Рубен посмотрел на борт. Было бы так легко исчезнуть там, перевалиться через край и рухнуть в волны, предоставить морю решить все проблемы.
– Меня воспитывали в отвращении ко всему этому, – сказала Анжелина. – Мы были цивилизованными людьми, французами, почти наравне с белыми, в нашей крови Франции было больше, чем Африки. Когда мне было пятнадцать лет, я часто сидела в узкой комнатке, расписанной белыми лилиями, и читала Гюисманса, Рэмбо и Жерара де Нерваля. Ты можешь себе это вообразить, всю претенциозность этого? Летом, бледными вечерами, когда солнце спускалось к самому морю и лодки лежали в заливе, разбросанные в беспорядке, как мечты, я выходила на свой балкон и читала вслух стихи, пока ночь не смыкала мои губы. Je suis le tenebreux – le veuf – I'inconsole, Le Prince d'Aquitaine a la tour abolie...
Она замолчала, глядя, как вода превращается в брызги и пену.
– Я была избалованным, претенциозным ребенком, – прошептала она. – Без страсти. Внутри меня была такая темнота, такая яростная темнота.
– Что произошло?
– Я научилась танцевать. Однажды я пошла с Максом посмотреть на наших соседей-дикарей, почувствовать свое превосходство, почувствовать силу моей тьмы в сравнении с их светом. А вместо этого я потеряла себя, я стала марионеткой для mysteres. Страсть пришла позже.
– С Ричардом?
Она бросила на него быстрый взгляд, потом опять отвернулась.
– О да, – прошептала она. – Ришар. - Так это имя звучало по-французски, она произнесла его манерно, с издевкой. – Ричард появился и потрогал меня. – Она заколебалась. – Но я не почувствовала никакой страсти. Он трогал меня здесь... – Его рука скользнула по груди, нежно. – И здесь... – Рука легко передвинулась между ног. На ее щеках лежали слезы, или это были морские брызги? – Но я не чувствовала никакой страсти. В вас нет страсти, ваша цивилизация отказалась от нее. Даже мой отец, даже он отказался от нее.
– Твой отец?
– Ты не знал? Разве я тебе не говорила? – Но она сейчас насмехалась над ним, она знала, что не говорила ему. – Мой отец потрогал меня задолго до появления Рика, он был первый, предтеча. Но в нем не было ни страсти, ни огня. Его руки были холодны, он был старым человеком, он остался цивилизованным даже в этом.
Рубен слышал ее, видел движения ее рук, видел соленью брызги у нее на щеках, в глазах; но в своей глупости, в своем еврействе, в своей поглощенности тем, что было благодетельно, в своей мечте об иной боли, более пристойной, менее интимной, в своей темноте, лишенной страсти, он не поверил ей. С Деворой все было совсем не так.
Позади них раздался голос:
– Ваша очередь стоять у руля, профессор!
И Анжелина отвернулась, вытерла глаза и улыбнулась собственной глупости.
57
Формигасова Банка по сути представляет собой вершину подводной горы в тридцати четырех милях от юго-восточной оконечности Ямайки. В среднем, она лежит на глубине от четырех до восьми фатомов, то есть от семи до четырнадцати метров. По краям она круто обрывается вниз, в некоторых местах до тысячи метров и более. Всего в десяти милях от нее глубина достигает уже свыше двух километров. Банка имеет форму буквы Г, длинная сторона которой протянулась на тринадцать миль, имея в среднем четыре мили в ширину; от южного конца ее отходит десятимильная «перекладина». Банку покрывают почти пятьдесят квадратных миль океана. Ее можно назвать крошечной в сравнении с Педро или некоторыми другими банками, но вы можете потопить на ней целый флот маленьких суденышек и вам потом будет нелегко отыскать его.
Три дня спустя Рубен начал подумывать, что Линдстрем, возможно, прав: даже если «Галлифакс» и затонул именно здесь, он, должно быть, уже давно соскользнул с банки в пучину. Используя магнитометр в сочетании с весмаровским гидролокатором кругового обзора, «Фаншетта» прочесывала банку из конца в конец, исследуя морское дно по квадратам, грубо расчерченным Линдстремом. За один проход они покрывали полосу шириной около двухсот метров. У них уходил примерно час на то, чтобы пройти тринадцать миль от одного края до другого. Сейчас они заканчивали свое первое и, возможно, единственное исследование банки. Пока что они погружались три раза, все три – ненадолго. Они обнаружили две брошенные бочки из-под дизельного топлива, гребной винт, пиратский клад жестяных банок и современный затонувший корабль, уже нанесенный на карты. За эти короткие погружения с Линдстремом Рубен узнал о плавании с аквалангом больше, чем за все предыдущее время. Но страх не покинул его.
Гидролокатор показывал морское дно на 360 градусов вокруг «Фаншетты». Это было удобнее, чем простой эхолот с катодно-лучевой трубкой, который показывал лишь то, что происходило непосредственно под корпусом. Гидролокатор был способен обнаружить на дне корабль, но только если он не был таким старым и развалившимся, как тот, который они искали. Если им повезет, он мог показать неровность, которая могла бы оказаться пушкой или грудой камней балласта. Однако его основная функция заключалась в том, чтобы оберегать их от столкновений с неожиданными препятствиями. Эти воды были не слишком тщательно нанесены на карту.
Главную надежду они возлагали на магнитометр, прибор, предназначенный для обнаружения любых предметов из черного металла на морском дне или вблизи от него. Даже на деревянных кораблях было много металлических изделий: пушки, цепи, решетки, оружие и, конечно, золотые и серебряные слитки. Последнее было маловероятно в случае работоргового суда, но цепи и кандалы должны были присутствовать там в изобилии.
Линдстрем периодически ставил автопилот на прямой курс вдоль стороны прямоугольника и возвращался к Рубену и Анжелине, чтобы помочь им освоиться с магнитометром и гидролокатором. Август сидел на носу и курил или глядел в море, вставая только затем, чтобы приготовить кофе или еду. Сэм разгуливал по палубе или лежал на кожухе двигателя, провожая редкую птицу задумчивым взглядом.
После первого дня разговаривали мало. Мир, внутри которого они двигались, был до сердцевины пропитан тишиной. Если они напрягали зрение, то могли разглядеть верхушки Голубых гор на юго-западе, но большую часть времени земля оставалась за горизонтом. Маяков не было. Они не видели ни одного корабля. Ночью, встав на якорь, они наблюдали, как последние проблески садящегося солнца гаснут в темноте, и им казалось, что они соскользнули с лица земли.
– Извини, – сказала Анжелина. Миновал полдень. Они только что поели и стояли сейчас на прочно державшем их морском якоре. – Я была несправедлива. У тебя нет никаких причин делать скидку на мои заморочки. Я до сих пор избалована и претенциозна. Ты, должно быть, считаешь меня ребенком.
Рубен покачал головой:
– Я просто никогда не знаю, чему мне верить, когда речь заходит о тебе. Никак в тебе не разберусь.
– Верь всему и чему угодно. Я сама в себе не разберусь. Дело не в том, насколько хорошо ты меня знаешь, дело в твоем неодобрении.
– Я ничего не могу поделать, – ответил он. – Это то, с чем я вырос, что необходимо мне, чтобы делать свою работу. Большинство людей, с которыми мне приходится иметь дело, подонки. Мужья, которые убивают своих жен, жены, которые убивают своих мужей, дети, которые насаживают своих родителей на нож, родители, которые колотят своих детей головой о залитые кровью стены. Я должен быть против. Я не могу позволить себе жалость или понимание, любое чувство, вроде этих. Это убьет меня.
Она ответила не сразу. Море молчало. В нем не было сострадания, не было чувства. Оно убивало вслепую, когда по причине, когда без нее.
– Мне жаль тебя, – произнесла она.
– Да, – откликнулся он. – Ты можешь себе это позволить. – Но сколько бы он ни отрицал это, он знал, что жалость наполняет его и сомнение терзает его душу и что эти жалость и сомнение убивают его. Он хотел любить ее, отбросить прочь все сомнения, отдавшись без оглядки всепоглощающему доверию, хотел обратить жалость в нечто бесповоротно твердое и благое. Никто так и не показал ему, как это надо делать.
Линдстрем поднял якорь и завел двигатель. Они двинулись дальше. Море простиралось перед ними, похожее смерть. Оно было начисто лишено всякого смысла, оно ничем не поражало, и все же они благоговели перед ним, сознавая, что оно в любую минуту может повернуться против них и навечно забрать их к себе. Оно было как смерть, как любая смерть.
Два часа спустя они завершили проход по последней полосе сетки. Формигасова Банка бросила им вызов, отправляла их назад с пустыми руками. Линдстрем заглушил двигатель и бросил стояночный якорь.
– Похоже, что они угодили мимо банки, – сказал он.
Рубен кивнул. Может быть, это с самого начала была не такая уж удачная мысль.
– Мы могли бы пройтись еще разок. Проглядеть чего можно запросто, это оборудование не вот вам какой высший сорт, знаете ли.
Рубен покачал головой:
– Это все равно был выстрел наугад. Даже если бы мы и нашли «Галлифакс», это вовсе не означало бы, что от этого был бы какой-то толк. Мне кажется, мы попусту теряли время. Давайте возвращаться домой.
Линдстрем кивнул, потом повернулся к нему.
– Конечно, есть одна возможность, – сказал он. – Маньябль мог чего напутать. Ошибиться местом. Может быть, что «Галлифакс» затонул на Грэпплере?
– Где-где?
– На Банке Грэпплера. Вот, пойдемте, я вам покажу.
Они спустились в маленькую вонючую каюту Линдстрема. В глубине стоял небольшой столик, накрытый картами и спящим котом. Сверху лежала карта Ямайки и Банки Педро Британского Гидрографического общества, впервые выпущенная в 1866 году с исправлениями вплоть до 1973. Корабль ВМФ Ее Величества «Видал» промерял глубины вокруг Ямайки с 1954 по 1956 годы, корабли ВМФ Ее Величества «Фокс» и «Фавн» нанесли на карту район Банки Педро в 1970.
Между Ямайкой и Формигасом лежала еще одна, меньшая по размеру, банка. Банка Грэпплера. Она находилась ровно в пяти милях к юго-западу от нижнего края Формигасовой Банки. Линдстрем быстро снял размеры.
– Пять миль в длину, – сообщил он. – Две в ширину. Глубже, чем Формигас. Фатомов эдак четырнадцать. Восемьдесят футов. Где и глубже. Управимся за восемь часов. Что скажете?
Что тут было говорить? Они зашли уже достаточно далеко, почему бы не довести дело до конца? Они смогут вернуться в Порт-о-Пренс завтра к ночи.
* * *
На следующий день часы показывали 3:47 пополудни, когда магнитометр взбесился. Гидролокатор показывал множественные неровности прямо на том месте, которое они только что миновали. Линдстрем заглушил двигатель и приказал Августу бросить легкий якорь.
Рубен был уже в плавках. Он обсыпал себя тальком, и Анжелина помогла ему влезть в черный гидрокостюм из неопрена. Поверх него он натянул жилет, регулировавший плавучесть его тела, с регулятором второй ступени, «осьминогом», глубиномером, воздушным манометром и компасом. Линдстрем укрепил алюминиевый баллон в специальных лямках на жилете, пока Рубен подбирал груз и натягивал ласты.
– Ну как? Что-нибудь дельное? – спросил Рубен.
Линдстрем пожал плечами со скандинавской невозмутимостью.
– Может быть.
– Что-нибудь есть на гидролокаторе? Линдстрем подошел к прибору и пристально рассматривал его с полминуты. Все зависело от умения разобраться в том, что ты видишь. Наконец он поджал губы.
– Jasa. - Он медленно вернулся к поручню. – Может быть, – сказал он. – Похоже на камни балласта, может. Дождись меня.
Рубен плюнул в маску, растер слюну по стеклу, обмакнул ее в воду и натянул на голову. Он нервничал. Сердце стучало чаще, чем следовало бы. Сделав над собой усилие, он заставил себя задержать дыхание. Его баллон был полон, но он не хотел зря расходовать воздух. Он взял в руки металлоискатель «Палс-6». Рядом с ним Анжелина закрепляла баллон на спине Линдстрема.
Пора. Рубен вступил на платформу для ныряльщиков, прикрепленную к корме «Фаншетты». Анжелина наклонилась вперед и поцеловала его в щеку.
– Удачи, – сказала она.
Он сунул загубник второй ступени в рот и сделал несколько пробных вдохов. Система работала нормально. Не сказав ни слова, он кувыркнулся спиной в поднявшуюся волну. Мир исчез. В жуткой тишине, в пении воды, он спускался в мир, где не было ни ветра, ни воздуха, ни голосов.
Он был один в безмолвной воде, среди зеленых теней, пронзаемых столбами света, в жидких руках, которые ласкали его сразу со всех сторон и тащили в глубину. Столбик пузырей соединял его с поверхностью, теряясь в вышине, как нитка жемчуга. Море было теплым и полным света. Его глубинометр показывал 50 футов, а он еще не достиг дна. Яркие глаза рыб таращились на него, нелюбопытные и тупые. Где-то над ним с громким всплеском обрушился в море Линдстрем. Свет, скользя, опускался с поверхности, вибрирующий, странным образом усиленный. Повсюду вокруг себя Рубену мерещились торопливые, испуганные тени тонущих людей.
Совершенно внезапно он оказался плывущим меж высоких, волнующихся стеблей, плетей моря, полных из ниоткуда появлявшихся и стремительно исчезавших рыбок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Меня воспитывали в отвращении ко всему этому, – сказала Анжелина. – Мы были цивилизованными людьми, французами, почти наравне с белыми, в нашей крови Франции было больше, чем Африки. Когда мне было пятнадцать лет, я часто сидела в узкой комнатке, расписанной белыми лилиями, и читала Гюисманса, Рэмбо и Жерара де Нерваля. Ты можешь себе это вообразить, всю претенциозность этого? Летом, бледными вечерами, когда солнце спускалось к самому морю и лодки лежали в заливе, разбросанные в беспорядке, как мечты, я выходила на свой балкон и читала вслух стихи, пока ночь не смыкала мои губы. Je suis le tenebreux – le veuf – I'inconsole, Le Prince d'Aquitaine a la tour abolie...
Она замолчала, глядя, как вода превращается в брызги и пену.
– Я была избалованным, претенциозным ребенком, – прошептала она. – Без страсти. Внутри меня была такая темнота, такая яростная темнота.
– Что произошло?
– Я научилась танцевать. Однажды я пошла с Максом посмотреть на наших соседей-дикарей, почувствовать свое превосходство, почувствовать силу моей тьмы в сравнении с их светом. А вместо этого я потеряла себя, я стала марионеткой для mysteres. Страсть пришла позже.
– С Ричардом?
Она бросила на него быстрый взгляд, потом опять отвернулась.
– О да, – прошептала она. – Ришар. - Так это имя звучало по-французски, она произнесла его манерно, с издевкой. – Ричард появился и потрогал меня. – Она заколебалась. – Но я не почувствовала никакой страсти. Он трогал меня здесь... – Его рука скользнула по груди, нежно. – И здесь... – Рука легко передвинулась между ног. На ее щеках лежали слезы, или это были морские брызги? – Но я не чувствовала никакой страсти. В вас нет страсти, ваша цивилизация отказалась от нее. Даже мой отец, даже он отказался от нее.
– Твой отец?
– Ты не знал? Разве я тебе не говорила? – Но она сейчас насмехалась над ним, она знала, что не говорила ему. – Мой отец потрогал меня задолго до появления Рика, он был первый, предтеча. Но в нем не было ни страсти, ни огня. Его руки были холодны, он был старым человеком, он остался цивилизованным даже в этом.
Рубен слышал ее, видел движения ее рук, видел соленью брызги у нее на щеках, в глазах; но в своей глупости, в своем еврействе, в своей поглощенности тем, что было благодетельно, в своей мечте об иной боли, более пристойной, менее интимной, в своей темноте, лишенной страсти, он не поверил ей. С Деворой все было совсем не так.
Позади них раздался голос:
– Ваша очередь стоять у руля, профессор!
И Анжелина отвернулась, вытерла глаза и улыбнулась собственной глупости.
57
Формигасова Банка по сути представляет собой вершину подводной горы в тридцати четырех милях от юго-восточной оконечности Ямайки. В среднем, она лежит на глубине от четырех до восьми фатомов, то есть от семи до четырнадцати метров. По краям она круто обрывается вниз, в некоторых местах до тысячи метров и более. Всего в десяти милях от нее глубина достигает уже свыше двух километров. Банка имеет форму буквы Г, длинная сторона которой протянулась на тринадцать миль, имея в среднем четыре мили в ширину; от южного конца ее отходит десятимильная «перекладина». Банку покрывают почти пятьдесят квадратных миль океана. Ее можно назвать крошечной в сравнении с Педро или некоторыми другими банками, но вы можете потопить на ней целый флот маленьких суденышек и вам потом будет нелегко отыскать его.
Три дня спустя Рубен начал подумывать, что Линдстрем, возможно, прав: даже если «Галлифакс» и затонул именно здесь, он, должно быть, уже давно соскользнул с банки в пучину. Используя магнитометр в сочетании с весмаровским гидролокатором кругового обзора, «Фаншетта» прочесывала банку из конца в конец, исследуя морское дно по квадратам, грубо расчерченным Линдстремом. За один проход они покрывали полосу шириной около двухсот метров. У них уходил примерно час на то, чтобы пройти тринадцать миль от одного края до другого. Сейчас они заканчивали свое первое и, возможно, единственное исследование банки. Пока что они погружались три раза, все три – ненадолго. Они обнаружили две брошенные бочки из-под дизельного топлива, гребной винт, пиратский клад жестяных банок и современный затонувший корабль, уже нанесенный на карты. За эти короткие погружения с Линдстремом Рубен узнал о плавании с аквалангом больше, чем за все предыдущее время. Но страх не покинул его.
Гидролокатор показывал морское дно на 360 градусов вокруг «Фаншетты». Это было удобнее, чем простой эхолот с катодно-лучевой трубкой, который показывал лишь то, что происходило непосредственно под корпусом. Гидролокатор был способен обнаружить на дне корабль, но только если он не был таким старым и развалившимся, как тот, который они искали. Если им повезет, он мог показать неровность, которая могла бы оказаться пушкой или грудой камней балласта. Однако его основная функция заключалась в том, чтобы оберегать их от столкновений с неожиданными препятствиями. Эти воды были не слишком тщательно нанесены на карту.
Главную надежду они возлагали на магнитометр, прибор, предназначенный для обнаружения любых предметов из черного металла на морском дне или вблизи от него. Даже на деревянных кораблях было много металлических изделий: пушки, цепи, решетки, оружие и, конечно, золотые и серебряные слитки. Последнее было маловероятно в случае работоргового суда, но цепи и кандалы должны были присутствовать там в изобилии.
Линдстрем периодически ставил автопилот на прямой курс вдоль стороны прямоугольника и возвращался к Рубену и Анжелине, чтобы помочь им освоиться с магнитометром и гидролокатором. Август сидел на носу и курил или глядел в море, вставая только затем, чтобы приготовить кофе или еду. Сэм разгуливал по палубе или лежал на кожухе двигателя, провожая редкую птицу задумчивым взглядом.
После первого дня разговаривали мало. Мир, внутри которого они двигались, был до сердцевины пропитан тишиной. Если они напрягали зрение, то могли разглядеть верхушки Голубых гор на юго-западе, но большую часть времени земля оставалась за горизонтом. Маяков не было. Они не видели ни одного корабля. Ночью, встав на якорь, они наблюдали, как последние проблески садящегося солнца гаснут в темноте, и им казалось, что они соскользнули с лица земли.
– Извини, – сказала Анжелина. Миновал полдень. Они только что поели и стояли сейчас на прочно державшем их морском якоре. – Я была несправедлива. У тебя нет никаких причин делать скидку на мои заморочки. Я до сих пор избалована и претенциозна. Ты, должно быть, считаешь меня ребенком.
Рубен покачал головой:
– Я просто никогда не знаю, чему мне верить, когда речь заходит о тебе. Никак в тебе не разберусь.
– Верь всему и чему угодно. Я сама в себе не разберусь. Дело не в том, насколько хорошо ты меня знаешь, дело в твоем неодобрении.
– Я ничего не могу поделать, – ответил он. – Это то, с чем я вырос, что необходимо мне, чтобы делать свою работу. Большинство людей, с которыми мне приходится иметь дело, подонки. Мужья, которые убивают своих жен, жены, которые убивают своих мужей, дети, которые насаживают своих родителей на нож, родители, которые колотят своих детей головой о залитые кровью стены. Я должен быть против. Я не могу позволить себе жалость или понимание, любое чувство, вроде этих. Это убьет меня.
Она ответила не сразу. Море молчало. В нем не было сострадания, не было чувства. Оно убивало вслепую, когда по причине, когда без нее.
– Мне жаль тебя, – произнесла она.
– Да, – откликнулся он. – Ты можешь себе это позволить. – Но сколько бы он ни отрицал это, он знал, что жалость наполняет его и сомнение терзает его душу и что эти жалость и сомнение убивают его. Он хотел любить ее, отбросить прочь все сомнения, отдавшись без оглядки всепоглощающему доверию, хотел обратить жалость в нечто бесповоротно твердое и благое. Никто так и не показал ему, как это надо делать.
Линдстрем поднял якорь и завел двигатель. Они двинулись дальше. Море простиралось перед ними, похожее смерть. Оно было начисто лишено всякого смысла, оно ничем не поражало, и все же они благоговели перед ним, сознавая, что оно в любую минуту может повернуться против них и навечно забрать их к себе. Оно было как смерть, как любая смерть.
Два часа спустя они завершили проход по последней полосе сетки. Формигасова Банка бросила им вызов, отправляла их назад с пустыми руками. Линдстрем заглушил двигатель и бросил стояночный якорь.
– Похоже, что они угодили мимо банки, – сказал он.
Рубен кивнул. Может быть, это с самого начала была не такая уж удачная мысль.
– Мы могли бы пройтись еще разок. Проглядеть чего можно запросто, это оборудование не вот вам какой высший сорт, знаете ли.
Рубен покачал головой:
– Это все равно был выстрел наугад. Даже если бы мы и нашли «Галлифакс», это вовсе не означало бы, что от этого был бы какой-то толк. Мне кажется, мы попусту теряли время. Давайте возвращаться домой.
Линдстрем кивнул, потом повернулся к нему.
– Конечно, есть одна возможность, – сказал он. – Маньябль мог чего напутать. Ошибиться местом. Может быть, что «Галлифакс» затонул на Грэпплере?
– Где-где?
– На Банке Грэпплера. Вот, пойдемте, я вам покажу.
Они спустились в маленькую вонючую каюту Линдстрема. В глубине стоял небольшой столик, накрытый картами и спящим котом. Сверху лежала карта Ямайки и Банки Педро Британского Гидрографического общества, впервые выпущенная в 1866 году с исправлениями вплоть до 1973. Корабль ВМФ Ее Величества «Видал» промерял глубины вокруг Ямайки с 1954 по 1956 годы, корабли ВМФ Ее Величества «Фокс» и «Фавн» нанесли на карту район Банки Педро в 1970.
Между Ямайкой и Формигасом лежала еще одна, меньшая по размеру, банка. Банка Грэпплера. Она находилась ровно в пяти милях к юго-западу от нижнего края Формигасовой Банки. Линдстрем быстро снял размеры.
– Пять миль в длину, – сообщил он. – Две в ширину. Глубже, чем Формигас. Фатомов эдак четырнадцать. Восемьдесят футов. Где и глубже. Управимся за восемь часов. Что скажете?
Что тут было говорить? Они зашли уже достаточно далеко, почему бы не довести дело до конца? Они смогут вернуться в Порт-о-Пренс завтра к ночи.
* * *
На следующий день часы показывали 3:47 пополудни, когда магнитометр взбесился. Гидролокатор показывал множественные неровности прямо на том месте, которое они только что миновали. Линдстрем заглушил двигатель и приказал Августу бросить легкий якорь.
Рубен был уже в плавках. Он обсыпал себя тальком, и Анжелина помогла ему влезть в черный гидрокостюм из неопрена. Поверх него он натянул жилет, регулировавший плавучесть его тела, с регулятором второй ступени, «осьминогом», глубиномером, воздушным манометром и компасом. Линдстрем укрепил алюминиевый баллон в специальных лямках на жилете, пока Рубен подбирал груз и натягивал ласты.
– Ну как? Что-нибудь дельное? – спросил Рубен.
Линдстрем пожал плечами со скандинавской невозмутимостью.
– Может быть.
– Что-нибудь есть на гидролокаторе? Линдстрем подошел к прибору и пристально рассматривал его с полминуты. Все зависело от умения разобраться в том, что ты видишь. Наконец он поджал губы.
– Jasa. - Он медленно вернулся к поручню. – Может быть, – сказал он. – Похоже на камни балласта, может. Дождись меня.
Рубен плюнул в маску, растер слюну по стеклу, обмакнул ее в воду и натянул на голову. Он нервничал. Сердце стучало чаще, чем следовало бы. Сделав над собой усилие, он заставил себя задержать дыхание. Его баллон был полон, но он не хотел зря расходовать воздух. Он взял в руки металлоискатель «Палс-6». Рядом с ним Анжелина закрепляла баллон на спине Линдстрема.
Пора. Рубен вступил на платформу для ныряльщиков, прикрепленную к корме «Фаншетты». Анжелина наклонилась вперед и поцеловала его в щеку.
– Удачи, – сказала она.
Он сунул загубник второй ступени в рот и сделал несколько пробных вдохов. Система работала нормально. Не сказав ни слова, он кувыркнулся спиной в поднявшуюся волну. Мир исчез. В жуткой тишине, в пении воды, он спускался в мир, где не было ни ветра, ни воздуха, ни голосов.
Он был один в безмолвной воде, среди зеленых теней, пронзаемых столбами света, в жидких руках, которые ласкали его сразу со всех сторон и тащили в глубину. Столбик пузырей соединял его с поверхностью, теряясь в вышине, как нитка жемчуга. Море было теплым и полным света. Его глубинометр показывал 50 футов, а он еще не достиг дна. Яркие глаза рыб таращились на него, нелюбопытные и тупые. Где-то над ним с громким всплеском обрушился в море Линдстрем. Свет, скользя, опускался с поверхности, вибрирующий, странным образом усиленный. Повсюду вокруг себя Рубену мерещились торопливые, испуганные тени тонущих людей.
Совершенно внезапно он оказался плывущим меж высоких, волнующихся стеблей, плетей моря, полных из ниоткуда появлявшихся и стремительно исчезавших рыбок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60