Может быть, усиливающаяся чувствительность
к тому, что люди казались чуть-чуть добрее, более умиротворенными,
возбуждала некое ощущение собственной ущербности, словно я умудрился
пропустить какой-то необходимый шаг в процессе цивилизации. Я обычно не
склонен к самонаблюдениям подобного рода, но когда ощущения становятся
достаточно сильными и навязчивыми, они заставляют думать о себе.
Но все-таки, как может человек показать кому-либо свое внутреннее
состояние, а тем более тот, кто кажется карикатурой на себя самого? То,
что я хотел сказать, слишком многозначно, и подобные вещи, на самом деле,
не могут быть переданы словами.
Однако Пол понял все это, понял меня лучше, чем я ожидал. Ибо он
сделал два предложения, и одно из них я немедленно принял, размышляя над
другим.
Вот. Например.
Я вернулся на Сицилию. Я бы сказал, - почти предсказуемый поступок
для человека в моих условиях и в моем душевном состоянии. Кроме
напрашивающихся ассоциаций с попыткой возвращения к детству, я еще узнал,
что это одно из немногих мест в мире пока не пострадавшее от чрезмерного
усовершенствования. Тогда это было для меня в самом подлинном смысле
способом возвращения назад сквозь время.
Я не задерживался в Палермо, но сразу отправился к глубинку. Я снял
уединенный дом, в котором чувствовалось что-то знакомое, и ежедневно по
несколько часов проводил, катаясь на одной из двух лошадей, доставшихся в
придачу к нему. По утрам я спускался верхом на каменистый берег и смотрел,
как накатывается на меня пенящийся и грохочущий прибой. Я проезжал вдоль
мокрых камней-голышей, на которых таяла пена, слушал пронзительные крики
птиц, чертящих над прибоем круги и падающих к нему, вдыхал соленый морской
ветер, следя за игрой ослепительных бликов и теней в панораме
нежно-светлых тонов. Днем или по вечерам, в зависимости от собственного
настроения, я часто катался среди холмов, где хилая травка и кривые
деревца отчаянно льнули к худосочной земле, и влажное дыхание Средиземного
моря, в зависимости от настроения, нагоняло на меня духоту или прохладу.
Если я не засматривался слишком на несколько неподвижных звезд, если я не
поднимал глаз, когда огни транспортного самолета высоко и стремительно
проносились над моей головой, если я не использовал блок связи ни для
чего, кроме музыки, и ездил в ближайший городок не чаще, чем раз в неделю
или около того, за быстро иссякающими запасами, то казалось, что время для
меня повернуло вспять. Казалось, что не только текущее столетие, но и вся
моя взрослая жизнь отступили и растворились в вечном ландшафте моей
молодости. Поэтому то, что произошло потом, не было чем-то необъяснимым.
Ее звали Джулия, и я в первый раз встретил ее в скалистом тупике,
покрытом пышной зеленью, по сравнению с холмами цвета ссадин, среди
которых я весь этот день катался. Она сидела на земле под деревом,
напоминавшим застывший фонтан варенья, к которому прилипли светлые
конфетти, ее темные волосы были зачесаны и собраны заколкой кораллового
цвета, на коленях лежал блокнот для эскизов, она вскидывала и опускала
глаза, делала рукой точные, расчетливые движения, зарисовывая маленькое
стадо овец. Некоторое время я просто сидел на лошади и наблюдал за ней, но
потом выглянувшее из-за облака солнце отбросило мою длинную тень возле
нее.
Тогда она повернулась и заслонила глаза от солнца. Я спешился,
обмотал поводья вокруг подвернувшейся ветки ближайшего куста и пошел вниз.
- Привет, - сказал я, приблизившись.
Пока я шел к ней, прошло десять или пятнадцать секунд именно столько
времени потребовалось ей, чтобы решиться кивнуть и слегка улыбнуться.
- Привет, - сказала она.
- Меня зовут Анджело. Я проезжал мимо и заметил вас, увидел это
место, подумал, что было бы славно остановиться, выкурить сигарету и
посмотреть, как вы рисуете. Не возражаете?
Она кивнула, улыбнулась немного дружелюбней, взяла у меня сигарету.
- Я Джулия, - сказала она. - Я здесь работаю.
- Художник на натуре?
- Биопроектант. Это просто хобби, - сказала она, слегка хлопнув по
блокноту и оставив на нем руку, чтобы закрыть нарисованное.
- Вот как? Что же вы биопроектируете?
Она кивнула на шерстяную ораву.
- Ее, - сказала она.
- Какую из них?
- Их всех.
- Боюсь, я не понимаю...
- Это клоны, - сказала она, - каждая выращена из ткани одного и того
же донора.
- Ну, это тонкая работа, - сказал я. - Расскажите мне о клонах, - и я
уселся на траву, и стал смотреть, как ее поедают.
Кажется, она обрадовалась возможности закрыть блокнот, не позволив
мне посмотреть на ее работу. Она принялась рассказывать историю своего
стада, и понадобилось всего лишь подкинуть несколько вопросов, чтобы я
узнал кое-что и о ней тоже.
Она была родом из Катании, но училась во Франции и теперь была
сотрудницей института в Швейцарии, в котором проводились научные
исследования в области животноводства. В том числе в полевых условиях
велись испытания по клонированию перспективных особей в различных условиях
окружающей среды. Ей было двадцать шесть, совсем недавно на очень
печальной ноте завершилась ее семейная жизнь, и она добилась, чтобы ее
отправили в поле с подопытным стадом. Она вернулась на Сицилию немногим
более двух месяцев назад. Она многое рассказала мне о клонах,
действительно увлеклась, обнаружив мое очевидное невежество в этом деле,
описывая в чрезмерных подробностях процессы посредством которых ее овечка
была выращена из клеточных образцов гибрида в Швейцарии для копирования ее
во всех подробностях. Она даже поведала мне о странном и до сих пор не
разъясненном резонансном эффекте, проявляющемся, если у них у всех
возникают временные симптомы одной и той же болезни, если поражена одна из
них, в том числе и у оригинала в Швейцарии и у всех прочих в разных частях
света. Нет, насколько ей известно, еще не было попыток клонирования на
уровне человеческих существ, хотя ходят слухи насчет экспериментов на
одном из внешних миров. Хотя было ясно, что она очень неплохо знает свое
дело, через некоторое время мне внезапно пришло в голову, что она говорит
все это скорее ради удовольствия иметь собеседника, а вовсе не из
какого-нибудь желания как можно больше рассказать. Но и это тоже сближало
нас.
Но в тот день я не рассказал ей свою собственную историю. Я слушал,
некоторое время мы сидели молча, глядя на овец, на удлиняющиеся тени,
опять разговаривали, перескакивая с самых серьезных тем на незначительные
и неопределенные. Постепенно в нашей беседе все очевиднее стало
проявляться обоюдное желание увидеться на следующий день или через день, и
видеться снова и снова.
Прошло некоторое время, и она заинтересовалась верховой ездой. Вскоре
мы катались вместе каждый день по утрам или вечерам, а иногда и по утрам и
по вечерам. Я рассказал ей, откуда я взялся и каким образом, пропустив
только историю о том, чем я занимался и о подлинном характере своей
кончины. Довольно долго я не отдавал себе отчета в том, что влюбляюсь,
даже после того, как мы стали любовниками. Я совершил это открытие в тот
день, когда решился на второе предложение Пола, я понял, насколько важное
место она занимает в моих раздумьях.
Я встал, пересек комнату, подошел к окну поднял штору и уставился в
ночь. Тлеющие в золе камина угольки все еще светились вишневым и
оранжевым. Холод снаружи проник сквозь стены и теперь полз к нашему углу
комнаты.
- Мне придется скоро уехать, - сказал я.
- Куда ты едешь?
- Не могу сказать.
Молчание. Потом:
- Ты вернешься?
У меня не было ответа, хотя я бы хотел его иметь.
- А ты хочешь?
Опять молчание. Затем:
- Да.
- Я постараюсь, - сказал я.
Почему я собирался взять контракт на Стайлера? Я хотел этого с того
момента, как Пол ввел меня в курс дела. Высокооплачиваемая синекура в
компании и большая пачка дорогих акций были лишь лежащим на поверхности
авансом по этому делу. Я не питал иллюзий насчет того, что мое оттаивание,
мое лечение, мое восстановление стали следствием ничем не замутненного
желания моих потомков иметь меня в своем обществе. Необходимая технология
существовала уже несколько десятилетий. Тем не менее, в ощущении того, что
в тебе нуждаются, неважно по каким причинам нет ничего неприятного. Мое
удовольствие от их внимания ко мне ни в коей мере не омрачалось
пониманием, что я владею чем-то, в чем они заинтересованы. Во всяком
случае, это поддерживало меня. Какое еще влияние мог я иметь на текущий
день? Я был больше, чем просто диковина. Я владел ценностью, и это
освобождало меня от случайных эмоций, а ее реализация могла вернуть мне
некую меру господства, могла принести мне новый авторитет. Я размышлял об
этом или о чем-то вроде этого еще раньше когда остановил лошадь над
ближайшей деревушкой в местечке, где оливковые сады поднимались через
заросли кустарника до оголенной земли. Вскоре за моей спиной появилась
Джулия.
- Что такое? - спросила она.
В этот момент я прикидывал, как бы это было, если бы я вдруг
проснулся без воспоминаний о своем прошлом. Проще или труднее было бы
найти мне какое-нибудь пристанище в жизни и удовлетвориться этим? Смог бы
я тогда, как эти обитатели деревушки внизу, заинтересованно и не без
удовольствия заниматься простыми делами, повторяющимися по десять тысяч
раз?
Я стоял на берегу мелкой, надежно укрытой бухточки, теплым, солнечным
днем, глядел как сверкающие под солнцем струйки воды, дрожа, сбегают по ее
обнаженной груди; когда она перестала плескаться, улыбка сбежала с ее
лица, и она спросила "Что такое?", я думал о тех семнадцати убитых мной,
после чего меня начали называть "Энджи Ангел", а я занимал все более
высокое положение и обеспечил себе приличное существование. Конечно, Пол
не знал обо всех этих убийствах. Я был удивлен, что он вообще знает так
много, - о восьми, если быть точным, имена были названы с такой
уверенностью, которую, мне казалось, он бы не смог разыграть. Со своей
стороны мне представлялось почти непостижимым, что юридические тонкости и
соблюдение установленных организацией норм и правил оказались не просто
прикрытием, что на самом деле осталось очень мало надежных
профессиональных убийц. Итак, кажется, я действительно притащил с собой
через годы нечто ценное. Однако, когда я обеспечил себе положение на самом
высшем уровне организации, я, в основном, лично избегал участия в такого
рода деятельности. И теперь получить предложение о контракте, в эти
спокойные времена почти полного окультуривания, плавно сцепляющихся
шестеренок, продления жизни и межзвездных путешествий... Это казалось не
просто странным, как бы Пол не деликатничал в этом вопросе.
Когда мы ели апельсины в тени водообрабатывающего цеха, стены
которого, когда-то ровные и гладкие, утратили былой вид частично из-за
погоды, а частично под влиянием сирени и глициний, я погладил ее по
голове, и она нарвала морозника, этого древнего средства от безумия,
надела венок мне на голову, и мои мысли унеслись далеко за пределы строго
расчерченных диаграмм черепной коробки и стен, подточенных пеной цветения,
и забрались в полностью автоматизированный механизм установки, звуки
которой доносились до нас с мягкой неотвратимостью; пока она вбирала в
себя, очищала и изрыгала, я не знаю сколько, тысяч галлонов моря, я
размышлял о двойственной сущности Герберта Стайлера, представителя
"Доксфорд Индастриз" на планете, называющейся Алво, непостижимо удаленной
от бледной человеческой звезды. На этот раз Джулия не заметила и не
спросила "Что такое?", а я подумал, должен ли человек, подвергнувшийся
экспериментальному нейровмешательству, которое по-прежнему считается
незаконным на Земле, но открывает доступ к работе величайшего
компьютерного комплекса, должен ли этот человек, который ради своей
компании препятствует экспансии КОЗА на самых лакомых из отдаленных миров,
считаться машиной в человеческом обличье или человеком с компьютерным
разумом, и может ли считаться то, что меня попросили сделать,
человекоубийством в прямом смысле слова, или это нечто абсолютно новое,
например, механоубийство, или киберубийство. А между тем мы впитывали
глухое ворчание моря и вибрацию ближайших водосооружений и ароматы цветов
и соленые прикосновения морского ветерка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
к тому, что люди казались чуть-чуть добрее, более умиротворенными,
возбуждала некое ощущение собственной ущербности, словно я умудрился
пропустить какой-то необходимый шаг в процессе цивилизации. Я обычно не
склонен к самонаблюдениям подобного рода, но когда ощущения становятся
достаточно сильными и навязчивыми, они заставляют думать о себе.
Но все-таки, как может человек показать кому-либо свое внутреннее
состояние, а тем более тот, кто кажется карикатурой на себя самого? То,
что я хотел сказать, слишком многозначно, и подобные вещи, на самом деле,
не могут быть переданы словами.
Однако Пол понял все это, понял меня лучше, чем я ожидал. Ибо он
сделал два предложения, и одно из них я немедленно принял, размышляя над
другим.
Вот. Например.
Я вернулся на Сицилию. Я бы сказал, - почти предсказуемый поступок
для человека в моих условиях и в моем душевном состоянии. Кроме
напрашивающихся ассоциаций с попыткой возвращения к детству, я еще узнал,
что это одно из немногих мест в мире пока не пострадавшее от чрезмерного
усовершенствования. Тогда это было для меня в самом подлинном смысле
способом возвращения назад сквозь время.
Я не задерживался в Палермо, но сразу отправился к глубинку. Я снял
уединенный дом, в котором чувствовалось что-то знакомое, и ежедневно по
несколько часов проводил, катаясь на одной из двух лошадей, доставшихся в
придачу к нему. По утрам я спускался верхом на каменистый берег и смотрел,
как накатывается на меня пенящийся и грохочущий прибой. Я проезжал вдоль
мокрых камней-голышей, на которых таяла пена, слушал пронзительные крики
птиц, чертящих над прибоем круги и падающих к нему, вдыхал соленый морской
ветер, следя за игрой ослепительных бликов и теней в панораме
нежно-светлых тонов. Днем или по вечерам, в зависимости от собственного
настроения, я часто катался среди холмов, где хилая травка и кривые
деревца отчаянно льнули к худосочной земле, и влажное дыхание Средиземного
моря, в зависимости от настроения, нагоняло на меня духоту или прохладу.
Если я не засматривался слишком на несколько неподвижных звезд, если я не
поднимал глаз, когда огни транспортного самолета высоко и стремительно
проносились над моей головой, если я не использовал блок связи ни для
чего, кроме музыки, и ездил в ближайший городок не чаще, чем раз в неделю
или около того, за быстро иссякающими запасами, то казалось, что время для
меня повернуло вспять. Казалось, что не только текущее столетие, но и вся
моя взрослая жизнь отступили и растворились в вечном ландшафте моей
молодости. Поэтому то, что произошло потом, не было чем-то необъяснимым.
Ее звали Джулия, и я в первый раз встретил ее в скалистом тупике,
покрытом пышной зеленью, по сравнению с холмами цвета ссадин, среди
которых я весь этот день катался. Она сидела на земле под деревом,
напоминавшим застывший фонтан варенья, к которому прилипли светлые
конфетти, ее темные волосы были зачесаны и собраны заколкой кораллового
цвета, на коленях лежал блокнот для эскизов, она вскидывала и опускала
глаза, делала рукой точные, расчетливые движения, зарисовывая маленькое
стадо овец. Некоторое время я просто сидел на лошади и наблюдал за ней, но
потом выглянувшее из-за облака солнце отбросило мою длинную тень возле
нее.
Тогда она повернулась и заслонила глаза от солнца. Я спешился,
обмотал поводья вокруг подвернувшейся ветки ближайшего куста и пошел вниз.
- Привет, - сказал я, приблизившись.
Пока я шел к ней, прошло десять или пятнадцать секунд именно столько
времени потребовалось ей, чтобы решиться кивнуть и слегка улыбнуться.
- Привет, - сказала она.
- Меня зовут Анджело. Я проезжал мимо и заметил вас, увидел это
место, подумал, что было бы славно остановиться, выкурить сигарету и
посмотреть, как вы рисуете. Не возражаете?
Она кивнула, улыбнулась немного дружелюбней, взяла у меня сигарету.
- Я Джулия, - сказала она. - Я здесь работаю.
- Художник на натуре?
- Биопроектант. Это просто хобби, - сказала она, слегка хлопнув по
блокноту и оставив на нем руку, чтобы закрыть нарисованное.
- Вот как? Что же вы биопроектируете?
Она кивнула на шерстяную ораву.
- Ее, - сказала она.
- Какую из них?
- Их всех.
- Боюсь, я не понимаю...
- Это клоны, - сказала она, - каждая выращена из ткани одного и того
же донора.
- Ну, это тонкая работа, - сказал я. - Расскажите мне о клонах, - и я
уселся на траву, и стал смотреть, как ее поедают.
Кажется, она обрадовалась возможности закрыть блокнот, не позволив
мне посмотреть на ее работу. Она принялась рассказывать историю своего
стада, и понадобилось всего лишь подкинуть несколько вопросов, чтобы я
узнал кое-что и о ней тоже.
Она была родом из Катании, но училась во Франции и теперь была
сотрудницей института в Швейцарии, в котором проводились научные
исследования в области животноводства. В том числе в полевых условиях
велись испытания по клонированию перспективных особей в различных условиях
окружающей среды. Ей было двадцать шесть, совсем недавно на очень
печальной ноте завершилась ее семейная жизнь, и она добилась, чтобы ее
отправили в поле с подопытным стадом. Она вернулась на Сицилию немногим
более двух месяцев назад. Она многое рассказала мне о клонах,
действительно увлеклась, обнаружив мое очевидное невежество в этом деле,
описывая в чрезмерных подробностях процессы посредством которых ее овечка
была выращена из клеточных образцов гибрида в Швейцарии для копирования ее
во всех подробностях. Она даже поведала мне о странном и до сих пор не
разъясненном резонансном эффекте, проявляющемся, если у них у всех
возникают временные симптомы одной и той же болезни, если поражена одна из
них, в том числе и у оригинала в Швейцарии и у всех прочих в разных частях
света. Нет, насколько ей известно, еще не было попыток клонирования на
уровне человеческих существ, хотя ходят слухи насчет экспериментов на
одном из внешних миров. Хотя было ясно, что она очень неплохо знает свое
дело, через некоторое время мне внезапно пришло в голову, что она говорит
все это скорее ради удовольствия иметь собеседника, а вовсе не из
какого-нибудь желания как можно больше рассказать. Но и это тоже сближало
нас.
Но в тот день я не рассказал ей свою собственную историю. Я слушал,
некоторое время мы сидели молча, глядя на овец, на удлиняющиеся тени,
опять разговаривали, перескакивая с самых серьезных тем на незначительные
и неопределенные. Постепенно в нашей беседе все очевиднее стало
проявляться обоюдное желание увидеться на следующий день или через день, и
видеться снова и снова.
Прошло некоторое время, и она заинтересовалась верховой ездой. Вскоре
мы катались вместе каждый день по утрам или вечерам, а иногда и по утрам и
по вечерам. Я рассказал ей, откуда я взялся и каким образом, пропустив
только историю о том, чем я занимался и о подлинном характере своей
кончины. Довольно долго я не отдавал себе отчета в том, что влюбляюсь,
даже после того, как мы стали любовниками. Я совершил это открытие в тот
день, когда решился на второе предложение Пола, я понял, насколько важное
место она занимает в моих раздумьях.
Я встал, пересек комнату, подошел к окну поднял штору и уставился в
ночь. Тлеющие в золе камина угольки все еще светились вишневым и
оранжевым. Холод снаружи проник сквозь стены и теперь полз к нашему углу
комнаты.
- Мне придется скоро уехать, - сказал я.
- Куда ты едешь?
- Не могу сказать.
Молчание. Потом:
- Ты вернешься?
У меня не было ответа, хотя я бы хотел его иметь.
- А ты хочешь?
Опять молчание. Затем:
- Да.
- Я постараюсь, - сказал я.
Почему я собирался взять контракт на Стайлера? Я хотел этого с того
момента, как Пол ввел меня в курс дела. Высокооплачиваемая синекура в
компании и большая пачка дорогих акций были лишь лежащим на поверхности
авансом по этому делу. Я не питал иллюзий насчет того, что мое оттаивание,
мое лечение, мое восстановление стали следствием ничем не замутненного
желания моих потомков иметь меня в своем обществе. Необходимая технология
существовала уже несколько десятилетий. Тем не менее, в ощущении того, что
в тебе нуждаются, неважно по каким причинам нет ничего неприятного. Мое
удовольствие от их внимания ко мне ни в коей мере не омрачалось
пониманием, что я владею чем-то, в чем они заинтересованы. Во всяком
случае, это поддерживало меня. Какое еще влияние мог я иметь на текущий
день? Я был больше, чем просто диковина. Я владел ценностью, и это
освобождало меня от случайных эмоций, а ее реализация могла вернуть мне
некую меру господства, могла принести мне новый авторитет. Я размышлял об
этом или о чем-то вроде этого еще раньше когда остановил лошадь над
ближайшей деревушкой в местечке, где оливковые сады поднимались через
заросли кустарника до оголенной земли. Вскоре за моей спиной появилась
Джулия.
- Что такое? - спросила она.
В этот момент я прикидывал, как бы это было, если бы я вдруг
проснулся без воспоминаний о своем прошлом. Проще или труднее было бы
найти мне какое-нибудь пристанище в жизни и удовлетвориться этим? Смог бы
я тогда, как эти обитатели деревушки внизу, заинтересованно и не без
удовольствия заниматься простыми делами, повторяющимися по десять тысяч
раз?
Я стоял на берегу мелкой, надежно укрытой бухточки, теплым, солнечным
днем, глядел как сверкающие под солнцем струйки воды, дрожа, сбегают по ее
обнаженной груди; когда она перестала плескаться, улыбка сбежала с ее
лица, и она спросила "Что такое?", я думал о тех семнадцати убитых мной,
после чего меня начали называть "Энджи Ангел", а я занимал все более
высокое положение и обеспечил себе приличное существование. Конечно, Пол
не знал обо всех этих убийствах. Я был удивлен, что он вообще знает так
много, - о восьми, если быть точным, имена были названы с такой
уверенностью, которую, мне казалось, он бы не смог разыграть. Со своей
стороны мне представлялось почти непостижимым, что юридические тонкости и
соблюдение установленных организацией норм и правил оказались не просто
прикрытием, что на самом деле осталось очень мало надежных
профессиональных убийц. Итак, кажется, я действительно притащил с собой
через годы нечто ценное. Однако, когда я обеспечил себе положение на самом
высшем уровне организации, я, в основном, лично избегал участия в такого
рода деятельности. И теперь получить предложение о контракте, в эти
спокойные времена почти полного окультуривания, плавно сцепляющихся
шестеренок, продления жизни и межзвездных путешествий... Это казалось не
просто странным, как бы Пол не деликатничал в этом вопросе.
Когда мы ели апельсины в тени водообрабатывающего цеха, стены
которого, когда-то ровные и гладкие, утратили былой вид частично из-за
погоды, а частично под влиянием сирени и глициний, я погладил ее по
голове, и она нарвала морозника, этого древнего средства от безумия,
надела венок мне на голову, и мои мысли унеслись далеко за пределы строго
расчерченных диаграмм черепной коробки и стен, подточенных пеной цветения,
и забрались в полностью автоматизированный механизм установки, звуки
которой доносились до нас с мягкой неотвратимостью; пока она вбирала в
себя, очищала и изрыгала, я не знаю сколько, тысяч галлонов моря, я
размышлял о двойственной сущности Герберта Стайлера, представителя
"Доксфорд Индастриз" на планете, называющейся Алво, непостижимо удаленной
от бледной человеческой звезды. На этот раз Джулия не заметила и не
спросила "Что такое?", а я подумал, должен ли человек, подвергнувшийся
экспериментальному нейровмешательству, которое по-прежнему считается
незаконным на Земле, но открывает доступ к работе величайшего
компьютерного комплекса, должен ли этот человек, который ради своей
компании препятствует экспансии КОЗА на самых лакомых из отдаленных миров,
считаться машиной в человеческом обличье или человеком с компьютерным
разумом, и может ли считаться то, что меня попросили сделать,
человекоубийством в прямом смысле слова, или это нечто абсолютно новое,
например, механоубийство, или киберубийство. А между тем мы впитывали
глухое ворчание моря и вибрацию ближайших водосооружений и ароматы цветов
и соленые прикосновения морского ветерка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28