!
Я не хочу и не могу больше ждать!..»
— Ну, здравствуй, Вадя, — послышался вдруг знакомый сипловатый голос за спиной Вадима, и он невольно вздрогнул.
Не веря ушам своим, он обернулся.
Это действительно был отец. Вид у него был такой печальный, что у Вадима больно сжалось сердце, и теперь он окончательно поверил тому, что отец говорил ему утром по телефону…
…Звонок прозвенел, когда Вадим еще спал.
Вчера — а точнее, уже сегодня — он вернулся домой поздно ночью, обессиленный очередной охотой и подавленный. Больше всего его мучило то, что он не сдержал данное себе слово и, едва ему подвернулся подходящий человек, он не сумел удержаться от того, чтобы не пожалеть его.
Вернее — ее, потому что это была семнадцатилетняя студентка. Сжавшись в комок, она глотала слезы в вагоне метро, а люди равнодушно глазели на нее. Как потом выяснилось, девушку предал парень, который, как она верила, горячо любил ее. Он пригласил ее на день рождения к своему другу. Когда Марина — так звали студентку — пришла по указанному адресу, то ее встретила компания подвыпивших молодых людей. И избранник Марины был среди них. Они издевались над ней всю ночь: заставляли раздеваться и исполнять непристойные танцы голышом. Они оскорбляли ее словами и похотливым тисканьем. Нет, они ее не изнасиловали — но то, как они обращались с ней, было хуже насилия. За несколько часов они растоптали ее душу, и теперь Марина не знала, как ей жить дальше. Она твердила, что обязательно покончит с собой, но Вадим, провожавший девушку до дома, знал, что сейчас его спутницей руководят эмоции. Однако уже завтра она не захочет лезть в петлю или глотать пригоршню снотворного. Но что с ней будет дальше? Случившаяся с ней трагедия явно не пойдет ей на пользу. Скорее всего, оправившись от первой душевной боли, она возненавидит весь мир и всю жизнь будет мстить ему за крушение своих жизненных идеалов. Одинокая объявившая тайную войну всем окружающим стерва — вот какая судьба ждет эту Марину, думал Вадим…
И тогда он принял единственно верное, на его взгляд, решение. Улица, где проживала Марина, оказалась тихой и безлюдной. Девушка поблагодарила Вадима тусклым голосом и уже собиралась шмыгнуть в подъезд своего дома, но тут Бурин протянул ей на прощание руку, и, ничего не подозревая, она дотронулась своей ледяной ладошкой до его горячих пальцев…
Открыв глаза, Вадим долго лежал, слушая монотонные трели телефона. Брать трубку не хотелось. Он был уверен, что звонит ему Кондор. Наверное, будет упрекать за то, что опять не предупредил заранее, где, когда и в кого будет «стрелять».
Потом он встал и умылся. Оделся, не глядя, во что одевается.
Телефон не умолкал.
Наконец Вадим не выдержал и, стиснув зубы, схватил трубку.
Но это оказался его отец. «Воскреситель».
Как ни странно, разговор этот Вадиму почти не запомнился. Да и долго они не разговаривали. Отец сказал лишь, что очень устал и что теперь он согласен на то, к чему Вадим его призывал во время последней встречи на кладбище. Вадим пытался узнать, где отец сейчас находится, но тот не захотел вдаваться в подробности. Он даже не сказал, откуда ему известен новый номер телефона сына…
Это действительно теперь не имело особого значения.
Тогда Вадим пригласил отца к себе. Даже назвал свой адрес, но Бурин-старший не принял это предложение.
Он лишь сказал:
— Давай встретимся у мамы… Я хочу, чтобы ЭТО произошло там. Ровно в полдень…
«А почему именно в полдень?» — подумал Вадим, положив трубку. Уж если гнаться за символичностью, то полночь подошла бы гораздо лучше к тому, чему предстояло свершиться. Да и с точки зрения конспирации встречаться ночью было бы удобнее и проще…
Именно этот вопрос он и решил задать сейчас отцу, когда тот вошел в оградку и остановился напротив него так, что теперь их разделяла могила матери.
Лицо Ивана Дмитриевича исказила непонятная гримаса.
— А чего тянуть до ночи? — спросил он. — Да и умирать хочется не в потемках, а при дневном свете. Чтоб хоть напоследок…
Он, не закончив, оборвал фразу, но Вадим его понял. «Чтоб хоть напоследок полюбоваться, как прекрасен мир», — видимо, хотел сказать старик, но не стал произносить это вслух. Он никогда не любил патетики.
— Ну, что ты стоишь, как не родной? — вдруг ворчливо осведомился Иван Дмитриевич, исподлобья оглядывая сына из-под кустистых бровей. — Поздороваемся, что ли?
И протянул Вадиму руку над разделявшим их могильным холмиком.
Вадим на секунду прикрыл глаза. Вот и все, подумал он. Надо сделать небольшое усилие над собой, и тогда все будет кончено.
Но почему-то он не хотел, чтобы встреча их закончилась так быстро.
В конце концов, они столько времени не виделись!..
Поэтому он продолжал неподвижно сидеть, втянув голову в плечи и глубоко засунув руки в карманы.
— Не хочешь, — констатировал Бурин-старший и зачем-то внимательно оглядел свою ладонь. — Значит, все еще держишь на меня обиду… Ладно, тогда давай, стреляй — и дело с концом. Надеюсь, это не составит для тебя особого труда… ты ведь уже стал мастером по этой части…
Вадим вздрогнул.
— Откуда ты знаешь, пап? — спросил он. Иван Дмитриевич, не глядя на сына, подошел к скамейке и неторопливо уселся на нее. За последнее время он сильно сдал. Если еще месяца два назад ему никто не дал бы больше шестидесяти, то сейчас он выглядел как восьмидесятилетний старик. Движения его стали медленными и осторожными, лицо осунулось, на лбу и на щеках появились глубокие морщины, а в глазах появилось какое-то новое выражение. Таким взглядом обычно смотрят с икон святые и Христос…
— Я сам это видел, — наконец произнес тихо Иван Дмитриевич. — Сегодня ночью ты на моих глазах убил девушку. Подло убил, безжалостно и хладнокровно, без видимых причин… И тогда я понял: ты и есть тот самый маньяк, про которого сейчас говорит весь город.
«Так вот, значит, почему он не захотел ждать до полуночи, — догадался Вадим. — Он боялся, что я в течение дня „выстрелю“ еще в кого-нибудь…»
— Папа, — сказал он вслух. — Все обстоит вовсе не так… Я не убивал этих людей. Я помогал им заново родиться в другом, гораздо лучшем, чем этот, мире!..
Иван Дмитриевич отмахнулся от его аргументов.
— Не надо, Вадя, — сказал устало он. — Я слишком стар для тех сказок о загробной жизни, которые ты вбил себе в голову… Ты просто хотел таким образом вызвать меня, вот и все. В принципе, мне надо было бы найти тебя раньше, но я не знал, что убийца — это ты. Никогда бы не подумал, что ты на такое способен… А вчера, случайно увидев тебя с той девицей… В общем, потом я проследил за тобой до самого дома, и мне оставалось лишь узнать твой номер телефона в справочном бюро…
— Значит, ты хочешь уйти из этой жизни только потому, что тебе стыдно за меня? — оторопело спросил Вадим.
— Нет, не только… — Старик опустил голову. — Скажи-ка, скольких ты уже… убил, сынок?
— Не знаю, — пожал плечами Вадим. — Я их не считал…
Иван Дмитриевич посмотрел сыну в глаза.
— Зато я знаю, скольких мне удалось вернуть с того света, — с гордостью объявил он. — Пятьдесят семь человек!.. Жаль, цифра некруглая, ну да ладно… Всех мертвецов оживить все равно нельзя, правильно? Кому-то повезет, что я окажусь рядом, а кому-то — нет. Разве это справедливо, а?..
Вадим молчал.
— А увидев тебя ночью… в крови… господи!.. — бессвязно продолжал Иван Дмитриевич, — … я понял, что ты был прав. Нельзя нарушать законы природы. Жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть, и от этого никуда не деться… Я не знаю, кто ниспослал на землю тот Дар, который достался мне, — бог или дьявол, но я знаю другое: это не благо, Вадя, отнюдь не благо… Проклятие рода человеческого — вот что это такое. Потому что рано или поздно тот, кому этот Дар достается, начинает стремиться выйти за рамки тех ограничений, которые изначально были ему заданы. И однажды он сумеет воспротивиться зову, который исходит от умерших. А обретя свободу выбора, он начинает делить тех, кого он должен был воскресить чисто инстинктивно, «автоматом», на достойных и недостойных. А впоследствии он замахивается не только на свеженькие трупы, но и на тех, кто давным-давно превратился в прах. И вот тогда «воскреситель», сам того не подозревая, порождает зло, потому что возвращенные к жизни проклинают его и во что бы то ни стало стремятся вернуться обратно… И я подозреваю, что сделать это они могут только тогда, когда самого «воскресителя» не будет в живых… Так?
— Да, это так, — отозвался Вадим. — Меня действительно нельзя теперь убить никаким способом — я уже пробовал… Пока есть ты, буду жить и я…
— Так уж устроен этот мир, сынок, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Добро и Зло всегда идут рука об руку… И одно без другого не может существовать…
— И кто же из нас, по-твоему, представляет Добро, а кто — Зло? — поинтересовался Вадим. Иван Дмитриевич только махнул рукой.
— Я думаю, что в каждом из нас и того, и другого предостаточно, — сообщил он. — В конце концов, мы оба с тобой виноваты, но я — чуть больше, чем ты… Ведь это я породил тебя… второй раз… Значит, мне и отвечать за все. Так что стреляй в меня со спокойной душой, Вадя…
Вадим почувствовал, как его сердце сжимает невидимая жилистая пятерня.
— Послушай, папа, — сказал он, кусая губу. — А может, не надо?.. Вот ты сказал: мы с тобой виноваты. Значит, ты все еще воспринимаешь смерть как наказание за свои грехи и ошибки. А на самом деле смерть — нечто иное, и она не может, не должна быть ни наказанием, ни наградой!.. Это всего лишь — итог, подведение черты под тем, что человек успел сделать в своей жизни… Я тоже успел кое-что понять, папа… после своего возвращения сюда… И, мне кажется, главное — что человек должен уходить из этого мира в ТОТ с чистой совестью и сознанием выполненного долга… К сожалению, это бывает слишком редко. Люди не успевают реализовать себя и свои возможности, потому что кто-то или что-то прекращает их существование на этом уровне. Наверное, поэтому и возникли чудотворцы-воскресители, чтобы люди могли вернуться и исправить допущенные ранее ошибки. А раз так, то, значит, ты и тебе подобные — последняя надежда человечества стать хоть немного лучше, изменив свою жизнь!.. Так имею ли я право лишать людей этой возможности?
Иван Дмитриевич покачал головой.
— Нет, сынок, — сказал он. — Ты не прав. Мой Дар — это аномалия, естественная или сверхъестественная — не в этом суть… Тем он и аномален, что внушает людям ложную надежду на возможность вечной жизни. Сам подумай: ведь если знать о том, что смерти для тебя не существует, потому что за ширмой прячется добрый дяденька-воскреситель, то какой смысл стараться прожить свою жизнь достойно и полезно? Все равно тебя вернут с того света и ты будешь продолжать свое существование. А если не вернут, то насладишься беспроблемным бытием в райских кущах… Вот и получится, что каждый отныне будет жить так, как пишут черновик. А человек должен жить набело, Вадя… И, к сожалению, он так устроен, что ему обязательно требуется оценка того, что он успел сделать. Не на этом, так на том свете. Основатели религий хорошо это знали и использовали…
Они помолчали.
— И вот еще что, — наконец сказал Иван Дмитриевич. — Ты представь себя на моем месте… Да, я умею вернуть к жизни любого мертвеца. Но при этом я вынужден действовать тайно, потому что не хочу, чтобы меня прибрали к рукам и использовали в своих шкурных интересах негодяи разных мастей. А именно это случится, если мир обо мне узнает… Но скрываться в подполье нельзя до бесконечности, Вадя, и когда-нибудь они меня все равно вычислят и поймают. Конечно, я мог бы сам наложить на себя руки, но почему-то не позволяет дурацкая гордость… Будет лучше, если ты сделаешь это, прошу тебя!
Вадим повернул к отцу лицо, и Иван Дмитриевич увидел, что глаза сына полны слез.
— Хорошо, — сказал Вадим. — Хорошо, папа… Я сделаю это. В конце концов, ты это заслужил. Я действительно убежден: ты не зря прожил свою жизнь здесь… Только знай: без тебя я не останусь здесь ни минуты… Так что мы уйдем вместе. Туда, где нас ждут наши предки и друзья. И мама… Она нас очень ждет, папа. Ну а теперь давай попрощаемся.
Вадим сознательно не стал говорить отцу, каким способом собирается отправить его на тот свет. Пусть его последние секунды не будут омрачены страхом…
Он оторвался от скамьи, и Иван Дмитриевич тоже поднялся. Он словно уменьшился в росте за последнее время, и теперь его седая макушка едва доставала сыну до подбородка.
Вадим распахнул объятия, и они обнялись.
Плечи отца вздрагивали, и Вадим понял, что он плачет без слез.
Вадим закрыл глаза и положил свою ладонь на спину отца.
Спустя несколько секунд он с ужасом обнаружил, что «выстрела» не произошло и что отец все еще жив.
«Что это значит? — в смятении думал он, слыша, как стучит отцовское сердце. — Неужели Воскреситель тоже бессмертен, раз даже я бессилен против него? Или мне недостаточно жалко отца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Я не хочу и не могу больше ждать!..»
— Ну, здравствуй, Вадя, — послышался вдруг знакомый сипловатый голос за спиной Вадима, и он невольно вздрогнул.
Не веря ушам своим, он обернулся.
Это действительно был отец. Вид у него был такой печальный, что у Вадима больно сжалось сердце, и теперь он окончательно поверил тому, что отец говорил ему утром по телефону…
…Звонок прозвенел, когда Вадим еще спал.
Вчера — а точнее, уже сегодня — он вернулся домой поздно ночью, обессиленный очередной охотой и подавленный. Больше всего его мучило то, что он не сдержал данное себе слово и, едва ему подвернулся подходящий человек, он не сумел удержаться от того, чтобы не пожалеть его.
Вернее — ее, потому что это была семнадцатилетняя студентка. Сжавшись в комок, она глотала слезы в вагоне метро, а люди равнодушно глазели на нее. Как потом выяснилось, девушку предал парень, который, как она верила, горячо любил ее. Он пригласил ее на день рождения к своему другу. Когда Марина — так звали студентку — пришла по указанному адресу, то ее встретила компания подвыпивших молодых людей. И избранник Марины был среди них. Они издевались над ней всю ночь: заставляли раздеваться и исполнять непристойные танцы голышом. Они оскорбляли ее словами и похотливым тисканьем. Нет, они ее не изнасиловали — но то, как они обращались с ней, было хуже насилия. За несколько часов они растоптали ее душу, и теперь Марина не знала, как ей жить дальше. Она твердила, что обязательно покончит с собой, но Вадим, провожавший девушку до дома, знал, что сейчас его спутницей руководят эмоции. Однако уже завтра она не захочет лезть в петлю или глотать пригоршню снотворного. Но что с ней будет дальше? Случившаяся с ней трагедия явно не пойдет ей на пользу. Скорее всего, оправившись от первой душевной боли, она возненавидит весь мир и всю жизнь будет мстить ему за крушение своих жизненных идеалов. Одинокая объявившая тайную войну всем окружающим стерва — вот какая судьба ждет эту Марину, думал Вадим…
И тогда он принял единственно верное, на его взгляд, решение. Улица, где проживала Марина, оказалась тихой и безлюдной. Девушка поблагодарила Вадима тусклым голосом и уже собиралась шмыгнуть в подъезд своего дома, но тут Бурин протянул ей на прощание руку, и, ничего не подозревая, она дотронулась своей ледяной ладошкой до его горячих пальцев…
Открыв глаза, Вадим долго лежал, слушая монотонные трели телефона. Брать трубку не хотелось. Он был уверен, что звонит ему Кондор. Наверное, будет упрекать за то, что опять не предупредил заранее, где, когда и в кого будет «стрелять».
Потом он встал и умылся. Оделся, не глядя, во что одевается.
Телефон не умолкал.
Наконец Вадим не выдержал и, стиснув зубы, схватил трубку.
Но это оказался его отец. «Воскреситель».
Как ни странно, разговор этот Вадиму почти не запомнился. Да и долго они не разговаривали. Отец сказал лишь, что очень устал и что теперь он согласен на то, к чему Вадим его призывал во время последней встречи на кладбище. Вадим пытался узнать, где отец сейчас находится, но тот не захотел вдаваться в подробности. Он даже не сказал, откуда ему известен новый номер телефона сына…
Это действительно теперь не имело особого значения.
Тогда Вадим пригласил отца к себе. Даже назвал свой адрес, но Бурин-старший не принял это предложение.
Он лишь сказал:
— Давай встретимся у мамы… Я хочу, чтобы ЭТО произошло там. Ровно в полдень…
«А почему именно в полдень?» — подумал Вадим, положив трубку. Уж если гнаться за символичностью, то полночь подошла бы гораздо лучше к тому, чему предстояло свершиться. Да и с точки зрения конспирации встречаться ночью было бы удобнее и проще…
Именно этот вопрос он и решил задать сейчас отцу, когда тот вошел в оградку и остановился напротив него так, что теперь их разделяла могила матери.
Лицо Ивана Дмитриевича исказила непонятная гримаса.
— А чего тянуть до ночи? — спросил он. — Да и умирать хочется не в потемках, а при дневном свете. Чтоб хоть напоследок…
Он, не закончив, оборвал фразу, но Вадим его понял. «Чтоб хоть напоследок полюбоваться, как прекрасен мир», — видимо, хотел сказать старик, но не стал произносить это вслух. Он никогда не любил патетики.
— Ну, что ты стоишь, как не родной? — вдруг ворчливо осведомился Иван Дмитриевич, исподлобья оглядывая сына из-под кустистых бровей. — Поздороваемся, что ли?
И протянул Вадиму руку над разделявшим их могильным холмиком.
Вадим на секунду прикрыл глаза. Вот и все, подумал он. Надо сделать небольшое усилие над собой, и тогда все будет кончено.
Но почему-то он не хотел, чтобы встреча их закончилась так быстро.
В конце концов, они столько времени не виделись!..
Поэтому он продолжал неподвижно сидеть, втянув голову в плечи и глубоко засунув руки в карманы.
— Не хочешь, — констатировал Бурин-старший и зачем-то внимательно оглядел свою ладонь. — Значит, все еще держишь на меня обиду… Ладно, тогда давай, стреляй — и дело с концом. Надеюсь, это не составит для тебя особого труда… ты ведь уже стал мастером по этой части…
Вадим вздрогнул.
— Откуда ты знаешь, пап? — спросил он. Иван Дмитриевич, не глядя на сына, подошел к скамейке и неторопливо уселся на нее. За последнее время он сильно сдал. Если еще месяца два назад ему никто не дал бы больше шестидесяти, то сейчас он выглядел как восьмидесятилетний старик. Движения его стали медленными и осторожными, лицо осунулось, на лбу и на щеках появились глубокие морщины, а в глазах появилось какое-то новое выражение. Таким взглядом обычно смотрят с икон святые и Христос…
— Я сам это видел, — наконец произнес тихо Иван Дмитриевич. — Сегодня ночью ты на моих глазах убил девушку. Подло убил, безжалостно и хладнокровно, без видимых причин… И тогда я понял: ты и есть тот самый маньяк, про которого сейчас говорит весь город.
«Так вот, значит, почему он не захотел ждать до полуночи, — догадался Вадим. — Он боялся, что я в течение дня „выстрелю“ еще в кого-нибудь…»
— Папа, — сказал он вслух. — Все обстоит вовсе не так… Я не убивал этих людей. Я помогал им заново родиться в другом, гораздо лучшем, чем этот, мире!..
Иван Дмитриевич отмахнулся от его аргументов.
— Не надо, Вадя, — сказал устало он. — Я слишком стар для тех сказок о загробной жизни, которые ты вбил себе в голову… Ты просто хотел таким образом вызвать меня, вот и все. В принципе, мне надо было бы найти тебя раньше, но я не знал, что убийца — это ты. Никогда бы не подумал, что ты на такое способен… А вчера, случайно увидев тебя с той девицей… В общем, потом я проследил за тобой до самого дома, и мне оставалось лишь узнать твой номер телефона в справочном бюро…
— Значит, ты хочешь уйти из этой жизни только потому, что тебе стыдно за меня? — оторопело спросил Вадим.
— Нет, не только… — Старик опустил голову. — Скажи-ка, скольких ты уже… убил, сынок?
— Не знаю, — пожал плечами Вадим. — Я их не считал…
Иван Дмитриевич посмотрел сыну в глаза.
— Зато я знаю, скольких мне удалось вернуть с того света, — с гордостью объявил он. — Пятьдесят семь человек!.. Жаль, цифра некруглая, ну да ладно… Всех мертвецов оживить все равно нельзя, правильно? Кому-то повезет, что я окажусь рядом, а кому-то — нет. Разве это справедливо, а?..
Вадим молчал.
— А увидев тебя ночью… в крови… господи!.. — бессвязно продолжал Иван Дмитриевич, — … я понял, что ты был прав. Нельзя нарушать законы природы. Жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть, и от этого никуда не деться… Я не знаю, кто ниспослал на землю тот Дар, который достался мне, — бог или дьявол, но я знаю другое: это не благо, Вадя, отнюдь не благо… Проклятие рода человеческого — вот что это такое. Потому что рано или поздно тот, кому этот Дар достается, начинает стремиться выйти за рамки тех ограничений, которые изначально были ему заданы. И однажды он сумеет воспротивиться зову, который исходит от умерших. А обретя свободу выбора, он начинает делить тех, кого он должен был воскресить чисто инстинктивно, «автоматом», на достойных и недостойных. А впоследствии он замахивается не только на свеженькие трупы, но и на тех, кто давным-давно превратился в прах. И вот тогда «воскреситель», сам того не подозревая, порождает зло, потому что возвращенные к жизни проклинают его и во что бы то ни стало стремятся вернуться обратно… И я подозреваю, что сделать это они могут только тогда, когда самого «воскресителя» не будет в живых… Так?
— Да, это так, — отозвался Вадим. — Меня действительно нельзя теперь убить никаким способом — я уже пробовал… Пока есть ты, буду жить и я…
— Так уж устроен этот мир, сынок, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Добро и Зло всегда идут рука об руку… И одно без другого не может существовать…
— И кто же из нас, по-твоему, представляет Добро, а кто — Зло? — поинтересовался Вадим. Иван Дмитриевич только махнул рукой.
— Я думаю, что в каждом из нас и того, и другого предостаточно, — сообщил он. — В конце концов, мы оба с тобой виноваты, но я — чуть больше, чем ты… Ведь это я породил тебя… второй раз… Значит, мне и отвечать за все. Так что стреляй в меня со спокойной душой, Вадя…
Вадим почувствовал, как его сердце сжимает невидимая жилистая пятерня.
— Послушай, папа, — сказал он, кусая губу. — А может, не надо?.. Вот ты сказал: мы с тобой виноваты. Значит, ты все еще воспринимаешь смерть как наказание за свои грехи и ошибки. А на самом деле смерть — нечто иное, и она не может, не должна быть ни наказанием, ни наградой!.. Это всего лишь — итог, подведение черты под тем, что человек успел сделать в своей жизни… Я тоже успел кое-что понять, папа… после своего возвращения сюда… И, мне кажется, главное — что человек должен уходить из этого мира в ТОТ с чистой совестью и сознанием выполненного долга… К сожалению, это бывает слишком редко. Люди не успевают реализовать себя и свои возможности, потому что кто-то или что-то прекращает их существование на этом уровне. Наверное, поэтому и возникли чудотворцы-воскресители, чтобы люди могли вернуться и исправить допущенные ранее ошибки. А раз так, то, значит, ты и тебе подобные — последняя надежда человечества стать хоть немного лучше, изменив свою жизнь!.. Так имею ли я право лишать людей этой возможности?
Иван Дмитриевич покачал головой.
— Нет, сынок, — сказал он. — Ты не прав. Мой Дар — это аномалия, естественная или сверхъестественная — не в этом суть… Тем он и аномален, что внушает людям ложную надежду на возможность вечной жизни. Сам подумай: ведь если знать о том, что смерти для тебя не существует, потому что за ширмой прячется добрый дяденька-воскреситель, то какой смысл стараться прожить свою жизнь достойно и полезно? Все равно тебя вернут с того света и ты будешь продолжать свое существование. А если не вернут, то насладишься беспроблемным бытием в райских кущах… Вот и получится, что каждый отныне будет жить так, как пишут черновик. А человек должен жить набело, Вадя… И, к сожалению, он так устроен, что ему обязательно требуется оценка того, что он успел сделать. Не на этом, так на том свете. Основатели религий хорошо это знали и использовали…
Они помолчали.
— И вот еще что, — наконец сказал Иван Дмитриевич. — Ты представь себя на моем месте… Да, я умею вернуть к жизни любого мертвеца. Но при этом я вынужден действовать тайно, потому что не хочу, чтобы меня прибрали к рукам и использовали в своих шкурных интересах негодяи разных мастей. А именно это случится, если мир обо мне узнает… Но скрываться в подполье нельзя до бесконечности, Вадя, и когда-нибудь они меня все равно вычислят и поймают. Конечно, я мог бы сам наложить на себя руки, но почему-то не позволяет дурацкая гордость… Будет лучше, если ты сделаешь это, прошу тебя!
Вадим повернул к отцу лицо, и Иван Дмитриевич увидел, что глаза сына полны слез.
— Хорошо, — сказал Вадим. — Хорошо, папа… Я сделаю это. В конце концов, ты это заслужил. Я действительно убежден: ты не зря прожил свою жизнь здесь… Только знай: без тебя я не останусь здесь ни минуты… Так что мы уйдем вместе. Туда, где нас ждут наши предки и друзья. И мама… Она нас очень ждет, папа. Ну а теперь давай попрощаемся.
Вадим сознательно не стал говорить отцу, каким способом собирается отправить его на тот свет. Пусть его последние секунды не будут омрачены страхом…
Он оторвался от скамьи, и Иван Дмитриевич тоже поднялся. Он словно уменьшился в росте за последнее время, и теперь его седая макушка едва доставала сыну до подбородка.
Вадим распахнул объятия, и они обнялись.
Плечи отца вздрагивали, и Вадим понял, что он плачет без слез.
Вадим закрыл глаза и положил свою ладонь на спину отца.
Спустя несколько секунд он с ужасом обнаружил, что «выстрела» не произошло и что отец все еще жив.
«Что это значит? — в смятении думал он, слыша, как стучит отцовское сердце. — Неужели Воскреситель тоже бессмертен, раз даже я бессилен против него? Или мне недостаточно жалко отца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61