Это было гордость колекции Рика: livres de commerce с 1735 по 1788 год; несколько массивных журналов регистрации приходов и расходов, известные просто как grands livres , от французских работорговых компаний Монтодуэна, Бутейе, Мишеля и д'Авелуза; journaux, или индексы, без которых в гроссбухах нельзя было отыскать никакого смысла, и несколько корабельных журналов от торговцев из Нанта, Гавра и Ла-Рошели, содержащих подробные сведения о самих кораблях, рабах, погруженных на борт, случаях смерти во время плавания, пройденных маршрутах.
Шкаф был сделан из розового дерева, тяжелый, перегруженный украшениями предмет, выполненный в стиле ампир. Рик приобрел его десять лет назад в магазинчике на Хайтс. Если верить продавцу, шкаф был построен Файфом в его поздний период на Партишн-стрит – современной Фултон. Цены на шкафы работы позднего Файфа были в то время относительно невысокими, и Рик купил его, поддавшись порыву – одному из немногих порывов, которые Анжелина помнила у него.
Продавец не знал или забыл упомянуть об одной детали, обнаруженной много лет спустя, когда шкаф передвигали на его теперешнее место. Если нажать на лист аканфа на перекладине над дверцами, сбоку отходила панель. Анжелина пробежалась пальцами по фризу, нащупала нужный лист и надавила. Панель широко распахнулась, открыв просторное углубление.
Она достала оттуда толстую тетрадь. Быстро пролистала ее – похоже, ее никто не трогал. Она сделала глубокий вдох и направилась к двери. Боги безучастно взирали на нее со стен. Со всех сторон вся квартира наблюдала за ней вместе с ними. Она ощущала ее дыхание, медленное и ровное, неторопливое, ждущее.
В коридоре это ощущение стало сильнее. Насекомые закопошились у нее под кожей. Она не могла оторвать глаз от двери в гостиную. Ей хотелось со всех ног броситься к выходу, выбежать в холл, на улицу, но ее ноги были как ноги ныряльщика, свинцово-тяжелые, словно вросшие в пол, крепко удерживавшие ее в непроглядных глубинах. Дюйм за дюймом она продвигалась к двери в гостиную. Ее сердце стучало так громко, что ей казалось, будто стены должны содрогаться от этого грохота. Ее ноги двигались сами по себе, дюйм за дюймом, фут за ужасным футом.
Она не слышала ничего, кроме гулких ударов собственного сердца, барабан ката, белый звук на фоне черной ночи, открывающий церемонию, открывающий врата для богов. Ouvri barre рои топ, Legba... Темнота начинает трескаться. Ouvri barre...
Она подняла руку и толкнула вниз ручку двери. Дверь бесшумно распахнулась.
Комната купалась в темном свете. Анжелина нажала клавишу выключателя, но ничего не произошло. Постепенно ее глаза привыкли к тонкости света, его милостивому отсутствию.
В кресле, темнеющем посреди комнаты, сидела фигура, наполовину скрытая тенью. Ее неясные черты размыло в полусвете. Анжелина застыла в дверях, испуганная, напряженно всматриваясь в нее. Потом сделала шаг вперед. Справа от нее раздался какой-то звук и произошло движение. Повернувшись, она увидела, как из тусклых, нечетких тканей выступила вторая фигура. Эта фигура остановилась и посмотрела на нее. К Анжелине вернулось дыхание, липкое, неровное.
– Ты, – прошептала она, ее голос был мягким, как сливки. Голова ее закружилась, комната потеряла четкость очертаний, в легкие по самые верхушки набился густой, как кисель, воздух. Фигура шагнула к ней. Анжелина хотела повернуться, но комната начала проваливаться куда-то и ноги ее стали как лед, оплывающий на жаре.
10
Уже совсем стемнело, когда ордер на эксгумацию был получен. Отдел коронера хотел подождать до утра. Там любили по возможности укладываться в обычные часы работы.
– Мертвым-то ничего, они могут и подождать, – заметил служащий, когда Рубен позвонил, чтобы забрать ордер.
– Я не могу, – ответил Рубен.
Он хотел, чтобы Филиуса вырыли из могилы, и он хотел, чтобы это сделали немедленно. Если ждать слишком долго, кровь в трупе начнет портиться. Полицейский патологоанатом объяснил, что биораспад белков в энзимах приведет к появлению новых энзимов и новых белков, а они, в свою очередь, могут разложить на элементы любые наркотики, все еще содержавшиеся в организме Филиуса.
Он запросил еще четыре ордера на эксгумацию для тех четырех тел из квартиры Хаммелов, которые были похоронены относительно недавно. Оказалось возможным установить их личности, просто разослав фотографии в местные похоронные бюро, и их уже без лишнего шума вернули в свои могилы.
Именно тогда Рубен впервые почувствовал, что откуда-то исходит давление, имеющее целью скрыть за плотной завесой тайны то, что Анжелина Хаммел нашла под полом своей гостиной.
Все похороннные бюро были строго предупреждены о том, что родственники ничего не должны знать. Чтобы пощадить их чувства, как им сказали; и это представлялось вполне разумным. Но потом один из гробовщиков начал задавать вопросы, неловкие вопросы. Где были обнаружены эти тела? Есть ли у полиции какие-нибудь соображения насчет того, кто их выкопал? Были ли там еще трупы?
И вот в этот момент из ниоткуда, словно кусочек эктоплазмы, материализовалось официальное разъяснение. Тел было всего четыре. Вся эта история оказалась не чем иным, как тошнотворной шуткой, которую сыграли с кем-то несколько студентов-медиков из больницы лонг-айлендского колледжа. Нет никакой необходимости без нужды расстраивать родственников. Никто не хочет, чтобы многообещающие медицинские карьеры были раздавлены в зародыше. Декан уже устроил ребятам головомойку, которую они не скоро забудут. Все тела будут возвращены в целости и сохранности, семьи озорников заплатят за новые гробы и похороны; перезахоронения должны пройти очень тихо.
Рубен бурей ворвался в кабинет капитана Коннелли сразу же, как только прочел это заявление.
– Что за студенты-медики? Откуда? – сыпал он вопросами. – Какие еще семьи?
Коннелли просто пожал своими широкими плечами и посоветовал Рубену не обращать внимания на эту бумагу.
– Ее состряпали, чтобы кое-какие люди были всем довольны и счастливы, Рубен. Будь славным мальчиком, подыграй им. На твое расследование это не повлияет, я обещаю. Это то, что называют связями с общественностью, больше ничего.
В довершение всех бед из отдела по работе с прессой на Полис Плаза к ним прислали Дуга Ламонта. Полный лейтенант в двадцать пять. Чудо-ребенок, очень толковый, ему бы в рекламе работать. Жил на Манхэттене, в здании Три-Бе-Ка. В пентхаусе. Носил костюм от Иссея Мияке, рубашку от Умберто Джиночьетти, туфли от Гуччи. Рубен вспомнил знаменитое изречение дяди Натана: «Никогда не носи одежды, названия которой ты не можешь выговорить».
Ламонт и его бригада модельеров получили указания разбираться с вопросами, если и когда они появятся. Парочка репортеров из местных газет что-то унюхала в воздухе, может быть, с помощью одного из гробовщиков. Один пришел из «Гаитянского Обозревателя», чья редакция помещалась в районе старых военно-морских доков. Ламонт живенько от них избавился; они вышли от него с довольными улыбками на лицах, сжимая в руках парочку сочных историй об изнасиловании при отягчающих обстоятельствах, нашпигованных «конфиденциальной информацией»; головы репортеров еще кружились от прочувстванного монолога о согбенных годами вдовах, которых может хватить удар, если они узнают, что их дражайших супругов до срока воззвали из праха. На загладку Дуг скормил им изрядное количество «вы играйте в мячик с нами, мы будем играть в мячик с вами», намекая на всякие блага, которые могут на них пролиться.
Начинающие репортеры, щенята еще, рьяные бородачи с горящими глазами, которые знали, как выговариваются имена на модных бирках, они проглотили Ламонта и его стодолларовую улыбку как тарелку sushi , холодными. Любой бы с этим справился. Зачем Манхэттену понадобилось присылать Сказочного Принца?
Ни одно из остальных тел опознать так и не удалось, и вряд ли можно было рассчитывать на это в дальнейшем, разве только обследование зубов даст что-нибудь новое. Рубен поставил новичка по имени Джонсон проверять, не поступало ли заявлений об осквернении могил, актах вандализма на кладбищах. Тела положили на лед. А затем поступил лабораторный отчет по Филиусу. Сейчас их все разложили рядком в морге для серии исследований post mortem, которые будут вестись всю ночь. Ничего особенно сложного. Эксперты знали, что им нужно искать: следы отравления тетродотоксином.
Рубен и его напарник Дэнни Кохен проехали на восток по Фултон, потом повернули на Джамайка Авеню, огибая нижний край огромного комплекса парков и кладбищ, который соединяет Бруклин и Квинз. Даже в смерти жители Нью-Йорка предпочитали единению серегацию. Высокие стены из камня и ржавые чугунные решетки отделяли евреев от католиков, пуэрториканцев от китайцев. Без всякого сомнения, они отправлялись на огороженные и разделенные оградами небеса.
– Терпеть не могу это место, – поморщился Дэнни. – Когда я был еще мальчишкой, отец все время привозил меня сюда. Все эти каменные домики с надписью «Кохен» над дверью. Меня постоянно мучили кошмары. Я рассуждал так: «Если ты Кохен, тебя непременно должны запереть в один из таких домиков». Я думал, что это были маленькие тюрьмы.
Сразу за Стоун Роуд они свернули на Сипресс Хиллз – Кипарисовые Холмы. Это кладбище было популярно у гаитян, хотя пока что у них не было здесь своего отдельного участка. Это кладбище не делилось по вероисповеданиям: язычники покоились вперемешку с правоверными, черные – с белыми.
Остальная часть эксгумационной команды уже ждала их в конторе кладбища. Помимо Рубена и Дэнни в команду входили Стив Корески, представлявший прокурора штата; патологоанатом, который должен был провести потом вскрытие; доктор-ливанец по имени Шамун; агент похоронного бюро, который руководил похоронами, и два длинноволосых могильщика. К удивлению Рубена, вместе с остальными стояла Салли Пил. Салли была его старой знакомой, она обладала острым умом и работала адвокатом в юридическом отделе мэрии Нью-Йорка.
– Как всегда пунктуален, Рубен.
Салли была миниатюрной блондинкой со стальным характером. В свое время они с Рубеном часто встречались, года три назад, на очень личной основе; но сегодня их встреча впервые происходила на кладбище. На какое-то мгновение Рубен почувствовал знакомое влечение: Салли Пил была не из тех, кого вы забывали через неделю. Сделав над собой усилие, он улыбнулся; они по-прежнему оставались друзьями, по-прежнему встречались время от времени, по-прежнему дарили друг другу подарки на Рождество и Ханукку.
– Что ты здесь делаешь, Салли? Я не думал, что муниципальные власти интересуются такими вещами?
– Просто присматриваю за тобой, Рубен. Как поживаешь?
– Нормально. Ты выглядишь прекрасно.
– Есть хочется. У меня был запланирован ужин на сегодняшний вечер.
– С кем-нибудь, кого я знаю?
Салли фыркнула:
– Разве у меня могли бы оказаться знакомые среди тех, кого ты знаешь? Помилосердствуй, Рубен. Предъяви Стиву разрешение и давай вытаскивать этого парня на свет божий.
Нарсис был похоронен со стороны Парка, у восточной границы Кипарисовых Холмов, неподалеку от Мемориального Аббатства. Вся группа медленно покатила между высокими, наполовину растворившимися во тьме деревьями. Справа в свете машинных фар возникали одна за одной старые еврейские могилы. Через минуту их сменили длинные ряди китайских могил – низкие плиты с маленькими камнями, прижавшими сверху клочки бумаги.
Они поставили машины недалеко от Аббатства и прошли остальную часть пути пешком, вытянувшись в одну линию между тесно стоявшими серыми и розовыми надгробиями. Имена были большей частью испанские. Никто из усопших не выглядел особенно знаменитым или богатым. Края посыпанной щебнем дорожки, по которой они шли, отмечали самые четкие из всех границ. Лучи их фонарей выхватывали из темноты имена и даты, каменную фигуру маленького раненого ангела, потускневшие цветы, прибитые к земле дождем и ветром. Какая-то новая могила, наполовину прикрытая досками, зияла, как свежая рана. Рубен обошел ее стороной, вздрогнув всем телом, словно столкнулся со зловещим знамением.
Нарсис был похоронен позади Аббатства, неподалеку от Интерборо Паркуэй. Взглянув на северо-восток, Рубен увидел высокие огни Манхэттена, четко выделявшиеся на низком небе. У его ног свежая земля могилы была едва видна под огромной грудой промокших от дождя венков.
Могильщики сняли со своего грузовика, заранее поставленного поблизости, две мощные лампы. Им часто приходилось работать по ночам, особенно в это время года. Они включили лампы, выдрав из темноты большой клок света. Прежде чем взяться за лопаты, они убрали цветы в сторону. Из большого венка выпала пластиковая карточка и, порхнув белой бабочкой, легла Рубену под ноги. Он нагнулся и поднял ее.
«Dorti pa'fume, Filius» , было написано на ней. Подписи не было. Рубен положил ее в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Шкаф был сделан из розового дерева, тяжелый, перегруженный украшениями предмет, выполненный в стиле ампир. Рик приобрел его десять лет назад в магазинчике на Хайтс. Если верить продавцу, шкаф был построен Файфом в его поздний период на Партишн-стрит – современной Фултон. Цены на шкафы работы позднего Файфа были в то время относительно невысокими, и Рик купил его, поддавшись порыву – одному из немногих порывов, которые Анжелина помнила у него.
Продавец не знал или забыл упомянуть об одной детали, обнаруженной много лет спустя, когда шкаф передвигали на его теперешнее место. Если нажать на лист аканфа на перекладине над дверцами, сбоку отходила панель. Анжелина пробежалась пальцами по фризу, нащупала нужный лист и надавила. Панель широко распахнулась, открыв просторное углубление.
Она достала оттуда толстую тетрадь. Быстро пролистала ее – похоже, ее никто не трогал. Она сделала глубокий вдох и направилась к двери. Боги безучастно взирали на нее со стен. Со всех сторон вся квартира наблюдала за ней вместе с ними. Она ощущала ее дыхание, медленное и ровное, неторопливое, ждущее.
В коридоре это ощущение стало сильнее. Насекомые закопошились у нее под кожей. Она не могла оторвать глаз от двери в гостиную. Ей хотелось со всех ног броситься к выходу, выбежать в холл, на улицу, но ее ноги были как ноги ныряльщика, свинцово-тяжелые, словно вросшие в пол, крепко удерживавшие ее в непроглядных глубинах. Дюйм за дюймом она продвигалась к двери в гостиную. Ее сердце стучало так громко, что ей казалось, будто стены должны содрогаться от этого грохота. Ее ноги двигались сами по себе, дюйм за дюймом, фут за ужасным футом.
Она не слышала ничего, кроме гулких ударов собственного сердца, барабан ката, белый звук на фоне черной ночи, открывающий церемонию, открывающий врата для богов. Ouvri barre рои топ, Legba... Темнота начинает трескаться. Ouvri barre...
Она подняла руку и толкнула вниз ручку двери. Дверь бесшумно распахнулась.
Комната купалась в темном свете. Анжелина нажала клавишу выключателя, но ничего не произошло. Постепенно ее глаза привыкли к тонкости света, его милостивому отсутствию.
В кресле, темнеющем посреди комнаты, сидела фигура, наполовину скрытая тенью. Ее неясные черты размыло в полусвете. Анжелина застыла в дверях, испуганная, напряженно всматриваясь в нее. Потом сделала шаг вперед. Справа от нее раздался какой-то звук и произошло движение. Повернувшись, она увидела, как из тусклых, нечетких тканей выступила вторая фигура. Эта фигура остановилась и посмотрела на нее. К Анжелине вернулось дыхание, липкое, неровное.
– Ты, – прошептала она, ее голос был мягким, как сливки. Голова ее закружилась, комната потеряла четкость очертаний, в легкие по самые верхушки набился густой, как кисель, воздух. Фигура шагнула к ней. Анжелина хотела повернуться, но комната начала проваливаться куда-то и ноги ее стали как лед, оплывающий на жаре.
10
Уже совсем стемнело, когда ордер на эксгумацию был получен. Отдел коронера хотел подождать до утра. Там любили по возможности укладываться в обычные часы работы.
– Мертвым-то ничего, они могут и подождать, – заметил служащий, когда Рубен позвонил, чтобы забрать ордер.
– Я не могу, – ответил Рубен.
Он хотел, чтобы Филиуса вырыли из могилы, и он хотел, чтобы это сделали немедленно. Если ждать слишком долго, кровь в трупе начнет портиться. Полицейский патологоанатом объяснил, что биораспад белков в энзимах приведет к появлению новых энзимов и новых белков, а они, в свою очередь, могут разложить на элементы любые наркотики, все еще содержавшиеся в организме Филиуса.
Он запросил еще четыре ордера на эксгумацию для тех четырех тел из квартиры Хаммелов, которые были похоронены относительно недавно. Оказалось возможным установить их личности, просто разослав фотографии в местные похоронные бюро, и их уже без лишнего шума вернули в свои могилы.
Именно тогда Рубен впервые почувствовал, что откуда-то исходит давление, имеющее целью скрыть за плотной завесой тайны то, что Анжелина Хаммел нашла под полом своей гостиной.
Все похороннные бюро были строго предупреждены о том, что родственники ничего не должны знать. Чтобы пощадить их чувства, как им сказали; и это представлялось вполне разумным. Но потом один из гробовщиков начал задавать вопросы, неловкие вопросы. Где были обнаружены эти тела? Есть ли у полиции какие-нибудь соображения насчет того, кто их выкопал? Были ли там еще трупы?
И вот в этот момент из ниоткуда, словно кусочек эктоплазмы, материализовалось официальное разъяснение. Тел было всего четыре. Вся эта история оказалась не чем иным, как тошнотворной шуткой, которую сыграли с кем-то несколько студентов-медиков из больницы лонг-айлендского колледжа. Нет никакой необходимости без нужды расстраивать родственников. Никто не хочет, чтобы многообещающие медицинские карьеры были раздавлены в зародыше. Декан уже устроил ребятам головомойку, которую они не скоро забудут. Все тела будут возвращены в целости и сохранности, семьи озорников заплатят за новые гробы и похороны; перезахоронения должны пройти очень тихо.
Рубен бурей ворвался в кабинет капитана Коннелли сразу же, как только прочел это заявление.
– Что за студенты-медики? Откуда? – сыпал он вопросами. – Какие еще семьи?
Коннелли просто пожал своими широкими плечами и посоветовал Рубену не обращать внимания на эту бумагу.
– Ее состряпали, чтобы кое-какие люди были всем довольны и счастливы, Рубен. Будь славным мальчиком, подыграй им. На твое расследование это не повлияет, я обещаю. Это то, что называют связями с общественностью, больше ничего.
В довершение всех бед из отдела по работе с прессой на Полис Плаза к ним прислали Дуга Ламонта. Полный лейтенант в двадцать пять. Чудо-ребенок, очень толковый, ему бы в рекламе работать. Жил на Манхэттене, в здании Три-Бе-Ка. В пентхаусе. Носил костюм от Иссея Мияке, рубашку от Умберто Джиночьетти, туфли от Гуччи. Рубен вспомнил знаменитое изречение дяди Натана: «Никогда не носи одежды, названия которой ты не можешь выговорить».
Ламонт и его бригада модельеров получили указания разбираться с вопросами, если и когда они появятся. Парочка репортеров из местных газет что-то унюхала в воздухе, может быть, с помощью одного из гробовщиков. Один пришел из «Гаитянского Обозревателя», чья редакция помещалась в районе старых военно-морских доков. Ламонт живенько от них избавился; они вышли от него с довольными улыбками на лицах, сжимая в руках парочку сочных историй об изнасиловании при отягчающих обстоятельствах, нашпигованных «конфиденциальной информацией»; головы репортеров еще кружились от прочувстванного монолога о согбенных годами вдовах, которых может хватить удар, если они узнают, что их дражайших супругов до срока воззвали из праха. На загладку Дуг скормил им изрядное количество «вы играйте в мячик с нами, мы будем играть в мячик с вами», намекая на всякие блага, которые могут на них пролиться.
Начинающие репортеры, щенята еще, рьяные бородачи с горящими глазами, которые знали, как выговариваются имена на модных бирках, они проглотили Ламонта и его стодолларовую улыбку как тарелку sushi , холодными. Любой бы с этим справился. Зачем Манхэттену понадобилось присылать Сказочного Принца?
Ни одно из остальных тел опознать так и не удалось, и вряд ли можно было рассчитывать на это в дальнейшем, разве только обследование зубов даст что-нибудь новое. Рубен поставил новичка по имени Джонсон проверять, не поступало ли заявлений об осквернении могил, актах вандализма на кладбищах. Тела положили на лед. А затем поступил лабораторный отчет по Филиусу. Сейчас их все разложили рядком в морге для серии исследований post mortem, которые будут вестись всю ночь. Ничего особенно сложного. Эксперты знали, что им нужно искать: следы отравления тетродотоксином.
Рубен и его напарник Дэнни Кохен проехали на восток по Фултон, потом повернули на Джамайка Авеню, огибая нижний край огромного комплекса парков и кладбищ, который соединяет Бруклин и Квинз. Даже в смерти жители Нью-Йорка предпочитали единению серегацию. Высокие стены из камня и ржавые чугунные решетки отделяли евреев от католиков, пуэрториканцев от китайцев. Без всякого сомнения, они отправлялись на огороженные и разделенные оградами небеса.
– Терпеть не могу это место, – поморщился Дэнни. – Когда я был еще мальчишкой, отец все время привозил меня сюда. Все эти каменные домики с надписью «Кохен» над дверью. Меня постоянно мучили кошмары. Я рассуждал так: «Если ты Кохен, тебя непременно должны запереть в один из таких домиков». Я думал, что это были маленькие тюрьмы.
Сразу за Стоун Роуд они свернули на Сипресс Хиллз – Кипарисовые Холмы. Это кладбище было популярно у гаитян, хотя пока что у них не было здесь своего отдельного участка. Это кладбище не делилось по вероисповеданиям: язычники покоились вперемешку с правоверными, черные – с белыми.
Остальная часть эксгумационной команды уже ждала их в конторе кладбища. Помимо Рубена и Дэнни в команду входили Стив Корески, представлявший прокурора штата; патологоанатом, который должен был провести потом вскрытие; доктор-ливанец по имени Шамун; агент похоронного бюро, который руководил похоронами, и два длинноволосых могильщика. К удивлению Рубена, вместе с остальными стояла Салли Пил. Салли была его старой знакомой, она обладала острым умом и работала адвокатом в юридическом отделе мэрии Нью-Йорка.
– Как всегда пунктуален, Рубен.
Салли была миниатюрной блондинкой со стальным характером. В свое время они с Рубеном часто встречались, года три назад, на очень личной основе; но сегодня их встреча впервые происходила на кладбище. На какое-то мгновение Рубен почувствовал знакомое влечение: Салли Пил была не из тех, кого вы забывали через неделю. Сделав над собой усилие, он улыбнулся; они по-прежнему оставались друзьями, по-прежнему встречались время от времени, по-прежнему дарили друг другу подарки на Рождество и Ханукку.
– Что ты здесь делаешь, Салли? Я не думал, что муниципальные власти интересуются такими вещами?
– Просто присматриваю за тобой, Рубен. Как поживаешь?
– Нормально. Ты выглядишь прекрасно.
– Есть хочется. У меня был запланирован ужин на сегодняшний вечер.
– С кем-нибудь, кого я знаю?
Салли фыркнула:
– Разве у меня могли бы оказаться знакомые среди тех, кого ты знаешь? Помилосердствуй, Рубен. Предъяви Стиву разрешение и давай вытаскивать этого парня на свет божий.
Нарсис был похоронен со стороны Парка, у восточной границы Кипарисовых Холмов, неподалеку от Мемориального Аббатства. Вся группа медленно покатила между высокими, наполовину растворившимися во тьме деревьями. Справа в свете машинных фар возникали одна за одной старые еврейские могилы. Через минуту их сменили длинные ряди китайских могил – низкие плиты с маленькими камнями, прижавшими сверху клочки бумаги.
Они поставили машины недалеко от Аббатства и прошли остальную часть пути пешком, вытянувшись в одну линию между тесно стоявшими серыми и розовыми надгробиями. Имена были большей частью испанские. Никто из усопших не выглядел особенно знаменитым или богатым. Края посыпанной щебнем дорожки, по которой они шли, отмечали самые четкие из всех границ. Лучи их фонарей выхватывали из темноты имена и даты, каменную фигуру маленького раненого ангела, потускневшие цветы, прибитые к земле дождем и ветром. Какая-то новая могила, наполовину прикрытая досками, зияла, как свежая рана. Рубен обошел ее стороной, вздрогнув всем телом, словно столкнулся со зловещим знамением.
Нарсис был похоронен позади Аббатства, неподалеку от Интерборо Паркуэй. Взглянув на северо-восток, Рубен увидел высокие огни Манхэттена, четко выделявшиеся на низком небе. У его ног свежая земля могилы была едва видна под огромной грудой промокших от дождя венков.
Могильщики сняли со своего грузовика, заранее поставленного поблизости, две мощные лампы. Им часто приходилось работать по ночам, особенно в это время года. Они включили лампы, выдрав из темноты большой клок света. Прежде чем взяться за лопаты, они убрали цветы в сторону. Из большого венка выпала пластиковая карточка и, порхнув белой бабочкой, легла Рубену под ноги. Он нагнулся и поднял ее.
«Dorti pa'fume, Filius» , было написано на ней. Подписи не было. Рубен положил ее в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60