то время, когда прикажет мне Бренн. В минуты боя я не видел и не знал, что происходит вокруг меня, как идет сражение в целом. Это задача вождя. Мое же назначение — рубиться. Что мне делать теперь, когда десятки пар глаз взирают на меня с надеждой и доверием, которое я в силу своего низкого происхождения и отсутствия опыта ведения битв могу не оправдать?
Когда ходьба от стены до стены наконец утомила меня, я сел и достал Меч.
— Ты! — сказал я ему обиженно, поскольку он не переживал и ему неведом был страх перед предстоящей битвой.
Но поскольку ничего к обиженному «ты!» я добавить не смог, то не стал продолжать обвинительную речь, а, вздохнув, пожаловался:
— Я растерян и подавлен, я не знаю, что мне делать. А ты молчишь, упиваясь собственным могуществом, вместо того чтобы помочь мне!
Голова на навершии Меча раскрыла один глаз, внимательно посмотрела на меня.
— Поставь себе цель, великий воин, и я приведу тебя к ней! — отозвался Меч. — Хочешь быть королем? Властвовать над народами? Хочешь завоевывать новые страны? Или, может быть, ты хочешь быть воспетым в героических песнях бардов? Выбирай сам! Я лишь средство достижения цели. Меч не может решать за тебя, что тебе делать и как действовать. Я лишь твой друг, твой защитник и помощник. Ты должен быть настоящим храбрецом, как Бренн, и я знаю, что ты таков. Какое великолепное пиршество ты устроил мне в римских землях! Разве я подвел тебя тогда? Разве я не защищал тебя, несмотря на неравенство сил, несмотря на безумие самой идеи сражаться одному против целой армии?!
— Я был тогда одержим. Нечего вспоминать об этом, теперь все иначе.
— О, ты был тогда одержим — одержим боевым безумием и жаждой мести! Что же теперь мешает тебе быть отважным, проникнуться той одержимостью, которая пылает в сердцах героев? Почему ты не убиваешь все время, как другие? Сначала ты запихиваешь меня под тюфяк. Какой позор! Ни крови, ни битв, только пыль, темнота и твой пьяный храп. Потом ты изнуряешь меня бесконечными тренировками, так ни разу и не пролив ни капли крови своих бестолковых учеников. И ты еще ждешь от меня советов! Откуда им взяться? Я не только не могу давать советы, скоро я разучусь убивать и буду годен лишь на то, чтобы рубить дрова.
— Не льсти себе, дрова удобнее рубить топором, чем тобой. Если ты не можешь ни подбодрить меня, ни дать дельный совет, то молчи и жди своего часа.
Больше Меч не сказал ни слова, и я подозреваю, что он обиделся, если, конечно, способен на это. Он сильно преувеличил мое бездействие, я убил нескольких Звероловов и постоянно непреднамеренно ранил волков во время тренировок. Кровь была, но, видимо, ему все казалось мало после бойни в Риме. Как ни странно, слова Меча действительно подбодрили меня и придали мне той решимости, которой так не хватало. Как всегда, упоминание о Бренне помогло мне сосредоточиться.
«Перед тобой, — сказал я себе, — не такой противник, с каким сражался Бренн. Это не коварные римляне или укрывшиеся за неприступными стенами антилльцы, это не многочисленные аллоброги или отчаянные племена селгов. Это просто отсталые дикари, даже их хваленое железное оружие сделано куда хуже, чем то, что было у поэннинских витязей. Они не так смелы, если вспомнить, как один из них пытался удрать, когда я убил его товарища. И, главное, они не готовы к нападению со стороны даков. Мне не придется вести сложные сражения, брать в осады крепости или разрабатывать хитроумные планы преодоления магических преград. О какой тактике здесь может идти речь? Нападем ночью, окружим со всех сторон и перережем гадов. Это все, на что я способен. А что еще можно ждать от волка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63