А едва пересек Амур, как остался и без покровителя, и без ясных перспектив.
* * *
То, что тела русских воинов, погибших от рук хунгузов, уже переправили на тот берег, а переправлял их тот самый единственный выживший парень, Курбан выяснил быстро. Но вот взойти на огромный, извергающий клубы черного дыма пароход он так и не решился, помаялся на причале около часа, а затем сунул одну из оставшихся от Курб-Эджен старых золотых монет шустрому китайскому перевозчику по имени Бао. Вместе с огромной китайской семьей не без опасений влез в гнилую, рискованно качающуюся лодку, а едва ступил на русскую землю, как подъехал казачий разъезд.
– Эй, Бао! – крикнул самый представительный казак. – Тебе сколько раз говорили, чтобы ты на этот берег больше оборванцев не возил?!
Бао согнулся в три погибели и стремительно подбежал к русскому начальнику. Вытащил из рукава несколько купюр и с поклоном протянул.
– Это мой дедуска, Зиновий Феофаныц! В гости привез!
– Убери свои деньги, – раздраженно промолвил пожилой казак и повернулся к своему юному помощнику: – Сходи проверь…
Тот лихо соскочил с коня и подошел к выбравшемуся из лодки огромному китайскому семейству.
– Кто такие? Где бумаги?
Китайцы переглянулись – они не понимали ни слова, а Бао все еще пытался что-то объяснить главному казачьему начальнику.
– Ну? – уже с угрозой повторил казак, и Курбан тронул за рукав самого старого китайца.
– Его превосходительство спрашивает, где ваши документы…
Тот заметался.
– Мы работать приехали, – заглядывая в глаза Курбану, тревожно залопотал он. – Мы не хунгузы. Скажи его превосходительству…
– Китаец работать приехал, ваше превосходительство, – скупо перевел Курбан.
Казак усмехнулся и обошел кругом сложенный на земле небогатый китайский скарб.
– Ясно, что работать, на что вы еще годны… Контрабанда есть?
Курбан замешкался; он не знал, что значит русское слово «контрабанда».
– Чай… опиум… серебро… – пояснил пограничник.
Курбан с облегчением вздохнул и принялся стремительно переводить.
– Его превосходительство спрашивает, что вы привезли ему в подарок: чай, опиум, серебро…
Китайцы переглянулись и с явным облегчением бросились разбирать скарб. Наконец отыскали нужное, и старик с поклоном выступил вперед и протянул небольшой бумажный сверток.
– Самый лучший опиум для вашего превосходительства, – синхронно перевел Курбан.
Казак покраснел, кинул быстрый взгляд в сторону своих и… протянул руку. Китайцы разулыбались; они уже видели, что договориться удалось.
– Порядок! – развернулся к своим казак и незаметно сунул сверток в карман. – У этих все чисто!
Начальник высокомерно кивнул и, сунув только что полученные от перевозчика купюры в рукав, сурово покачал головой.
– Смотри, Бао, чтобы в последний раз. Еще раз этих своих родственничков перевезешь, лодку отберу.
Казаки уже начали с гиканьем разворачивать лошадей, а Курбан уж забросил за плечо мешок и поднял с земли ружье, когда начальник вдруг остановил на нем заинтересованный взгляд.
– А этот кто, Бао? Или он тоже твой родственник?
Лодочник стушевался. Серые глаза и широкое монгольское лицо пассажира не оставляли никаких сомнений в том, что он здесь никому не родственник.
– А ну иди сюда, – махнул рукой начальник. Курбан подчинился.
– Показывай, что в мешке!
Курбан поставил ружье прикладом на землю, стащил с плеча мешок и начал осторожно раскладывать все, что прихватил с собой: травы, кожаные полоски онгонов предков – двадцать семь колен по прямой женской линии, – остро пахнущий мешочек со смирной…
– Да кто ты такой? – повел ноздрями начальник.
– Курбан зовут, – опираясь на ружье, разогнулся он.
– А документы у тебя есть? – заинтересованно разглядывая кремневое оружие, хмыкнул начальник.
Курбан порылся в памяти и стремительно отыскал подходящий к случаю образ.
– Откуда документы? Я лесной человек. Совсем дикий, – стараясь не глядеть начальнику в глаза, наизусть протараторил он. – Белку бью, купцу сдаю. Потом водку куплю и хожу веселый.
– Этот хунгуз и по-китайски может, Зиновий Феофанович, – встрял в разговор досматривавший огромную семью молодой казак. – Прям как заправский толмач.
В глазах начальника что-то мелькнуло, и он холодно кивнул молодому:
– Возьми у него ружье. С нами пойдет. А там и разберемся, что он за птица.
* * *
Семенов едва отметил взглядом приведенного со связанными перед собой руками и тут же отправленного в «холодную» то ли тунгуса, то ли монгола – у поручика были проблемы посложнее.
Его рапорт о происшествии уже ушел по инстанции и вот-вот должен был лечь на стол самого генерал-губернатора Приамурья Гродекова. Причем благовещенский комендант сразу же сказал поручику, что ждать особых распоряжений на свой счет не стоит и лучше будет, если Семенов присоединится к первой же идущей в Маньчжурию экспедиции. И ровно час назад в город как раз и прибыл еще один топографический отряд из Санкт-Петербурга.
Однако к здешнему начальству вот-вот должны были подойти и поданные покойным Энгельгардтом бумаги на возвращение «отставного» поручика Охранной стражи Семенова в 3-е делопроизводство Азиатской части Главного штаба. Так что теперь поручик разрывался между острым желанием поскорее уехать и не менее страстным желанием дождаться момента полного восстановления в Генеральном штабе. Он знал: уйди он сейчас в поход как есть – обычным сотрудником подчиненной Витте коммерческой Охранной стражи, – и шансы на то, что бумаги найдут его посреди огромной Маньчжурии, станут почти равными нулю.
Он промаялся почти полдня, когда к нему подошел начальник заставы.
– Вы в город не собираетесь, Иван Алексеевич?
Семенов недоуменно посмотрел на казака.
– А что случилось, Зиновий Феофанович?
– Там на пристани топографический отряд стоит, дожидается; им людей не хватает…
– И что?
– Казака-то я им еще час назад отправил – Шалимова, помните, – все медвежонка травил? А теперь оказалось, что им еще и толмач позарез нужен. А у меня как раз один такой в холодной сидит. Вот только отправить его не с кем, вся застава в нарядах…
– Это… тунгус, что ли?
– Точно, – кивнул казак.
– А он что – уже согласился?
– А кто его спрашивать будет?! – усмехнулся начальник заставы. – Бумаг нет, чей подданный, непонятно, а так и жалованье получать будет, и стопку в воскресенье нальют. Что еще нужно дикому тунгусу?
Поручик вяло улыбнулся и кивнул:
– Давайте, Зиновий Феофанович, вашего тунгуса. Доставлю.
* * *
Кан Ся арестовали на следующий день после аудиенции у Шоу Шаня, прямо у себя в кабинете. Под взглядами изумленных подчиненных его провели длинным коридором полицейского управления, затем пустым двором, спустили в подвал тюрьмы, а когда за его спиной захлопнулась тяжелая дубовая дверь, Кан Ся увидел, что посажен в самую жуткую камеру во всей тюрьме – к хунгузам.
– Ваше превосходительство?! – изумленно повскакивали с дощатых полатей арестанты, и тут до кого-то дошло. – Вы что, тоже теперь с нами?
Бывший полицейский капитан холодно кивнул, подошел к высокому зарешеченному окну и, стараясь не прислушиваться к возбужденным шепоткам за своей спиной, уставился во двор. Принятый лично им две недели назад уборщик гортанным покриком отгонял обиженно поскуливающих собак и старательно засыпал чистым песком свежую лужу крови.
– Скоро и твоя кровь здесь прольется, – подошел сбоку старый сморщенный хунгуз.
Кан Ся усмехнулся, поднял подбородок еще выше и вдруг поймал себя на остром желании высмеять свою неизбежную смерть – точно так, как это всегда делали хунгузы.
– Боишься, – неожиданно констатировал старик и дружески улыбнулся. – Ничего, здесь все боятся. Только вид делают, что им безразлично.
Кан Ся задумался. Он совершенно точно знал, что боится предстоящего бесчестья публичной казни, но вот боится ли он самой смерти, определить не мог. Сама ее неизбежность настолько сбивала его с толку, что все, чем он жил ранее, сместилось и теперь представлялось абсолютно иным.
– А деньги у тебя есть? – поинтересовался хунгуз, и Кан Ся напрягся. – Не для меня… не опасайся… – мерзко захихикал старик. – Для палача,
– Зачем? – оторопел Кан Ся.
Старик снова еще более мерзко хихикнул и развернулся к остальным сокамерникам.
– Слышали? Он не знает, зачем платить палачу! Те, явно поддерживая авторитет старого бандита, дружно рассмеялись.
– Чтобы умереть быстро, Кан Ся! – пояснил кто-то молодым звонким голосом. – Голова не капуста; ее по-разному срубить можно.
Кан Ся похолодел. Он почему-то тут же вспомнил, как однажды палач сделал целых три удара, прежде чем довершил начатое. И все это время приговоренный жил; мучился и жил. Но Кан Ся никогда бы не подумал, что это можно сделать и умышленно.
– Сколько платить? – охрипшим голосом спросил он.
– С кого как, – пожал плечами старый хунгуз. – С меня он вообще отказался деньги брать; долго казнить будет за то, что мои аньды корову у него увели, а с тебя лянов пятьсот, а то и тысячу запросит.
Кан Ся рефлекторно хлопнул себя по карманам и тут же вспомнил, как перед арестом передавал все свои деньги по описи.
Старик усмехнулся.
– Если тебя, конечно, раньше в камере не зарежут.
Кан Ся медленно развернулся и увидел, что ни один из арестантов даже не думает отводить глаз.
* * *
Духи вели Курбана к цели все так же прямо и безостановочно. Он не отсидел в маленькой комнатке без окон и полдня, как его вывели и передали в руки того самого бледного и длинноносого, как почти все орусы, офицера.
– Только вы за ним присматривайте, ваше благородие, – шмыгнул носом караульный и протянул поручику изъятое у Курбана кремневое ружье. – Эти тунгусы народ ненадежный; чуть что не по ним – сразу к себе в тайгу – и поминай как звали.
Курбан стремительно заглянул в глаза оруса и тут же отвел взгляд. Он сразу же увидел струящийся из них – уже неземной – свет, и это означало только одно: духи вели длинноносого к назначенной цели столь же прямо, как и самого Курбана. Но вот куда именно – на пахнущий затхлой кровью жертвенный камень, под кремниевый нож Курбана, или в храм, сейчас не взялся бы сказать ни один шаман.
– Как звать? – бесстрастно спросил русский.
– Курбан, ваше превосходительство, – чуть-чуть наклонил голову шаман.
– Ты и вправду еще и на китайском говоришь? – улыбнулся, услышав, как его назвали «вашим превосходительством», русский.
Курбан кивнул и тоже улыбнулся – еле заметно. Он видел: русский уже чует, что к нему прикоснулись высшие силы; оттого и не находит себе места – ни днем ни ночью. Точно так же маялся и сам Курбан, когда бабушка, пытаясь отыскать его, принесла в жертву Матери-огню Отхан-Эхе купленного за сорок лянов китайчонка.
– И на русском?
– И на русском говорю, – почти чисто выговорил Курбан, полез черной от загара и грязи рукой за пазуху и вытащил позеленевший от времени и пота крестик, – три года у батюшки в доме жил.
Крестик произвел как раз то впечатление, что нужно. Русский мгновенно успокоился, сунул Курбану его тяжеленное и несуразное, словно сошедшее со страниц учебника военной истории, ружье и мотнул головой.
– Пошли со мной. Тебе работу нашли.
Курбан принял ружье, закинул за спину мешок с травами и онгонами и послушно тронулся вслед, машинально отмечая, что русский довольно крепок и, случись приносить его в жертву, мороки будет много.
Собственно, они с бабушкой людей почти не трогали; для поддержания жизни в родовых онгонах вполне хватало и крови сурков-тарбаганов. И лишь трижды за тридцать шесть лет почти беспрерывного обучения Курбану пришлось пойти на это крайнее, но очень действенное средство.
Больше всего ему запомнился первый раз. Курбану тогда едва исполнилось тринадцать, и сам он – шаман сокрушенно вздохнул, – сам он, испорченный тремя годами праздной, сытой и бессмысленной жизни прислуги русского священника, увы, был совсем еще глупым и совершенно не подходящим для той великой роли, к которой его готовили. Бабушка и сама не была уверена, что материнские духи позволят мужчине, пусть и одной с ней крови, занять место главного и единственного шамана всего Курбустана. Выяснить это можно было, только показав своего внука предкам.
За два последних летних месяца они прошли пешком через всю Халха-Монголию, затем, отдав русским купцам старинную золотую монету, переправились вместе с ними через Аргун, а на зиму пристроились к бурятам.
Всю зиму бабушка лечила бурятам язвы, вправляла застарелые вывихи и готовила амулеты от самого злого – железного – русского духа. Наивные буряты даже не представляли себе, какой опасности подвергаются, покупая у русских железные топоры и ножи, котлы и чайники, а особенно ружья. И только Курб-Эджен знала, как приготовить действительно надежную защиту, если уж берешь железо в руки.
А по весне они снова тронулись через горы и, питаясь мышами, змеями и попадающими в силки мелкими птицами, за три летних месяца добрались до Байкала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
* * *
То, что тела русских воинов, погибших от рук хунгузов, уже переправили на тот берег, а переправлял их тот самый единственный выживший парень, Курбан выяснил быстро. Но вот взойти на огромный, извергающий клубы черного дыма пароход он так и не решился, помаялся на причале около часа, а затем сунул одну из оставшихся от Курб-Эджен старых золотых монет шустрому китайскому перевозчику по имени Бао. Вместе с огромной китайской семьей не без опасений влез в гнилую, рискованно качающуюся лодку, а едва ступил на русскую землю, как подъехал казачий разъезд.
– Эй, Бао! – крикнул самый представительный казак. – Тебе сколько раз говорили, чтобы ты на этот берег больше оборванцев не возил?!
Бао согнулся в три погибели и стремительно подбежал к русскому начальнику. Вытащил из рукава несколько купюр и с поклоном протянул.
– Это мой дедуска, Зиновий Феофаныц! В гости привез!
– Убери свои деньги, – раздраженно промолвил пожилой казак и повернулся к своему юному помощнику: – Сходи проверь…
Тот лихо соскочил с коня и подошел к выбравшемуся из лодки огромному китайскому семейству.
– Кто такие? Где бумаги?
Китайцы переглянулись – они не понимали ни слова, а Бао все еще пытался что-то объяснить главному казачьему начальнику.
– Ну? – уже с угрозой повторил казак, и Курбан тронул за рукав самого старого китайца.
– Его превосходительство спрашивает, где ваши документы…
Тот заметался.
– Мы работать приехали, – заглядывая в глаза Курбану, тревожно залопотал он. – Мы не хунгузы. Скажи его превосходительству…
– Китаец работать приехал, ваше превосходительство, – скупо перевел Курбан.
Казак усмехнулся и обошел кругом сложенный на земле небогатый китайский скарб.
– Ясно, что работать, на что вы еще годны… Контрабанда есть?
Курбан замешкался; он не знал, что значит русское слово «контрабанда».
– Чай… опиум… серебро… – пояснил пограничник.
Курбан с облегчением вздохнул и принялся стремительно переводить.
– Его превосходительство спрашивает, что вы привезли ему в подарок: чай, опиум, серебро…
Китайцы переглянулись и с явным облегчением бросились разбирать скарб. Наконец отыскали нужное, и старик с поклоном выступил вперед и протянул небольшой бумажный сверток.
– Самый лучший опиум для вашего превосходительства, – синхронно перевел Курбан.
Казак покраснел, кинул быстрый взгляд в сторону своих и… протянул руку. Китайцы разулыбались; они уже видели, что договориться удалось.
– Порядок! – развернулся к своим казак и незаметно сунул сверток в карман. – У этих все чисто!
Начальник высокомерно кивнул и, сунув только что полученные от перевозчика купюры в рукав, сурово покачал головой.
– Смотри, Бао, чтобы в последний раз. Еще раз этих своих родственничков перевезешь, лодку отберу.
Казаки уже начали с гиканьем разворачивать лошадей, а Курбан уж забросил за плечо мешок и поднял с земли ружье, когда начальник вдруг остановил на нем заинтересованный взгляд.
– А этот кто, Бао? Или он тоже твой родственник?
Лодочник стушевался. Серые глаза и широкое монгольское лицо пассажира не оставляли никаких сомнений в том, что он здесь никому не родственник.
– А ну иди сюда, – махнул рукой начальник. Курбан подчинился.
– Показывай, что в мешке!
Курбан поставил ружье прикладом на землю, стащил с плеча мешок и начал осторожно раскладывать все, что прихватил с собой: травы, кожаные полоски онгонов предков – двадцать семь колен по прямой женской линии, – остро пахнущий мешочек со смирной…
– Да кто ты такой? – повел ноздрями начальник.
– Курбан зовут, – опираясь на ружье, разогнулся он.
– А документы у тебя есть? – заинтересованно разглядывая кремневое оружие, хмыкнул начальник.
Курбан порылся в памяти и стремительно отыскал подходящий к случаю образ.
– Откуда документы? Я лесной человек. Совсем дикий, – стараясь не глядеть начальнику в глаза, наизусть протараторил он. – Белку бью, купцу сдаю. Потом водку куплю и хожу веселый.
– Этот хунгуз и по-китайски может, Зиновий Феофанович, – встрял в разговор досматривавший огромную семью молодой казак. – Прям как заправский толмач.
В глазах начальника что-то мелькнуло, и он холодно кивнул молодому:
– Возьми у него ружье. С нами пойдет. А там и разберемся, что он за птица.
* * *
Семенов едва отметил взглядом приведенного со связанными перед собой руками и тут же отправленного в «холодную» то ли тунгуса, то ли монгола – у поручика были проблемы посложнее.
Его рапорт о происшествии уже ушел по инстанции и вот-вот должен был лечь на стол самого генерал-губернатора Приамурья Гродекова. Причем благовещенский комендант сразу же сказал поручику, что ждать особых распоряжений на свой счет не стоит и лучше будет, если Семенов присоединится к первой же идущей в Маньчжурию экспедиции. И ровно час назад в город как раз и прибыл еще один топографический отряд из Санкт-Петербурга.
Однако к здешнему начальству вот-вот должны были подойти и поданные покойным Энгельгардтом бумаги на возвращение «отставного» поручика Охранной стражи Семенова в 3-е делопроизводство Азиатской части Главного штаба. Так что теперь поручик разрывался между острым желанием поскорее уехать и не менее страстным желанием дождаться момента полного восстановления в Генеральном штабе. Он знал: уйди он сейчас в поход как есть – обычным сотрудником подчиненной Витте коммерческой Охранной стражи, – и шансы на то, что бумаги найдут его посреди огромной Маньчжурии, станут почти равными нулю.
Он промаялся почти полдня, когда к нему подошел начальник заставы.
– Вы в город не собираетесь, Иван Алексеевич?
Семенов недоуменно посмотрел на казака.
– А что случилось, Зиновий Феофанович?
– Там на пристани топографический отряд стоит, дожидается; им людей не хватает…
– И что?
– Казака-то я им еще час назад отправил – Шалимова, помните, – все медвежонка травил? А теперь оказалось, что им еще и толмач позарез нужен. А у меня как раз один такой в холодной сидит. Вот только отправить его не с кем, вся застава в нарядах…
– Это… тунгус, что ли?
– Точно, – кивнул казак.
– А он что – уже согласился?
– А кто его спрашивать будет?! – усмехнулся начальник заставы. – Бумаг нет, чей подданный, непонятно, а так и жалованье получать будет, и стопку в воскресенье нальют. Что еще нужно дикому тунгусу?
Поручик вяло улыбнулся и кивнул:
– Давайте, Зиновий Феофанович, вашего тунгуса. Доставлю.
* * *
Кан Ся арестовали на следующий день после аудиенции у Шоу Шаня, прямо у себя в кабинете. Под взглядами изумленных подчиненных его провели длинным коридором полицейского управления, затем пустым двором, спустили в подвал тюрьмы, а когда за его спиной захлопнулась тяжелая дубовая дверь, Кан Ся увидел, что посажен в самую жуткую камеру во всей тюрьме – к хунгузам.
– Ваше превосходительство?! – изумленно повскакивали с дощатых полатей арестанты, и тут до кого-то дошло. – Вы что, тоже теперь с нами?
Бывший полицейский капитан холодно кивнул, подошел к высокому зарешеченному окну и, стараясь не прислушиваться к возбужденным шепоткам за своей спиной, уставился во двор. Принятый лично им две недели назад уборщик гортанным покриком отгонял обиженно поскуливающих собак и старательно засыпал чистым песком свежую лужу крови.
– Скоро и твоя кровь здесь прольется, – подошел сбоку старый сморщенный хунгуз.
Кан Ся усмехнулся, поднял подбородок еще выше и вдруг поймал себя на остром желании высмеять свою неизбежную смерть – точно так, как это всегда делали хунгузы.
– Боишься, – неожиданно констатировал старик и дружески улыбнулся. – Ничего, здесь все боятся. Только вид делают, что им безразлично.
Кан Ся задумался. Он совершенно точно знал, что боится предстоящего бесчестья публичной казни, но вот боится ли он самой смерти, определить не мог. Сама ее неизбежность настолько сбивала его с толку, что все, чем он жил ранее, сместилось и теперь представлялось абсолютно иным.
– А деньги у тебя есть? – поинтересовался хунгуз, и Кан Ся напрягся. – Не для меня… не опасайся… – мерзко захихикал старик. – Для палача,
– Зачем? – оторопел Кан Ся.
Старик снова еще более мерзко хихикнул и развернулся к остальным сокамерникам.
– Слышали? Он не знает, зачем платить палачу! Те, явно поддерживая авторитет старого бандита, дружно рассмеялись.
– Чтобы умереть быстро, Кан Ся! – пояснил кто-то молодым звонким голосом. – Голова не капуста; ее по-разному срубить можно.
Кан Ся похолодел. Он почему-то тут же вспомнил, как однажды палач сделал целых три удара, прежде чем довершил начатое. И все это время приговоренный жил; мучился и жил. Но Кан Ся никогда бы не подумал, что это можно сделать и умышленно.
– Сколько платить? – охрипшим голосом спросил он.
– С кого как, – пожал плечами старый хунгуз. – С меня он вообще отказался деньги брать; долго казнить будет за то, что мои аньды корову у него увели, а с тебя лянов пятьсот, а то и тысячу запросит.
Кан Ся рефлекторно хлопнул себя по карманам и тут же вспомнил, как перед арестом передавал все свои деньги по описи.
Старик усмехнулся.
– Если тебя, конечно, раньше в камере не зарежут.
Кан Ся медленно развернулся и увидел, что ни один из арестантов даже не думает отводить глаз.
* * *
Духи вели Курбана к цели все так же прямо и безостановочно. Он не отсидел в маленькой комнатке без окон и полдня, как его вывели и передали в руки того самого бледного и длинноносого, как почти все орусы, офицера.
– Только вы за ним присматривайте, ваше благородие, – шмыгнул носом караульный и протянул поручику изъятое у Курбана кремневое ружье. – Эти тунгусы народ ненадежный; чуть что не по ним – сразу к себе в тайгу – и поминай как звали.
Курбан стремительно заглянул в глаза оруса и тут же отвел взгляд. Он сразу же увидел струящийся из них – уже неземной – свет, и это означало только одно: духи вели длинноносого к назначенной цели столь же прямо, как и самого Курбана. Но вот куда именно – на пахнущий затхлой кровью жертвенный камень, под кремниевый нож Курбана, или в храм, сейчас не взялся бы сказать ни один шаман.
– Как звать? – бесстрастно спросил русский.
– Курбан, ваше превосходительство, – чуть-чуть наклонил голову шаман.
– Ты и вправду еще и на китайском говоришь? – улыбнулся, услышав, как его назвали «вашим превосходительством», русский.
Курбан кивнул и тоже улыбнулся – еле заметно. Он видел: русский уже чует, что к нему прикоснулись высшие силы; оттого и не находит себе места – ни днем ни ночью. Точно так же маялся и сам Курбан, когда бабушка, пытаясь отыскать его, принесла в жертву Матери-огню Отхан-Эхе купленного за сорок лянов китайчонка.
– И на русском?
– И на русском говорю, – почти чисто выговорил Курбан, полез черной от загара и грязи рукой за пазуху и вытащил позеленевший от времени и пота крестик, – три года у батюшки в доме жил.
Крестик произвел как раз то впечатление, что нужно. Русский мгновенно успокоился, сунул Курбану его тяжеленное и несуразное, словно сошедшее со страниц учебника военной истории, ружье и мотнул головой.
– Пошли со мной. Тебе работу нашли.
Курбан принял ружье, закинул за спину мешок с травами и онгонами и послушно тронулся вслед, машинально отмечая, что русский довольно крепок и, случись приносить его в жертву, мороки будет много.
Собственно, они с бабушкой людей почти не трогали; для поддержания жизни в родовых онгонах вполне хватало и крови сурков-тарбаганов. И лишь трижды за тридцать шесть лет почти беспрерывного обучения Курбану пришлось пойти на это крайнее, но очень действенное средство.
Больше всего ему запомнился первый раз. Курбану тогда едва исполнилось тринадцать, и сам он – шаман сокрушенно вздохнул, – сам он, испорченный тремя годами праздной, сытой и бессмысленной жизни прислуги русского священника, увы, был совсем еще глупым и совершенно не подходящим для той великой роли, к которой его готовили. Бабушка и сама не была уверена, что материнские духи позволят мужчине, пусть и одной с ней крови, занять место главного и единственного шамана всего Курбустана. Выяснить это можно было, только показав своего внука предкам.
За два последних летних месяца они прошли пешком через всю Халха-Монголию, затем, отдав русским купцам старинную золотую монету, переправились вместе с ними через Аргун, а на зиму пристроились к бурятам.
Всю зиму бабушка лечила бурятам язвы, вправляла застарелые вывихи и готовила амулеты от самого злого – железного – русского духа. Наивные буряты даже не представляли себе, какой опасности подвергаются, покупая у русских железные топоры и ножи, котлы и чайники, а особенно ружья. И только Курб-Эджен знала, как приготовить действительно надежную защиту, если уж берешь железо в руки.
А по весне они снова тронулись через горы и, питаясь мышами, змеями и попадающими в силки мелкими птицами, за три летних месяца добрались до Байкала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46