– Па-апа! – в тот же миг послышалось из ванной. – Па-па! Мне мыло в глаза попало. Щиплет! ЩИПЛЕТ!
Ричард пожал плечами и подмигнул сыну:
– Будет знать, как болтать...
– Папа! – вопила Эми.
– Иду, Эми, иду, – он через плечо крикнул Марку: – Потом посмотрим!
Ворча, что все только и знают, что нянчатся с драгоценной Эми, Марк затопал вниз.
Ричард сумел быстро промыть глаза Эми, но это мероприятие перешло в возню с губкой. Папа выдавливал воду на нос девочке, а та надувала щеки и устраивала большой китовый фонтан. Потом делали мыльные бороды и по очереди любовались ими в кукольное зеркальце.
– Папа! – крикнула Эми сквозь мыльную бороду, достойную Санта Клауса. – А как ты думаешь, тот мистер из машины умер?
Ричард, сидя на полу, мастерил себе из пены парик. Он улыбнулся:
– Думаю, тот мистер живехонек и сейчас ужинает у себя дома.
– А белая машинка?
– Марк видел, как ее вытягивал ремонтный тягач. По-моему, ей нужна только хорошая баня, и все в порядке.
– Так значит, никто не умер?
Ричард взглянул в серьезные голубые глаза над пенной бородой. Значит, она весь день думала о той машине и ее пассажирах. Он повторил, что со всеми все в порядке и, чтобы отвлечь ее мысли, устроил на макушке пару белых чертенячьих рожек. Он сам не раз вздрагивал при мысли о том, чем могло закончиться сегодняшнее приключение. А если бы девочка обнаружила на крыше машины изуродованный окровавленный труп? Такое зрелище может на всю жизнь изуродовать детскую психику. По словам полицейских, водитель до сих пор не обнаружен. По мнению Ричарда, вчера ночью тот перебрал пива и просто заснул за рулем. Потом небось пешочком добрался до дома, радуясь, что избежал обвинения в пьяном вождении, и преспокойно заснул. Надо будет поискать статью об этом происшествии в следующем номере “Адвертайзера”.
– Папа, у тебя борода отвалилась!
Он поспешно принялся заметать следы преступления. Оба хохотали.
– Смотри, не говори маме, что мы тут устроили, а то она мне голову оторвет и в туалет выкинет.
– И воду спустит? – Эми округлила глаза.
– Обязательно спустит, – заверил Ричард, разыгрывая ужас.
– Мама, мама! – восторженно завопила Эми. – Папа устроил в ванной безобразие. Выкинь его голову в туалет!
– Ну, Эми! Ябеда!
– Попался! Попался! – запела любящая дочка, блестя улыбкой сквозь бороду.
Ричард улыбнулся и встал на ноги.
– А теперь будь умницей, пока я принесу полотенце из сушилки. Обещаешь?
– Обещаю!
Выходя из ванной, Ричард ненароком поднял глаза и заметил, что крышка люка, ведущего на чердак, сдвинута. Белый кусок плотного картона съезжал с места от любого сквозняка или хлопка двери. Давно надо было утяжелить его, прибив пару реек по краям, но Ричард предпочитал каждый раз привставать на цыпочки и поправлять картонку, дотягиваясь до нее кончиками пальцев.
– Ты собираешься слазать на чердак? – спросил снизу Марк.
– Нет, просто поправляю крышку.
– Мне бы надо достать оттуда рюкзак. В понедельник-то в поход.
– А он не на чердаке, мой мальчик. Он там, где ты его бросил. Валяется под кроватью, вместе с грязными носками и трусиками.
Намек на свою обычную неаккуратность Марк предпочел пропустить мимо ушей.
– Так ты сходишь посмотреть на кровь? – спросил он с надеждой.
– Еще минутку, малыш. Только извлеку твою сестрицу из ванной.
– Пятна уже совсем черные, и по ним ползают большущие мясные мухи.
– Как соблазнительно. Жду не дождусь такого зрелища!
Марк снова слетел вниз, видимо собираясь продолжить свои наблюдения, а возможно и помешать в луже крови палкой. Ричард с улыбкой покачал головой и пошел за полотенцем. Когда он вернулся в ванную, последние струйки воды, булькая, утекали в сток, а Эми раскачивалась на краю ванны, зацепившись коленками.
– Ну-ка, поднимайся, я тебя вытру. Ну вот. Погоди, забыл смыть джем со щек. Вот теперь все в порядке.
– Кто там шумел?
– Где шумел?
– Кто-то топал наверху.
– Да мы с тобой и так наверху.
– А я слышала там: топ-топ-топ! – девочка ткнула пальцем в потолок.
– Там чердак, – объяснил Ричард, вытирая ей волосы. – Там никого нет.
– Но я же слышала!
– Ну, может, там поселилась мышка в больших сапогах?
– Наверное, это Мальчишки!
– Эти озорные Мальчишки всюду пролезут, верно, Эми? Дай-ка вытру плечи...
– Мальчишки! – пронзительно крикнула она прямо ему в ухо. – Мальчишки! Прекратите шум и слезайте с чердака!
Ричард ухмыльнулся.
– Скажи им, что спустишь их головы в уборную.
– И спущу воду! – просияла Эми. – Мальчишки! Спускайтесь менед... ненед...
– Немедленно?
– Спускайтесь нем-медленно, а то мы спустим ваши головы в уборную!
– Опять непослушные Мальчишки?
Ричард оглянулся.
– Кристин? Я разберусь с Эми, так что если хочешь дочитать журнал...
Кристин с улыбкой взъерошила ему волосы.
– Спасибо, наш заботливый муж и отец, но волосами я лучше займусь сама. Хочешь сохнуть под феном, солнышко?
– А можно мне посмотреть новые слайды?
– Можно, перед сном. – Кристин перехватила у Ричарда полотенце и принялась вытирать дочке затылок. – Ну, иди ко мне... Ух ты! Какая большая девочка выросла.
Кристин вытирала Эми, приговаривая что-то низким приглушенным голосом, всегда трогавшим Ричарда. При звуке этого голоса он переносился во времена до их женитьбы, когда он постоянно звонил ей по телефону. Она жила тогда с отцом и братом в большом городском доме. Трубку неизменно снимал братец Джо. “А, это ты, Дикки? Тебе нужна Крис?” Скользкий смешок. “Я бы ее позвал, да только она заперлась в спальне с мужчиной”. Еще один смешок. “Бог знает, чем они там занимаются, по звуку похоже на борцовский поединок”.
В таком духе он мог продолжать долго, в уверенности, что проявляет остроумие и жизнерадостность (в то время, как Ричард заставлял себя вежливо слушать, мечтая при первой же встрече съездить идиоту по морде). Наконец Джо звал сестру, и после паузы, казавшейся Ричарду бесконечной, слышался звук открывшейся двери, далекие шаги, словно до телефона много миль. Звук шагов приближался, слышалось хихиканье Джо, неразборчиво шептавшего что-то сестре. Еще одна пауза, а потом по проводам долетал приглушенный голос Кристин. Самые волнующие звуки в жизни Ричарда.
И сейчас, двенадцать лет спустя, слушать ее было приятно. Он был уверен, как в том, что небо – синее, а утром встанет солнце, что не ошибся, женившись на девушке с хрипловатым голосом, мягкими черными волосами до плеч и темными карими глазами.
Пока Эми залезала в пижаму, мать весело расспрашивала:
– Так что же натворили негодные Мальчишки?
– Они прыгали на чердаке. Папа выбросит их головы в уборную.
– Следовало бы выбросить туда головы тех пап, которые учат детей глупостям, – неодобрительно заметила Кристин. – Помнится, когда Марку было пять лет, папочка внушил ему, что человечки в телевизоре – живые. И вот вхожу я однажды в гостиную и вижу, как сын старательно пропихивает печенье сквозь вентиляционную решетку телевизора. Видите ли, ему показалось, что Лаурель и Харди проголодались.
Ричард усмехнулся:
– Виновен, ваша честь. Но я был тогда молод и зелен.
– Таким и остался, – улыбнулась жена. – Ты и сейчас способен засунуть в микроволновку пирог прямо в фольге, едва не взорвав дом со всеми жильцами.
– Обычная оплошность...
– А как ты чуть не поджег изгородь, разжигая жаровню, не забыл?
– С каждым может случиться.
– И как меня угораздило влюбиться в стихийное бедствие?
– Зато я сложен, как греческий бог.
– Ну да, тот толстый, с трезубцем.
Он рассмеялся:
– Не насмехайся над моим телом. Оно сегодня достаточно настрадалось.
– Прививки? Большая была очередь у врача?
– Не слишком. И все равно уколы делала сестра. Шприцем, длиной с мою руку.
– Ты почувствовал укол?
– В сердце или в зад? В любом случае – да.
– Дурачок, – полотенце мягко обрушилось ему на голову, а жена с Эми выскользнули из ванной. – Хотела бы я посмотреть на твое лицо, когда она загоняла в тебя иглу.
– Садистка, – улыбнулся Ричард, радуясь, что жена в хорошем настроении.
– А где болело, папочка? – сочувственно спросила Эми.
Он хлопнул себя по левой ягодице.
– Вот здесь, милая.
Эми изо всей силы боднула его снизу в указанное место.
– У-ау. Ах ты, мартышка. Ну, я тебе...
– Т-с-с. – Кристин прижала палец к губам. – Слышал?
– Что?
– Мальчишки, – пропела Эми.
– Там, – Кристин указала глазами наверх. – Слышишь?
Ричард прислушался Действительно, какой-то звук. Как будто кто-то тихонько постукивает по стропилам.
– Может, на чердаке поселились птицы?
– Мальчишки, – настаивала Эми, блестя глазами. – Мы им головы оторвем...
Ричард прислушался, склонив голову набок.
– Стихло. Возможно, чайка разгуливает по крыше? Они бывают здоровенные...
– Ты не хочешь быстренько посмотреть? – предложила Кристин. – Нам ни к чему птичьи украшения на елочных игрушках.
– Не представляю, как птица могла попасть на чердак. Чердачное окошко точно закрыто.
– Т-с-с! Слушай! – Все трое замерли.
И услышали. Гулкий рокот, от которого задрожали стекла.
– Ну, вот все и объяснилось, – заметил Ричард. – Идет гроза. Надо проверить, не остались ли на улице велосипеды.
– Скорее, милый. Скоро будет темно, как у гориллы в... где-то там.
– Как ты изящно выражаешься, милая!
Он сбежал вниз по лестнице. В гостиной Марк сидел перед телевизором. На экране робот пытался оторвать голову другому роботу.
– Марк, ты все еще хочешь показать мне кровавые пятна?
– Поздно, пап. – Мальчик кивнул на окно. Дождь за стеклами хлестал, как струи из шланга. Раскатился гром, и Ричарду вдруг показалось, что на их домик обрушился удар молота.
Глава 8
Живая боль
Лунный свет. Луга. Острые стебельки колют лодыжки. Дерево. Голая вершина. Окна заброшенного дома светятся, как глаза призрака. И стон. Раскатывается в ночи. Как предсмертная песнь одинокого и давно, давно забытого божества.
Вот мой Губитель.
Розмари Сноу без сознания на больничной койке. Повторяется все тот же сон. Она не знает, что видела его уже сотни раз, а может, тысячи или сотни тысяч. Все тот же сон.
Рушится ферма.
Раздавлено в щепки дерево.
А потом мучительное бегство от преследователя, уничтожающего все на своем пути. Бегство, кончающееся прыжком на вагон с углем. Дальше – темнота.
Но хотя последовательность событий сохранялась, в ткань сна вкрались изменения. С каждым разом преследователь виден чуть яснее. Словно нечто огромное и неразличимое постепенно выходит из тумана. Может быть, нечто знакомое, только забытое.
Она уже различала кошмарные детали того, кто так неумолимо гнал ее через поля.
Она видела...
Господи!
Боль. Боль метеором пронзила ее тело. Опять что-то горячее и жалящее протискивается у нее между ног. Она чувствует, как оно продвигается дальше, в живот.
Крошечные частицы ее разума, скрытые где-то глубоко в мозгу, как в бетонном бункере во время атомной войны, продолжают бодрствовать. Они чувствуют ударные волны взрывов и мечутся из угла в угол в поисках спасения.
“Кто-то меня насилует, – думает она. – Какой-то толстопузый санитар видит меня ночью одну в палате. Хихикает: смотрите-ка, какая мяконькая и тепленькая... Пульс есть, и мамочке не нажалуется – чего еще надо?”
Снова молнией ударила боль, прожгла горячий след между ног, в живот, до самой груди. Обрывки сознания в мозгу метались в поисках спасения: скрыться от боли, которая преследует ее и...
...кажется, будто какой-то жирный самец загоняет в нее бутылку от виски.
“Трахнул тебя Джек Дэниельс, и как звать не спросил, Розмари Сноу”.
Теперь мучитель загоняет иглу в щеку до самых десен. Нажал. Игла со скрежетом проталкивается между зубами и пронзает язык. Она кричит, но с губ срывается только невнятное мычание.
“Толстый санитар с бутылкой виски...” На этот раз комок горячей боли проталкивается вверх к лобковой кости, разрывая трубы, и лоно лопается, как воздушный шар. Этому нет конца: огненный шар проходит по сосудам к плечам, огонь течет в кончики пальцев; новые иглы втыкаются в лицо; левое колено со скрежетом отпиливают пилой...
– ...Слышишь?.. Ты меня слышишь? Я сиделка. Ты в больнице. Ты меня слышишь?
Значит, никто ее не мучил – доходит до обрывков сознания, забившихся в уголок мозга. Эта боль просто означает, что она приходит в себя. Господи, должно быть, после того прыжка она навсегда останется калекой. Валяется теперь, как сломанная кукла, в какой-то безымянной больничке, вся в швах, скобках, бинтах, и ее кормят через капельницы и питательные клизмы.
Она попыталась открыть глаза. С большим трудом чуть приподняла веки, ожидая увидеть яркий свет и лицо сиделки.
Но увидела полумрак, низкую скошенную крышу над головой, маленькое окошко на дальнем конце комнаты.
Пыль, пауки и разбросанный в беспорядке хлам. На столе гора елочных игрушек, коробка со свечками, разорванный полиэтиленовый мешок, из которого торчат уголки журналов.
Она не вертела головой, но изображение постоянно смещалось, как будто кинооператор водил объективом камеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47