»
– Я бумаги забрал, – словно прочел его мысли тунгус, сунул руку за пазуху и вытащил желтую, засаленную и обтрепанную по краям папку. – Берите…
Семенов, не веря себе, осторожно принял папку. Открыл и обомлел: с первой же страницы на него смотрела его собственная, сделанная в Порт-Артуре фотография! Точная копия той, что он выслал Серафиме…
– Черт! Фотограф! Сука шпионская!
Он торопливо перелистнул несколько страниц и прикусил губу: все было написано на китайском – иероглифами. Не понять. Даже вложенное в середину папки странного вида удостоверение – и то было на китайском.
– Это я у Кан Ся взял, – проронил так, словно видел его перед глазами, сидящий поодаль тунгус. – Ему больше не надо.
«Ему больше не надо… – мысленно пробормотал Семенов, и из его глаз брызнули слезы. – Боже! Спасибо тебе, боже…»
– Сожги это, – глотая слезы, протянул он папку тунгусу. – Немедленно… Прямо сейчас… Я хочу видеть, как сгорит.
* * *
Тем же вечером Курбан впервые за много-много дней отошел от избранного богами русского поручика более чем на полсотню шагов. Добрел до уходящих за горизонт железных полос, по которым собирается прийти на эту землю якобы прирученный железный дракон, сел прямо на шпалы и вытащил собранную по частям у всех местных знахарок особую бабушкину смесь. Неторопливо набил трубку, разжег, затянулся – раз, второй, третий… и вдруг понял, что Мечит не придет. Он не мог этого объяснить, но всей душой чувствовал: это так!
– Мечи-ит… – осторожно позвал он. – Ты где?
И вот тогда мимо него в полусотне шагов промчался полосатый дикий поросенок. Шаман встал и непонимающе огляделся по сторонам. Вокруг, насколько хватало глаз, шумел один гаолян – на много миль ни тайги, ни даже гор!
И тогда из зарослей гаоляна неторопливо вышла вся семейка: три матки, четыре десятка одинаковых, словно осы из одного гнезда, полосатых поросят и в самом конце – огромный мохнатый секач.
– Великий Эрлик… – пробормотал Курбан, и трубка выпала из его рта. – Опять?!
Ему не нужна была бабушкина смесь, чтобы понять: там, в мире богов и духов, снова все поменялось и на смену Мечит пришел пунктуальный и по-настоящему беспощадный в своей честности Вепрь.
* * *
Когда пространство перестало трещать и сыпать бесцветными искрами, Кан Ся обнаружил, что находится в странном черном вихре и целую вечность его швыряло и бросало из стороны в сторону словно щепку в океане. А затем он опустился ниже и увидел золотого дракона с невыразимо умными нефритовыми глазами.
– Здравствуй, Кан Ся, – вежливо произнес дракон.
– Здравствуй…
– Скажи мне, Кан Ся, кому ты служишь? – поинтересовался дракон, и Кан Ся растерялся, настолько глубоким показался ему вопрос.
Нет, в это мгновение он почему-то не вспомнил ни жены, ни родительской могилы, ни императорской полиции; он брал выше… неизмеримо выше и… не находил ответа.
– Правильно, Кан Ся, – похвалил его дракон. – На самом деле ты не служишь никому. Но правильно ли это?
Кан Ся провалился в смысл иероглифа «правильно», да там и застрял. Он рассматривал каждый штрих кисти, он сравнивал части и целое, внешнее и внутреннее этого многослойного понятия, но дна в нем так и не находил. Слово понятно; смысла – в нем, вечного, как сама Вселенная, – нет.
– Ты ведь знаешь, чьей ты крови, Кан Ся? – поинтересовался дракон.
– Твоей… – выдохнул Кан Ся.
– Тогда почему ты до сих пор не служишь мне?
Кан Ся задумался и – очнулся.
Тело то скручивала, то отпускала неведомая сила, и от этого боль, пронизавшая его от макушки до пят, усиливалась во сто крат.
– Потерпи… – пропел молодой сильный голос, и Кан Ся моргнул и понял, что видит свет.
– Потерпи еще немного, дед… – тихо и напряженно произнес все тот же голос, и Кан Ся с трудом сфокусировал зрение.
Судя по широким скулам, это была монголка. Молодая, крепкая, уверенная в себе. Склонившись над его телом, она старательно шевелила губами, словно проговаривала все, что делает.
– Что ты делаешь, женщина? – спросил Кан Ся и поразился этому чужому, старчески задребезжавшему голосу.
– Зашиваю, – певуче отозвалась монголка, – раньше было нельзя, а теперь пора. Хорошо, что ты проснулся; я не думала, что выживешь.
Кан Ся хотел было посмотреть, что она там, в районе его брюк, зашивает, и не сумел – шея не слушалась.
– Не напрягайся, а то вся работа испортится, – строго одернула его монголка. – Хотя… тебе ведь все равно отрубят голову.
– За что? – удивился Кан Ся.
– Как за что? Ты ведь хунгуз.
Кан Ся задумался. Он знал, кто такие хунгузы, но хунгуз ли он сам, вспомнить не мог.
– Мне кажется, я никому зла не делал… – тихо произнес он.
– Тогда ты единственный в мире… – невесело усмехнулась монголка.
Кан Ся хотел что-нибудь сказать и не нашелся что. Потому что перед его глазами встало, да так и повисло в воздухе печальное женское лицо. Кан Ся помрачнел. Он совершенно точно знал, что как раз ей какое-то горе причинил, но какое именно, не помнил. И лишь когда эта пригрезившаяся женщина произнесла имя – Чжан Фу, – он вздрогнул и вспомнил, с какой немыслимой легкостью отправил ее мужа и своего бывшего подчиненного на плаху.
– Я не хунгуз, женщина, – судорожно глотнув, по-старчески легко прослезился Кан Ся. – Я начальник следственного отдела города Айгунь. В этом-то и вся беда…
– Ух ты! – восхитилась монголка, нагнулась и отхватила нитку зубами. – Все, не шевелись; пусть заживает.
И тогда он вспомнил конец своей карьеры и это жуткое окно во двор.
– А потом… меня арестовали…
– Значит, все-таки ты хунгуз, – заглянула ему в глаза женщина и рассмеялась. – Хорошо выглядишь, старик! А то когда из тюрьмы привезли, был вылитый мертвец.
– Подожди… – удивленно сказал сам себе Кан Ся, – а как я к тебе попал?
– Тебя полиция привезла, – напомнила монголка и отошла к плите. – Сказали, мертвых в тюрьму не берут.
– Нет, я там не сидел… – пробормотал Кан Ся, напрягся и вдруг вспомнил это стремительное скольжение по белому снегу и нависшее над ним искаженное злобой лицо врага. – Семенов?!!
Великое Небо… Как он мог это забыть?! Он попытался встать, и монголка тут же метнулась к нему и придавила всем телом.
– Тс-с… – как ребенку, улыбнулась она ему. – Разве так можно? На вас ведь живого места нет…
Кан Ся стиснул зубы от внезапно нахлынувшей боли и горестно застонал.
– Что со мной?! Где мои документы?! Я должен его арестовать! Отпусти меня, женщина!
– Нельзя вам, – покачала головой монголка. – Раны большие, а сами вы старый.
– Я не старый… – выдохнул Кан Ся. – Я просто… просто… – и сам не веря, что с ним это происходит, заплакал.
* * *
Давно уже Лучезарная и Милостивая Старая Будда не была в столь сложном положении. С одной стороны, все шло как надо. По донесениям губернаторов, ее указ о создании народного ополчения вызвал мгновенную реакцию, и по всей стране началось действительно массовое движение против иноземцев. Ихэтуани беспощадно жгли дьявольские храмы и миссии, европейские больницы и школы, а главное, убивали предателей-христиан из китайцев. И постепенно, видя молчаливую поддержку имперских чиновников, к борцам за освобождение Поднебесной от длинноносых начал присоединяться и простой народ.
Однако это и беспокоило императрицу более всего. Скорость, с которой Триада организовала массовые манифестации в крупнейших городах страны, прямо указывала на ее силу. А недавние и небезуспешные схватки ихэтуаней с регулярной китайской армией заставляли думать, что это лишь начало… и завтра бунтовщики вполне могут вспомнить, что и маньчжурская династия Цин в Поднебесной – чужая.
Так что когда она получила совместную ноту всего европейского дипкорпуса с требованием принятия конкретных мер против «боксеров-ихэтуаней», она долго не могла решиться ни на что. Выполнение требований иноземцев означало возвращение на шаг назад, а невыполнение мало того что давало Триаде не по чину высокое положение, так еще и должно было повлечь высадку европейского десанта с угрозой вторжения длинноносых в Пекин. Цыси прекрасно запомнила, как ей уже приходилось бежать из Пекина сорок лет назад, оставляя столицу на разграбление французам и англичанам. Повторения этого позора императрица не хотела. Но и привлекать армию с риском объявления войны не могла. Оставалось попытаться выдворить захватчиков руками «народных мстителей» – как раз то, чего так боятся иноземцы, но полагаться на Триаду?..
– Подготовьте мой секретный указ, – со вздохом приказала императрица Дэ-Цзуну, – пусть губернаторы переговорят с предводителями ихэтуаней. Я хочу знать, настолько ли они преданны мне, чтобы целиком препоручить им защиту моих владений.
* * *
В начале мая Семенова тщательно осмотрели военные врачи, и вердикт эскулапов был беспощаден: переломы срослись, однако ранение в правое плечо оказалось роковым.
– Голубчик, – прямо сказал председатель комиссии, – вы не сможете стрелять из винтовки уже никогда; дай бог, чтобы с ложкой научились управляться, а значит, и в войсках вам не служить.
Семенова как ударили по голове; ему еще предстояло собирать приданое для Серафимы, а из каких средств, он теперь и не знал. Надежд на то, что его сестренке встретится приличный человек, готовый взять ее без приданого, поручик не питал.
Он помчался к Мищенко, но Павел Иванович лишь развел руками.
– Поймите, Иван Алексеевич, наша Охранная стража лишь на бумаге коммерческая, а на деле мы – самая настоящая армия. Ничем помочь не могу.
Совсем отчаявшись, поручик побрел в штаб, и вот здесь ему повезло – по ступенькам в окружении бесчисленной свиты из молоденьких, только что присланных из России офицеров спускался сам Александр Алексеевич Гернгросс.
– О-о… здорово, герой! – напоказ прижал его к себе Гернгросс. – Как здоровье? Скоро в строй?
– Никак нет, господин полковник! – вытянулся в струнку поручик. – Списали…
Гернгросс досадливо крякнул, и тогда Семенов решился:
– Разрешите просьбу, господин полковник…
Гернгросс опасливо прищурился.
– Ну?
– Дозвольте остаться в строю. Хочу и дальше приносить пользу Родине.
Гернгросс расцвел и повернулся к почтительно замершей в отдалении молодежи.
– Вот это я понимаю! Вот это и есть русский офицер! Вот потому мы и непобедимы! Учитесь, господа!
Офицеры смотрели во все глаза.
– Зайдите ко мне вечерком… э-э-э…
– Поручик Семенов, – тихо напомнил Семенов.
– Э-э-э… Семенов. Я подумаю, что для вас можно сделать.
Тем же вечером Семенов около часа протолокся в приемной штаба, но был-таки принят, а уже наутро он получил новое назначение – ревизором.
– Значит, так, поручик, – строго посмотрел Семенову в глаза его новый начальник капитан Сытин, – докладов я получаю много, однако свой глаз на месте не помешает – на дороге неспокойно, интенданты могут полдороги под шумок разворовать. Так что давай, поручик, на перекладных до Харбина и докладывай мне через каждые сто верст, что там на самом деле происходит.
Счастливый Семенов щелкнул каблуками.
– И это… – вспомнил Сытин, – денщика своего одень поприличней… Откуда он у тебя – из Бурятии?
– Не-е, он, кажется, из тунгусов. В Благовещенске наняли.
– Ну так тем более; не след нашей обслуге в таком рванье перед аборигенами ходить.
* * *
На банщиков-солдат, не отводивших изумленных взглядов от его почти гладкой промежности, Курбан старался внимания не обращать. Но когда, уже после бани, его остригли, одели в военную форму без погон и подвели к зеркалу, сердце Курбана чуть не остановилось. Из отражения на него смотрел сероглазый широкоскулый солдатик – одним словом, русский!
– Вот теперь как человек выглядишь, – покровительственно похлопал его по спине Семенов, – хоть сейчас в строй.
Курбан так не думал. В тесной, неудобной одежде телу было плохо, а ноги в еще менее удобных сапогах сразу же начали преть. И тем не менее новые правила приходилось принимать – после той встречи Вепрь уже напомнил о себе дважды, а шаман даже не успел еще выяснить, какую роль должен сыграть русский поручик в планах богов.
А потом они отправились на станцию. Курбан, обливаясь потом, тащил вслед поручику его огромный, набитый книгами, сменным бельем и документами чемодан, затем, преодолевая ужас, забрался в чрево железного, пышащего паром дракона и полдня слушал пустую болтовню семеновских попутчиков.
– Не-е, я себе из Вятки парнишку взял, глуп, аки пробка, но предан, а главное, не ворует. Опять-таки по-русски есть с кем словцом перекинуться. А ты – тунгуса…
– Мой понимает по-русски, – оправдывался Семенов. – Да и на воровстве не замечен.
– То-то и оно, что не замечен. Поверьте, мой друг, азиатам верить нельзя… От них нам в России одни беды…
– Не-ет, мой скорее удачу приносит, – снова принимался оправдываться поручик. – Я уже дважды благодаря ему в живых оставался.
«Может быть, Орус-хана как раз и вызвали сюда для того, чтобы убить дракона Мармара?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Я бумаги забрал, – словно прочел его мысли тунгус, сунул руку за пазуху и вытащил желтую, засаленную и обтрепанную по краям папку. – Берите…
Семенов, не веря себе, осторожно принял папку. Открыл и обомлел: с первой же страницы на него смотрела его собственная, сделанная в Порт-Артуре фотография! Точная копия той, что он выслал Серафиме…
– Черт! Фотограф! Сука шпионская!
Он торопливо перелистнул несколько страниц и прикусил губу: все было написано на китайском – иероглифами. Не понять. Даже вложенное в середину папки странного вида удостоверение – и то было на китайском.
– Это я у Кан Ся взял, – проронил так, словно видел его перед глазами, сидящий поодаль тунгус. – Ему больше не надо.
«Ему больше не надо… – мысленно пробормотал Семенов, и из его глаз брызнули слезы. – Боже! Спасибо тебе, боже…»
– Сожги это, – глотая слезы, протянул он папку тунгусу. – Немедленно… Прямо сейчас… Я хочу видеть, как сгорит.
* * *
Тем же вечером Курбан впервые за много-много дней отошел от избранного богами русского поручика более чем на полсотню шагов. Добрел до уходящих за горизонт железных полос, по которым собирается прийти на эту землю якобы прирученный железный дракон, сел прямо на шпалы и вытащил собранную по частям у всех местных знахарок особую бабушкину смесь. Неторопливо набил трубку, разжег, затянулся – раз, второй, третий… и вдруг понял, что Мечит не придет. Он не мог этого объяснить, но всей душой чувствовал: это так!
– Мечи-ит… – осторожно позвал он. – Ты где?
И вот тогда мимо него в полусотне шагов промчался полосатый дикий поросенок. Шаман встал и непонимающе огляделся по сторонам. Вокруг, насколько хватало глаз, шумел один гаолян – на много миль ни тайги, ни даже гор!
И тогда из зарослей гаоляна неторопливо вышла вся семейка: три матки, четыре десятка одинаковых, словно осы из одного гнезда, полосатых поросят и в самом конце – огромный мохнатый секач.
– Великий Эрлик… – пробормотал Курбан, и трубка выпала из его рта. – Опять?!
Ему не нужна была бабушкина смесь, чтобы понять: там, в мире богов и духов, снова все поменялось и на смену Мечит пришел пунктуальный и по-настоящему беспощадный в своей честности Вепрь.
* * *
Когда пространство перестало трещать и сыпать бесцветными искрами, Кан Ся обнаружил, что находится в странном черном вихре и целую вечность его швыряло и бросало из стороны в сторону словно щепку в океане. А затем он опустился ниже и увидел золотого дракона с невыразимо умными нефритовыми глазами.
– Здравствуй, Кан Ся, – вежливо произнес дракон.
– Здравствуй…
– Скажи мне, Кан Ся, кому ты служишь? – поинтересовался дракон, и Кан Ся растерялся, настолько глубоким показался ему вопрос.
Нет, в это мгновение он почему-то не вспомнил ни жены, ни родительской могилы, ни императорской полиции; он брал выше… неизмеримо выше и… не находил ответа.
– Правильно, Кан Ся, – похвалил его дракон. – На самом деле ты не служишь никому. Но правильно ли это?
Кан Ся провалился в смысл иероглифа «правильно», да там и застрял. Он рассматривал каждый штрих кисти, он сравнивал части и целое, внешнее и внутреннее этого многослойного понятия, но дна в нем так и не находил. Слово понятно; смысла – в нем, вечного, как сама Вселенная, – нет.
– Ты ведь знаешь, чьей ты крови, Кан Ся? – поинтересовался дракон.
– Твоей… – выдохнул Кан Ся.
– Тогда почему ты до сих пор не служишь мне?
Кан Ся задумался и – очнулся.
Тело то скручивала, то отпускала неведомая сила, и от этого боль, пронизавшая его от макушки до пят, усиливалась во сто крат.
– Потерпи… – пропел молодой сильный голос, и Кан Ся моргнул и понял, что видит свет.
– Потерпи еще немного, дед… – тихо и напряженно произнес все тот же голос, и Кан Ся с трудом сфокусировал зрение.
Судя по широким скулам, это была монголка. Молодая, крепкая, уверенная в себе. Склонившись над его телом, она старательно шевелила губами, словно проговаривала все, что делает.
– Что ты делаешь, женщина? – спросил Кан Ся и поразился этому чужому, старчески задребезжавшему голосу.
– Зашиваю, – певуче отозвалась монголка, – раньше было нельзя, а теперь пора. Хорошо, что ты проснулся; я не думала, что выживешь.
Кан Ся хотел было посмотреть, что она там, в районе его брюк, зашивает, и не сумел – шея не слушалась.
– Не напрягайся, а то вся работа испортится, – строго одернула его монголка. – Хотя… тебе ведь все равно отрубят голову.
– За что? – удивился Кан Ся.
– Как за что? Ты ведь хунгуз.
Кан Ся задумался. Он знал, кто такие хунгузы, но хунгуз ли он сам, вспомнить не мог.
– Мне кажется, я никому зла не делал… – тихо произнес он.
– Тогда ты единственный в мире… – невесело усмехнулась монголка.
Кан Ся хотел что-нибудь сказать и не нашелся что. Потому что перед его глазами встало, да так и повисло в воздухе печальное женское лицо. Кан Ся помрачнел. Он совершенно точно знал, что как раз ей какое-то горе причинил, но какое именно, не помнил. И лишь когда эта пригрезившаяся женщина произнесла имя – Чжан Фу, – он вздрогнул и вспомнил, с какой немыслимой легкостью отправил ее мужа и своего бывшего подчиненного на плаху.
– Я не хунгуз, женщина, – судорожно глотнув, по-старчески легко прослезился Кан Ся. – Я начальник следственного отдела города Айгунь. В этом-то и вся беда…
– Ух ты! – восхитилась монголка, нагнулась и отхватила нитку зубами. – Все, не шевелись; пусть заживает.
И тогда он вспомнил конец своей карьеры и это жуткое окно во двор.
– А потом… меня арестовали…
– Значит, все-таки ты хунгуз, – заглянула ему в глаза женщина и рассмеялась. – Хорошо выглядишь, старик! А то когда из тюрьмы привезли, был вылитый мертвец.
– Подожди… – удивленно сказал сам себе Кан Ся, – а как я к тебе попал?
– Тебя полиция привезла, – напомнила монголка и отошла к плите. – Сказали, мертвых в тюрьму не берут.
– Нет, я там не сидел… – пробормотал Кан Ся, напрягся и вдруг вспомнил это стремительное скольжение по белому снегу и нависшее над ним искаженное злобой лицо врага. – Семенов?!!
Великое Небо… Как он мог это забыть?! Он попытался встать, и монголка тут же метнулась к нему и придавила всем телом.
– Тс-с… – как ребенку, улыбнулась она ему. – Разве так можно? На вас ведь живого места нет…
Кан Ся стиснул зубы от внезапно нахлынувшей боли и горестно застонал.
– Что со мной?! Где мои документы?! Я должен его арестовать! Отпусти меня, женщина!
– Нельзя вам, – покачала головой монголка. – Раны большие, а сами вы старый.
– Я не старый… – выдохнул Кан Ся. – Я просто… просто… – и сам не веря, что с ним это происходит, заплакал.
* * *
Давно уже Лучезарная и Милостивая Старая Будда не была в столь сложном положении. С одной стороны, все шло как надо. По донесениям губернаторов, ее указ о создании народного ополчения вызвал мгновенную реакцию, и по всей стране началось действительно массовое движение против иноземцев. Ихэтуани беспощадно жгли дьявольские храмы и миссии, европейские больницы и школы, а главное, убивали предателей-христиан из китайцев. И постепенно, видя молчаливую поддержку имперских чиновников, к борцам за освобождение Поднебесной от длинноносых начал присоединяться и простой народ.
Однако это и беспокоило императрицу более всего. Скорость, с которой Триада организовала массовые манифестации в крупнейших городах страны, прямо указывала на ее силу. А недавние и небезуспешные схватки ихэтуаней с регулярной китайской армией заставляли думать, что это лишь начало… и завтра бунтовщики вполне могут вспомнить, что и маньчжурская династия Цин в Поднебесной – чужая.
Так что когда она получила совместную ноту всего европейского дипкорпуса с требованием принятия конкретных мер против «боксеров-ихэтуаней», она долго не могла решиться ни на что. Выполнение требований иноземцев означало возвращение на шаг назад, а невыполнение мало того что давало Триаде не по чину высокое положение, так еще и должно было повлечь высадку европейского десанта с угрозой вторжения длинноносых в Пекин. Цыси прекрасно запомнила, как ей уже приходилось бежать из Пекина сорок лет назад, оставляя столицу на разграбление французам и англичанам. Повторения этого позора императрица не хотела. Но и привлекать армию с риском объявления войны не могла. Оставалось попытаться выдворить захватчиков руками «народных мстителей» – как раз то, чего так боятся иноземцы, но полагаться на Триаду?..
– Подготовьте мой секретный указ, – со вздохом приказала императрица Дэ-Цзуну, – пусть губернаторы переговорят с предводителями ихэтуаней. Я хочу знать, настолько ли они преданны мне, чтобы целиком препоручить им защиту моих владений.
* * *
В начале мая Семенова тщательно осмотрели военные врачи, и вердикт эскулапов был беспощаден: переломы срослись, однако ранение в правое плечо оказалось роковым.
– Голубчик, – прямо сказал председатель комиссии, – вы не сможете стрелять из винтовки уже никогда; дай бог, чтобы с ложкой научились управляться, а значит, и в войсках вам не служить.
Семенова как ударили по голове; ему еще предстояло собирать приданое для Серафимы, а из каких средств, он теперь и не знал. Надежд на то, что его сестренке встретится приличный человек, готовый взять ее без приданого, поручик не питал.
Он помчался к Мищенко, но Павел Иванович лишь развел руками.
– Поймите, Иван Алексеевич, наша Охранная стража лишь на бумаге коммерческая, а на деле мы – самая настоящая армия. Ничем помочь не могу.
Совсем отчаявшись, поручик побрел в штаб, и вот здесь ему повезло – по ступенькам в окружении бесчисленной свиты из молоденьких, только что присланных из России офицеров спускался сам Александр Алексеевич Гернгросс.
– О-о… здорово, герой! – напоказ прижал его к себе Гернгросс. – Как здоровье? Скоро в строй?
– Никак нет, господин полковник! – вытянулся в струнку поручик. – Списали…
Гернгросс досадливо крякнул, и тогда Семенов решился:
– Разрешите просьбу, господин полковник…
Гернгросс опасливо прищурился.
– Ну?
– Дозвольте остаться в строю. Хочу и дальше приносить пользу Родине.
Гернгросс расцвел и повернулся к почтительно замершей в отдалении молодежи.
– Вот это я понимаю! Вот это и есть русский офицер! Вот потому мы и непобедимы! Учитесь, господа!
Офицеры смотрели во все глаза.
– Зайдите ко мне вечерком… э-э-э…
– Поручик Семенов, – тихо напомнил Семенов.
– Э-э-э… Семенов. Я подумаю, что для вас можно сделать.
Тем же вечером Семенов около часа протолокся в приемной штаба, но был-таки принят, а уже наутро он получил новое назначение – ревизором.
– Значит, так, поручик, – строго посмотрел Семенову в глаза его новый начальник капитан Сытин, – докладов я получаю много, однако свой глаз на месте не помешает – на дороге неспокойно, интенданты могут полдороги под шумок разворовать. Так что давай, поручик, на перекладных до Харбина и докладывай мне через каждые сто верст, что там на самом деле происходит.
Счастливый Семенов щелкнул каблуками.
– И это… – вспомнил Сытин, – денщика своего одень поприличней… Откуда он у тебя – из Бурятии?
– Не-е, он, кажется, из тунгусов. В Благовещенске наняли.
– Ну так тем более; не след нашей обслуге в таком рванье перед аборигенами ходить.
* * *
На банщиков-солдат, не отводивших изумленных взглядов от его почти гладкой промежности, Курбан старался внимания не обращать. Но когда, уже после бани, его остригли, одели в военную форму без погон и подвели к зеркалу, сердце Курбана чуть не остановилось. Из отражения на него смотрел сероглазый широкоскулый солдатик – одним словом, русский!
– Вот теперь как человек выглядишь, – покровительственно похлопал его по спине Семенов, – хоть сейчас в строй.
Курбан так не думал. В тесной, неудобной одежде телу было плохо, а ноги в еще менее удобных сапогах сразу же начали преть. И тем не менее новые правила приходилось принимать – после той встречи Вепрь уже напомнил о себе дважды, а шаман даже не успел еще выяснить, какую роль должен сыграть русский поручик в планах богов.
А потом они отправились на станцию. Курбан, обливаясь потом, тащил вслед поручику его огромный, набитый книгами, сменным бельем и документами чемодан, затем, преодолевая ужас, забрался в чрево железного, пышащего паром дракона и полдня слушал пустую болтовню семеновских попутчиков.
– Не-е, я себе из Вятки парнишку взял, глуп, аки пробка, но предан, а главное, не ворует. Опять-таки по-русски есть с кем словцом перекинуться. А ты – тунгуса…
– Мой понимает по-русски, – оправдывался Семенов. – Да и на воровстве не замечен.
– То-то и оно, что не замечен. Поверьте, мой друг, азиатам верить нельзя… От них нам в России одни беды…
– Не-ет, мой скорее удачу приносит, – снова принимался оправдываться поручик. – Я уже дважды благодаря ему в живых оставался.
«Может быть, Орус-хана как раз и вызвали сюда для того, чтобы убить дракона Мармара?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46