Солнце набирало силу, наполняя долину влажным теплом. Меж деревьями бледные бабочки вспыхивали в полосах солнечного света – мгновения светлой мечты среди смрадной реальности. Они подъехали к тому, что когда-то было парадным подъездом главного дома. Было время, когда здесь были раскинуты зеленью газоны и прогуливались павлины. Теперь все по пояс заросло бурьяном.
– Пойдемте со мной, лейтенант, – сказал Беллегард, положив, мягкую ладонь на руку Рубена. Он до сих пор так и не объяснил, каким образом он узнал настоящее имя Рубена, да Рубен и не спрашивал.
Они вышли из машины, вступив в густые заросли переросших сорняков и колючего чертополоха. Кое-как расчищенная тропа вела ко входу, где все еще сохранилось какое-то подобие двери. Беллегард шел первым, Рубен – за ним, шествие замыкал Лубер, совсем не казавшийся усталым после долгого времени, проведенного за рулем.
Внутри Маленькая Ривьера прогнила еще больше, если только это было возможно, чем снаружи. Дом выглядел так, словно сюда никто не заходил уже несколько десятилетий. Рубен не видел никаких признаков того, что дом был обитаем, никаких следов той семьи, которая, как говорила Анжелина, жила здесь двенадцать лет назад. Лестница прямо перед ними сгнила и провалилась в середине, съеденная термитами и влажностью. Там, где штукатурка еще не обвалилась, стены покрывала простыня зеленой плесени, в прорехах которой виднелась голая кладка.
Беллегард, казалось, хорошо знал дорогу. Он провел Рубена по коридору мимо разрушенной лестницы к зияющему дверному проему, за которым лежал громадный, без мебели зал. Рубен осторожно ступал по треснувшим и раскрошившимся плитам пола. Окна были заложены кирпичами, но кое-где пурпурные столбы солнечного света косо вонзались в зал через зияющие отверстия в потолке. Посмотрев наверх, Рубен заметил следы тонкой лепнины и изящных карнизов, детали которых навсегда были утеряны из-за буйства влаги.
Они прошли в комнату поменьше, очень темную и холодную. Лубер подтолкнул Рубена внутрь. В дальнем конце Беллегард ждал его у открытой двери. Когда Рубен приблизился, майор протянул ему какой-то предмет.
– Вот, – сказал он, – вам это понадобится.
В руках у Рубена оказался помятый фонарь-молния. Лубер выступил вперед с коробком спичек и чиркнул одной, чтобы зажечь фонарь Рубена. Макс зажег свой сам и протянул третий фонарь Луберу.
– Здесь нет электричества, лейтенант. Нет даже газа. Но это лучше, чем ничего. Что бы вы ни делали, не выпускайте его из рук.
Теперь Рубен видел, что открытая дверь, у которой стоял Макс, выходила прямо на крутую каменную лестницу. Макс не колебался. Высоко подняв лампу, он начал спускаться по ступеням. Через несколько секунд свет его фонаря поглотил мрак. Рубен не решался последовать за ним. Лубер подошел сзади и толкнул его в спину. Он переступил через порог.
Лестница спускалась под крутым углом, тесно обвиваясь вокруг узкого центрального столба. Снизу доносились шаги Беллегарда, звеневшие по холодному камню. Касаясь правой рукой стены узкого колодца, Рубен держал фонарь в левой так, чтобы его желтый свет падал на ступени непосредственно у него под ногами. Ступени были сильно изношены посередине – знак поколений.
Рубен уже предчувствовал, что они найдут в самом низу. Должно быть, это был первый эксперимент Буржоли по строительству подземных помещений. Рубен гадал, чего ему удалось достичь с помощью накопленного за долгие годы богатства и крепких спин черных рабов. Он не был готов увидеть то, что открылось его взору, когда он сделал последний поворот и сошел с лестницы.
70
Огромное каменное поле дрожало перед ним в неровном пламени факелов, освещавших его широкие плиты. Над ним во все стороны протянулась низкая каменная крыша. На некотором расстоянии впереди открытое пространство уступало место лесу колонн, стянутых железными обручами и связанных между собой узкими арками. Рубену показалось, что он вступил в самое сердце погруженного в темноту собора, пустого, гулкого места, куда не проникал ни один луч солнца. Факелы на другом конце казались простыми искорками, а за узким кругом их подрагивающего света лежали бессчетные пространства двойной и тройной тьмы.
Беллегард ждал его радом с выходом, с фонарем в руке, – тень в царстве теней.
– Они знали, что никогда не смогут вернуться в Тали-Ниангару, – произнес он, – поэтому они построили здесь другой город, город под землей, где они могли свободно говорить со своими богами. Здесь и раньше были пещеры, подземные ходы, которыми предки Буржоли пользовались как винными подвалами. Он потратил целое состояние, расширяя и продолжая их на протяжении многих лет до революции. Потом его последователи продолжили эту работу, копая, ремонтируя, строя. Здесь есть тоннели, которые тянутся на целые мили. И естественные пещеры, настолько огромные, что с одного их края не видно другого.
Рубен вздрогнул. Зачем Беллегард привез его сюда? Майор вздохнул и как-то странно посмотрел на Рубена.
– Пора, – сказал он. – Пришло время встретиться со старыми друзьями.
Он повернулся и двинулся вперед по каменному полю, не дожидаясь ответа. Лубер толкнул Рубена между лопаток.
Через правильные промежутки они увидели маленькие каменные хижины. Стиль, в котором они были построены, отдаленно напомнил Рубену фасады древних египетских гробниц и дворцов, которые он видел на фотографиях, хотя здесь все было далеко не так величественно. Скоро они подошли к первой из больших колонн, толстых каменных столбов, покрытых искусной резьбой. И здесь тоже Рубен вспомнил о Египте: в камне были вырезаны высокие фигуры с жезлами в руках, а под их ногами лежали связки тростника и цветов лотоса. Беллегард шел вперед, не глядя ни налево, ни направо.
После этого они попали на открытое пространство, напоминавшее городскую площадь, где не было ни колонн, ни хижин. Рубен услышал звуки, похожие на шепот приглушенных голосов, низких, чуть слышных. Он огляделся вокруг, но, куда бы он ни смотрел, он видел только пустое пространство. И тут он опустил глаза вниз.
Он стоял на круглой плите, каменной плите с девятнадцатью сквозными дырками размером с монету. Везде, куда он ни кидал взгляд, пол состоял из таких же плит, идентичных тем, которые он видел в Бруклине. Услышанный им звук доносился из-под земли, через отверстия в плитах.
Беллегард остановился и обернулся. Он увидел, что Рубен пристально рассматривает пол.
– Это заинтересовало вас, не правда ли? – спросил он. – Этот звук.
Словно в ответ на его голос, раздался шум, очень похожий на лай. Он прекратился и сменился звуком человеческого плача.
– Они слышат нас, – сказал Беллегард. – Они слышат наши голоса и пытаются ответить нам. Не бойтесь, лейтенант. Они вас не укусят. Они уже давно стали совершенно безобидными.
– Что это такое? – требовательно спросил Рубен. Звуки теперь становились все громче и громче. Каждый раз, когда один из них говорил, это действовало, как взмах режиссерской палочки, и то, что содержалось под каменными плитами, удваивало свои усилия. Плит были десятки, сотни, все со сквозными отверстиями. – Что производит этот шум? – воскликнул он. И где-то совсем рядом с ним возник звук, очень похожий на человеческий голос, бормотание, которое вполне можно было принять за членораздельную речь.
– Ручные зверушки богов, – ответил Беллегард. – В Тали-Ниангаре детей, которые были присланы в дар богам, помещали в глубокие колодцы, вроде этих. Раз в несколько дней им приносили еду и воду. Они проживали полную жизнь, хотя и в весьма стесненных обстоятельствах. Самые маленькие из них забывали внешний мир и вырастали взрослыми, не зная ничего, кроме колодца. Тех, кто сердил богов, присоединяли к ним. Таким было труднее: они не могли забыть свою прежнюю жизнь. Все колодцы всегда были заполнены. Когда один умирал, на его место находили другого.
Рубен оцепенел от ужаса, не в силах шевельнуться. Бормотание и шепот, окружавшие его, вылетали изо рта человеческих существ. Он вспомнил жалкие останки, которые они с Дэнни обнаружили в Бруклине, и по его телу пробежала крупная дрожь. Он услышал у себя под ногами какое-то царапанье и торопливый топот ног, и подумал, что Дэнни увидел тогда в тоннеле.
Они скорым шагом двинулись дальше по дырчатому полу; шум голосом вокруг то поднимался, то падал. Беллегарда и Лубера эти жуткие звуки, казалось, совершенно не трогали, но Рубен больше не мог их выносить, он заткнул уши руками и побежал.
Они подошли к темному тоннелю, очень похожему на тот, который вел к библиотеке Буржоли в Бруклине. Беллегард вошел и сделал Рубену знак следовать за ним. Извилистый тоннель, вырубленный в монолитной скале, тянулся шагов на пятьсот и оканчивался тяжелой деревянной дверью. Беллегард постучал, изнутри ему ответил негромкий голос. Взявшись за солидную железную ручку, он толкнул дверь и вошел внутрь. Рубен последовал за ним, потом – Лубер, закрывший дверь за собой.
Рубену показалось, будто джин, вызванный из старой медной лампы, перенес в Маленькую Ривьеру целиком всю бруклинскую библиотеку Буржоли. Те же ряды книг расположились вдоль тех же стен, обшитых деревянными панелями, те же портреты яростно взирали на него из своих рам, тот же огромный глобус стоял на полу посередине комнаты, и на самом полу огромная пятиконечная звезда ждала, когда ее коснется рука волшебника.
За столом, заваленным бумагами, все так же сжимая в высохших пальцах страницы открытой книги, неподвижно восседал Буржоли, облаченный в ту самую одежду, в которой он умер.
Только одно было по-другому. На стене позади стола висела большая картина. Ее не было в комнате в Бруклине. Стиль был реалистичным, но современным. Картина изображала сцену с гравюры в книге, которую читал Буржоли, сцену воскрешения из мертвых. Открытые могилы, разложившиеся тела, поднимающиеся из них, ужас на лицах восставших мертвецов. Картина имела два существенных отличия от оригинала: здесь все мертвецы были черными, не белыми. И те существа, которые лизали и обсасывали их плоть, вышли из глубоких колодцев, точно таких же как те, которые Рубен видел всего несколько минут назад. Внизу на раме можно было прочесть название: «La Nuit des Septieme Tenebres» - «Ночь Седьмой Тьмы».
– Пожалуйста, не волнуйтесь, лейтенант. То, что вы видите, – не галлюцинация.
Голос раздался из глубины комнаты. От сгустка бесформенных теней отделилась фигура и вышла на середину. Рубен почувствовал, как волосы зашевелились у него на затылке. Смит.
Рубен напрягся. Он почувствовал холодный ствол револьвера, упершегося ему в висок: Лубер не был намерен рисковать. Смит небрежно вытянул руку, приподнял прядь высохших белых волос Буржоли и пропустил их сквозь пальцы, почти играя.
– Согласитесь, это было немалое достижение – перевезти его на такое расстояние в целости и сохранности. – Он уронил безжизненную прядь и взмахом руки указал на каждую стену по очереди. – Все это было разобрано, упаковано и переправлено сюда в течение всего нескольких дней. Затем вновь собрано в его собственном потайном кабинете, словно тот все эти годы ждал его возвращения.
– Зачем меня привезли сюда? – спросил Рубен. – Вы получили, что хотели. Я вам больше не нужен.
Смит улыбнулся:
– Пожалуйста, садитесь, лейтенант. Мы теперь можем считаться старыми знакомыми и вполне обойдемся без ненужных церемоний.
Лубер взял Рубена за локоть и подвел его к стулу. Смит взял второй стул и сел напротив него. Беллегард и Лубер стояли на некотором расстоянии, внимательно наблюдая за ними.
Смит опустил руку и поднял к себе на колени большой кожаный дипломат. Он вынул из него два больших желтых конверта. Откинувшись на спинку кресла, он снова улыбнулся. Это была не теплая улыбка, скорее оскал хищника, готовящегося растерзать самую значительную жертву в своей жизни.
– Вы, как я понимаю, любите фотографии, – сказал он. – Искусство наблюдения и искажения. Или, возможно, такова природа любого искусства. И науки тоже, если уж быть до конца честными. Но фотография имеет особое свойство. Она позволяет нам запечатлеть мгновение навсегда. Лицо, место. Как насекомое в янтаре. Картина изображает множество мгновений, но поистине мгновенна только фотография. Эта улыбка, этот нахмуренный лоб, этот неблагоразумный взгляд, это признание в любви или в ненависти.
Смит поколебался, потом вытащил из одного конверта толстую пачку фотографий.
– Фотографии имеют что-то родственное со смертью, – продолжал он. – Когда мы умираем, мы продолжаем жить в них, улыбаясь, хмурясь, печально глядя на фотографа, которого мы любим или ненавидим, на наше собственное отражение в безучастных линзах объектива.
Он поднял одну фотографию в руке, достаточно близко, чтобы Рубен мог ее видеть, фотографию Салли Пил. Затем, не произнеся ни слова, он уронил ее на пол. Поднял другую фотографию. На ней тоже была Салли, но не такая, какой Рубен ее помнил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Пойдемте со мной, лейтенант, – сказал Беллегард, положив, мягкую ладонь на руку Рубена. Он до сих пор так и не объяснил, каким образом он узнал настоящее имя Рубена, да Рубен и не спрашивал.
Они вышли из машины, вступив в густые заросли переросших сорняков и колючего чертополоха. Кое-как расчищенная тропа вела ко входу, где все еще сохранилось какое-то подобие двери. Беллегард шел первым, Рубен – за ним, шествие замыкал Лубер, совсем не казавшийся усталым после долгого времени, проведенного за рулем.
Внутри Маленькая Ривьера прогнила еще больше, если только это было возможно, чем снаружи. Дом выглядел так, словно сюда никто не заходил уже несколько десятилетий. Рубен не видел никаких признаков того, что дом был обитаем, никаких следов той семьи, которая, как говорила Анжелина, жила здесь двенадцать лет назад. Лестница прямо перед ними сгнила и провалилась в середине, съеденная термитами и влажностью. Там, где штукатурка еще не обвалилась, стены покрывала простыня зеленой плесени, в прорехах которой виднелась голая кладка.
Беллегард, казалось, хорошо знал дорогу. Он провел Рубена по коридору мимо разрушенной лестницы к зияющему дверному проему, за которым лежал громадный, без мебели зал. Рубен осторожно ступал по треснувшим и раскрошившимся плитам пола. Окна были заложены кирпичами, но кое-где пурпурные столбы солнечного света косо вонзались в зал через зияющие отверстия в потолке. Посмотрев наверх, Рубен заметил следы тонкой лепнины и изящных карнизов, детали которых навсегда были утеряны из-за буйства влаги.
Они прошли в комнату поменьше, очень темную и холодную. Лубер подтолкнул Рубена внутрь. В дальнем конце Беллегард ждал его у открытой двери. Когда Рубен приблизился, майор протянул ему какой-то предмет.
– Вот, – сказал он, – вам это понадобится.
В руках у Рубена оказался помятый фонарь-молния. Лубер выступил вперед с коробком спичек и чиркнул одной, чтобы зажечь фонарь Рубена. Макс зажег свой сам и протянул третий фонарь Луберу.
– Здесь нет электричества, лейтенант. Нет даже газа. Но это лучше, чем ничего. Что бы вы ни делали, не выпускайте его из рук.
Теперь Рубен видел, что открытая дверь, у которой стоял Макс, выходила прямо на крутую каменную лестницу. Макс не колебался. Высоко подняв лампу, он начал спускаться по ступеням. Через несколько секунд свет его фонаря поглотил мрак. Рубен не решался последовать за ним. Лубер подошел сзади и толкнул его в спину. Он переступил через порог.
Лестница спускалась под крутым углом, тесно обвиваясь вокруг узкого центрального столба. Снизу доносились шаги Беллегарда, звеневшие по холодному камню. Касаясь правой рукой стены узкого колодца, Рубен держал фонарь в левой так, чтобы его желтый свет падал на ступени непосредственно у него под ногами. Ступени были сильно изношены посередине – знак поколений.
Рубен уже предчувствовал, что они найдут в самом низу. Должно быть, это был первый эксперимент Буржоли по строительству подземных помещений. Рубен гадал, чего ему удалось достичь с помощью накопленного за долгие годы богатства и крепких спин черных рабов. Он не был готов увидеть то, что открылось его взору, когда он сделал последний поворот и сошел с лестницы.
70
Огромное каменное поле дрожало перед ним в неровном пламени факелов, освещавших его широкие плиты. Над ним во все стороны протянулась низкая каменная крыша. На некотором расстоянии впереди открытое пространство уступало место лесу колонн, стянутых железными обручами и связанных между собой узкими арками. Рубену показалось, что он вступил в самое сердце погруженного в темноту собора, пустого, гулкого места, куда не проникал ни один луч солнца. Факелы на другом конце казались простыми искорками, а за узким кругом их подрагивающего света лежали бессчетные пространства двойной и тройной тьмы.
Беллегард ждал его радом с выходом, с фонарем в руке, – тень в царстве теней.
– Они знали, что никогда не смогут вернуться в Тали-Ниангару, – произнес он, – поэтому они построили здесь другой город, город под землей, где они могли свободно говорить со своими богами. Здесь и раньше были пещеры, подземные ходы, которыми предки Буржоли пользовались как винными подвалами. Он потратил целое состояние, расширяя и продолжая их на протяжении многих лет до революции. Потом его последователи продолжили эту работу, копая, ремонтируя, строя. Здесь есть тоннели, которые тянутся на целые мили. И естественные пещеры, настолько огромные, что с одного их края не видно другого.
Рубен вздрогнул. Зачем Беллегард привез его сюда? Майор вздохнул и как-то странно посмотрел на Рубена.
– Пора, – сказал он. – Пришло время встретиться со старыми друзьями.
Он повернулся и двинулся вперед по каменному полю, не дожидаясь ответа. Лубер толкнул Рубена между лопаток.
Через правильные промежутки они увидели маленькие каменные хижины. Стиль, в котором они были построены, отдаленно напомнил Рубену фасады древних египетских гробниц и дворцов, которые он видел на фотографиях, хотя здесь все было далеко не так величественно. Скоро они подошли к первой из больших колонн, толстых каменных столбов, покрытых искусной резьбой. И здесь тоже Рубен вспомнил о Египте: в камне были вырезаны высокие фигуры с жезлами в руках, а под их ногами лежали связки тростника и цветов лотоса. Беллегард шел вперед, не глядя ни налево, ни направо.
После этого они попали на открытое пространство, напоминавшее городскую площадь, где не было ни колонн, ни хижин. Рубен услышал звуки, похожие на шепот приглушенных голосов, низких, чуть слышных. Он огляделся вокруг, но, куда бы он ни смотрел, он видел только пустое пространство. И тут он опустил глаза вниз.
Он стоял на круглой плите, каменной плите с девятнадцатью сквозными дырками размером с монету. Везде, куда он ни кидал взгляд, пол состоял из таких же плит, идентичных тем, которые он видел в Бруклине. Услышанный им звук доносился из-под земли, через отверстия в плитах.
Беллегард остановился и обернулся. Он увидел, что Рубен пристально рассматривает пол.
– Это заинтересовало вас, не правда ли? – спросил он. – Этот звук.
Словно в ответ на его голос, раздался шум, очень похожий на лай. Он прекратился и сменился звуком человеческого плача.
– Они слышат нас, – сказал Беллегард. – Они слышат наши голоса и пытаются ответить нам. Не бойтесь, лейтенант. Они вас не укусят. Они уже давно стали совершенно безобидными.
– Что это такое? – требовательно спросил Рубен. Звуки теперь становились все громче и громче. Каждый раз, когда один из них говорил, это действовало, как взмах режиссерской палочки, и то, что содержалось под каменными плитами, удваивало свои усилия. Плит были десятки, сотни, все со сквозными отверстиями. – Что производит этот шум? – воскликнул он. И где-то совсем рядом с ним возник звук, очень похожий на человеческий голос, бормотание, которое вполне можно было принять за членораздельную речь.
– Ручные зверушки богов, – ответил Беллегард. – В Тали-Ниангаре детей, которые были присланы в дар богам, помещали в глубокие колодцы, вроде этих. Раз в несколько дней им приносили еду и воду. Они проживали полную жизнь, хотя и в весьма стесненных обстоятельствах. Самые маленькие из них забывали внешний мир и вырастали взрослыми, не зная ничего, кроме колодца. Тех, кто сердил богов, присоединяли к ним. Таким было труднее: они не могли забыть свою прежнюю жизнь. Все колодцы всегда были заполнены. Когда один умирал, на его место находили другого.
Рубен оцепенел от ужаса, не в силах шевельнуться. Бормотание и шепот, окружавшие его, вылетали изо рта человеческих существ. Он вспомнил жалкие останки, которые они с Дэнни обнаружили в Бруклине, и по его телу пробежала крупная дрожь. Он услышал у себя под ногами какое-то царапанье и торопливый топот ног, и подумал, что Дэнни увидел тогда в тоннеле.
Они скорым шагом двинулись дальше по дырчатому полу; шум голосом вокруг то поднимался, то падал. Беллегарда и Лубера эти жуткие звуки, казалось, совершенно не трогали, но Рубен больше не мог их выносить, он заткнул уши руками и побежал.
Они подошли к темному тоннелю, очень похожему на тот, который вел к библиотеке Буржоли в Бруклине. Беллегард вошел и сделал Рубену знак следовать за ним. Извилистый тоннель, вырубленный в монолитной скале, тянулся шагов на пятьсот и оканчивался тяжелой деревянной дверью. Беллегард постучал, изнутри ему ответил негромкий голос. Взявшись за солидную железную ручку, он толкнул дверь и вошел внутрь. Рубен последовал за ним, потом – Лубер, закрывший дверь за собой.
Рубену показалось, будто джин, вызванный из старой медной лампы, перенес в Маленькую Ривьеру целиком всю бруклинскую библиотеку Буржоли. Те же ряды книг расположились вдоль тех же стен, обшитых деревянными панелями, те же портреты яростно взирали на него из своих рам, тот же огромный глобус стоял на полу посередине комнаты, и на самом полу огромная пятиконечная звезда ждала, когда ее коснется рука волшебника.
За столом, заваленным бумагами, все так же сжимая в высохших пальцах страницы открытой книги, неподвижно восседал Буржоли, облаченный в ту самую одежду, в которой он умер.
Только одно было по-другому. На стене позади стола висела большая картина. Ее не было в комнате в Бруклине. Стиль был реалистичным, но современным. Картина изображала сцену с гравюры в книге, которую читал Буржоли, сцену воскрешения из мертвых. Открытые могилы, разложившиеся тела, поднимающиеся из них, ужас на лицах восставших мертвецов. Картина имела два существенных отличия от оригинала: здесь все мертвецы были черными, не белыми. И те существа, которые лизали и обсасывали их плоть, вышли из глубоких колодцев, точно таких же как те, которые Рубен видел всего несколько минут назад. Внизу на раме можно было прочесть название: «La Nuit des Septieme Tenebres» - «Ночь Седьмой Тьмы».
– Пожалуйста, не волнуйтесь, лейтенант. То, что вы видите, – не галлюцинация.
Голос раздался из глубины комнаты. От сгустка бесформенных теней отделилась фигура и вышла на середину. Рубен почувствовал, как волосы зашевелились у него на затылке. Смит.
Рубен напрягся. Он почувствовал холодный ствол револьвера, упершегося ему в висок: Лубер не был намерен рисковать. Смит небрежно вытянул руку, приподнял прядь высохших белых волос Буржоли и пропустил их сквозь пальцы, почти играя.
– Согласитесь, это было немалое достижение – перевезти его на такое расстояние в целости и сохранности. – Он уронил безжизненную прядь и взмахом руки указал на каждую стену по очереди. – Все это было разобрано, упаковано и переправлено сюда в течение всего нескольких дней. Затем вновь собрано в его собственном потайном кабинете, словно тот все эти годы ждал его возвращения.
– Зачем меня привезли сюда? – спросил Рубен. – Вы получили, что хотели. Я вам больше не нужен.
Смит улыбнулся:
– Пожалуйста, садитесь, лейтенант. Мы теперь можем считаться старыми знакомыми и вполне обойдемся без ненужных церемоний.
Лубер взял Рубена за локоть и подвел его к стулу. Смит взял второй стул и сел напротив него. Беллегард и Лубер стояли на некотором расстоянии, внимательно наблюдая за ними.
Смит опустил руку и поднял к себе на колени большой кожаный дипломат. Он вынул из него два больших желтых конверта. Откинувшись на спинку кресла, он снова улыбнулся. Это была не теплая улыбка, скорее оскал хищника, готовящегося растерзать самую значительную жертву в своей жизни.
– Вы, как я понимаю, любите фотографии, – сказал он. – Искусство наблюдения и искажения. Или, возможно, такова природа любого искусства. И науки тоже, если уж быть до конца честными. Но фотография имеет особое свойство. Она позволяет нам запечатлеть мгновение навсегда. Лицо, место. Как насекомое в янтаре. Картина изображает множество мгновений, но поистине мгновенна только фотография. Эта улыбка, этот нахмуренный лоб, этот неблагоразумный взгляд, это признание в любви или в ненависти.
Смит поколебался, потом вытащил из одного конверта толстую пачку фотографий.
– Фотографии имеют что-то родственное со смертью, – продолжал он. – Когда мы умираем, мы продолжаем жить в них, улыбаясь, хмурясь, печально глядя на фотографа, которого мы любим или ненавидим, на наше собственное отражение в безучастных линзах объектива.
Он поднял одну фотографию в руке, достаточно близко, чтобы Рубен мог ее видеть, фотографию Салли Пил. Затем, не произнеся ни слова, он уронил ее на пол. Поднял другую фотографию. На ней тоже была Салли, но не такая, какой Рубен ее помнил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60