- Можешь забирать все за пятьдесят
долларов.
- Ты спятил? - поинтересовался я. - Слишком дорого.
- Фотки очень хорошие.
- Да, хорошие, - признал я. - Но для меня они столько не стоят. Кроме
того, пятидесяти у меня нет.
- Можешь взять любые шесть за двадцать пять.
- Нет.
Я мог просто сказать, что никогда не ношу с собой наличные и
покончить с этим. Теоретически, мне не нужны были купюры так как
удостоверение личности также вполне годилось для оплаты чего угодно по
моему лицевому счету, баланс которого тотчас же проверялся. Но, конечно,
каждый носил с собой некоторую сумму наличными для покупок, регистрация
которых представлялась нежелательной. Кроме того, я просто мог послать его
ко всем чертям и пойти своей дорогой.
Ладно, по какой-то причине я застрял. Причина, должно быть,
заключалась в том, что эти фотографии прельщали меня. И чтобы как можно
скорее рассчитаться со своей послекончинной травмой, я решил ублажить свои
неврозы и купить парочку.
Я отобрал для себя четкий, ясный снимок Земли и изображение мрачной и
яркой россыпи Млечного пути. Я отдал ему по два доллара за штуку, спрятал
их рядом со своим пистолетом и оставил его там вместе с его зубочисткой и
усмешкой.
Через несколько мгновений я вошел в Коктейль-холл в Крыле 19.
Спустился вниз по пандусу и покинул станцию. Затем вскочил на ленточную
дорожку. Здесь всегда царил вечер, и именно поэтому мне здесь было уютно.
Потолок скрывался в темноте, а маленькие освещенные участки напоминали
бивачные костры в необозримом поле. Я оставался на медленно движущейся
дорожке в гордом одиночестве. Тех четверых, что прошли передо мной сквозь
Проход, нигде не было видно. Несколько раз я менял дорожки, пробираясь к
одному из самых затемненных участков левее. Я двигался мимо затейливо
декорированных укромных уголков и сокровенных местечек, выполненных во
всевозможных стилях; некоторые из них были заняты, но многие нет. То
здесь, то там я наталкивался на вечеринки, иногда до меня доносились звуки
музыки и смеха. Случайно я заметил парочку, их пальцы соприкасались,
головы склонялись над столиком, на котором мерцал маленький огонек.
Однажды на глаза мне попалась одинокая фигура, тяжело облокачивающаяся на
столик, пьющая в темноте. Я, должно быть, проехал несколько миль, пока
мной не овладело умиротворяющее чувство уединенности, и я сошел вниз,
чтобы найти для себя местечко.
Я прошел между затемненными столиками, свернул за угол, перешел
небольшой мостик и быстро проскочил сквозь рощицу искусственных пальм, не
обращая внимания на этот полинезийский интерьер. Еще несколько поворотов и
я очутился в удивительно маленьком закутке. Усевшись в плетеное кресло за
столиком, я наклонился вперед и включил имитацию масляной лампы. Ее
нежный, желтоватый свет высветил для меня кресла с подлокотниками, на
спинки которых были наброшены кружевные салфеточки, пианино, пару
невыразительных портретов, полку книг в дорогих переплетах. Я забрел в
гостиную викторианской эпохи, и ее величественная основательность и
умиротворенность подействовали на меня так успокаивающе, как мне этого
требовалось.
Я нашел заказник, засунул его под стол. Вставив свое удостоверение, я
заказал джин с тоником. Вслед за этим я попросил сигару. Через мгновение
они появились, я приподнял решетку и перенес их на стол.
Я сделал первый освежающий глоток и закурил сигару. И то, и другое
было изумительным по вкусу. Какое-то время я просто сидел и, не думая ни о
чем, предавался приятным ощущениям. Но, наконец, что-то шевельнулось во
мне, и я вытащил из куртки две фотографии. Положив их на стол рядышком,
стал рассматривать.
И снова очарование и нечто, странно напоминающее ностальгию по
невиданному...
Размышляя о Земле и об этой великой звездной реке, я попытался
проанализировать свои ощущения. Попытка провалилась и меня охватила
тревога, перерастающая в почти неоспоримую догадку о их происхождении.
Старина Лэндж, мой покойный предшественник. Это имело какое-то
отношение к нему, к пожертвованной части...
Существовал только один-единственный способ узнать наверняка -
крайняя мера, и я даже не мог припомнить, применялась ли она когда-либо.
Даже несмотря на то, что со мной произошло жуткое ужасающее событие, мне
не казалось, что исследование моих посттравматических реакций на какие-то
фотографии обосновывает ее применение. Мертвые были мертвы и
подразумевалось, что они и должны оставаться таковыми по вполне
обоснованным причинам. Хотя сложившаяся ситуация представлялась весьма
серьезной, я не мог представить себе какое-либо стечение обстоятельств,
при котором извлечение седьмой булавки стало бы обоснованным...
Боже мой! Словно некто, кого я не мог вспомнить, и чья судьба была
мне неведома прислал мне нежданный привет. Моя безумная, предсмертная
мысль, подавляемая болью, страхом... Вытащи седьмую булавку...
Зачем, я по-прежнему понятия не имел.
Не прозвучало издевательского смешка, не было горячечной
шизофренической реакции. Но тогда я обрадовался бы даже этому, ибо
испытывал чувство полного одиночества и ужаса пробиравшего меня почти до
костей.
Я боялся того, что за этим скрывалось, что это значило. Седьмая
булавка страшила меня больше самой смерти.
Почему я должен нести ответственность?
Я выпил залпом, не разрешив себе заявить: "Это несправедливо."
Существовал быстрый, простой способ избавиться от одиночества, но это было
бы нечестно по отношению к другим. Нет. Я должен был попотеть и
разобраться самостоятельно. Только так. Я проклинал свою слабость и свой
страх, но понимал, что по эту сторону черной двери помощи мне не будет.
Проклятье!
Я заказал еще порцию выпивки, на этот раз медленно ее потягивая,
потом затянулся сигарой. Я пристально вглядывался в фотографии, пытаясь
проникнуть в их тайну простым напряжением глазных яблок. Ничего. Манящие и
запретные, но кто из живущих помнит, что осталось от Земли, и кто, черт
возьми, когда-нибудь видел звезду? Несмотря на свой возраст, я все-таки
чувствовал себя в чем-то повинным и мне было неловко, что я сижу здесь,
уставившись на изображения того места, откуда мы пришли, и его
галактической декорации. Однако, я все же не испытывал похотливых
вожделений.
Мне показалось, что я слышу шум, но все эти перегородки и меблировки
не позволяли определить его направление. Вряд ли это имеет особое
значение, подумалось мне. Если бы кто-нибудь сидел в нескольких футах от
меня, то ни один из нас не ведал бы о присутствии другого. Хотя я
предпочитал реальность, мне казалось, что с меня хватит и иллюзии
одиночества. Я еще не был готов встать и отправиться дальше.
Я прислушался к тиканью часов в их стеклянном футляре. Мне нравился
этот закуток. Мне следовало отметить его координаты, чтобы я смог
вернуться сюда. Я...
Я услышал шум, на этот раз не вызвавший сомнений и громче. Кто-то
налетел на какой-то предмет меблировки. Но теперь донесся и другой звук:
мягкое механическое жужжание. Ну и хорошо. Это означало, что, вероятно,
работает автоматический уборщик и, в таком случае, он обойдет занятый
участок.
Я сделал еще глоток и вяло улыбнулся, снимая руку с фотографий. Я
машинально прикрыл их, когда понял, что кто-то направляется в эту сторону.
Через несколько секунд я снова услышал его совсем отчетливо, очень
близко. Потом он появился из-за угла в дальнем конце комнаты. Это был
старик в движущемся кресле, прошедший передо мной сквозь Проход 2. Он
кивнул мне и улыбнулся.
- Привет, - сказал он, плавно приближаясь. - Моя фамилия Блэк. Я
видел вас на станции тоннеля - Амбулатория, Крыло 3.
Я кивнул.
- Я вас тоже заметил.
Остановившись перед столиком, он хихикнул.
- Когда я заметил, как вы сходите с дорожки, я решил, что вы
остановились здесь, чтобы выпить.
Он глянул на мой стакан.
- Я не видел вас на дорожке.
- Я был довольно далеко впереди вас. Как бы там ни было, я оказался в
затруднительном положении и мне подумалось, что, может быть, вы
соблаговолите помочь мне.
- А что такое?
- Я бы хотел купить себе выпивку.
- Давайте. Заказник внизу.
Он покачал головой.
- Вы не понимаете. Я не могу этого сделать. То есть, непосредственным
образом.
- Что вы хотите этим сказать?
- Указания врача. Мой счет контролируется. Если я засуну свое
удостоверение в эту машину и закажу спиртное, Центральная распорядится не
продавать его мне, проведя автоматическую проверку моего кредита.
- Понимаю.
- Но я не разорен. Я хочу сказать, у меня есть наличные. Но для этой
штуки наличные не годятся. И вот что у меня было на уме: если я найду
кого-нибудь, кто купит мне выпивку по своему удостоверению, я расплачусь с
ним наличными - черт! Я бы даже и ему купил тоже, и не останется никаких
следов того, что я это сделал.
- Не знаю, - сказал я. - Если ваш врач не хочет, чтобы вы пили, мне
не хотелось брать на себя ответственность за то, что не может принести вам
ничего хорошего.
Он кивнул.
- О, доктор прав, - сказал он. - Едва ли я хорошо выгляжу. Достаточно
посмотреть на меня и вам все станет ясно. Печально быть в моем положении.
Они поддерживают во мне жизнь, но мне затруднительно назвать это жизнью. И
некоторое физическое недомогание завтра - это не слишком высокая плата за
порцию неразбавленного виски. Я от этого не помру. - Он пожал плечами. -
Но даже если и так, это не будет иметь значения ни для кого. Что скажете?
Я кивнул.
- Это не преступление, - сказал я, - и только вы можете по-настоящему
судить о том что для вас важнее.
Я вставил свое удостоверение в отверстие.
- Закажите двойную, - сказал он.
Я заказал и передал ему выпивку, он сделал большой, неторопливый
глоток, вздохнул. Потом он поставил стакан, порылся в кармане куртки и
вытащил пачку сигарет.
- И этого мне тоже нельзя, - сказал он, прикуривая.
Около минуты мы сидели в молчании, предаваясь, по-видимому, своим
личным ощущениям. Как ни странно, я не испытывал раздражения этим
нарушением своего одиночества, за которым я так далеко забрался. Мне было
жаль старика, конечно, одинокого в этом мире, ждущего смерти, вынужденного
находить предлоги, чтобы вырываться из какого-нибудь приютившего его
пансионата и выпрашивать случайную выпивку, одно из немногих оставшихся у
него удовольствий. Но это было больше, чем сочувствие. В его покрытом
глубокими морщинами лице чувствовалось воодушевление дерзость, сила. Его
темные глаза были ясными, не тряслись его руки, покрытые пигментными
пятнами. В нем было что-то успокаивающее, почти близкое. Я был убежден,
что никогда раньше не встречал этого человека, но наша встреча здесь и при
таких обстоятельствах вызывала во мне странное, иррациональное ощущение,
что она заранее подготовлена.
- Что у вас там? - спросил он, и я проследил за его взглядом. -
Похабные картинки?
Лицо мое потеплело.
- Ну, в некотором роде, - сказал я, и он хмыкнул. Потом наклонился ко
мне, заглянув в глаза.
- Можно? - спросил он.
Я кивнул.
Он взял их, откинулся назад. Осмотрел искоса из-под косматых бровей и
склонил голову набок. Затем поджав губы, он довольно долго разглядывал их,
наконец улыбнулся и положил на стол.
- Очень хорошо, - сказал он. - Очень хорошие фотографии. - Тут его
голос изменился. - Увидеть Землю и умереть.
- Не понял...
- Старое присловье, вот сейчас вспомнилось. "Увидеть Венецию и
умереть". "Увидеть Неаполь и умереть". "Да скончаться тебе в Ирландии".
Некоторые города когда-то так гордились собой, что их посещение для многих
считалось величайшим событием в жизни. В моем возрасте можно быть
космополитом в несколько большей степени. Спасибо, что дали мне взглянуть
на них. - Его голос окреп. - Они пробудили во мне много воспоминаний.
Некоторые из них даже были приятными.
Он сделал большой глоток, а я смотрел на него, как зачарованный.
Казалось, он стал выше ростом, когда выпрямился в кресле.
Но это невозможно. Это просто невозможно. Я должен был спросить его.
- И сколько же вам лет, мистер Блэк?
Он ухмыльнулся уголком рта, небрежно туша свою сигару.
- Можно слишком по-разному ответить на ваш вопрос, - сказал он. Но я
понимаю, о чем вы на самом деле спрашиваете. Да, я видел Землю в
действительности, а не только на фотографиях. Я помню, как все было, до
того, как был построен Дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28