Профилактические
меры для улучшения состояния и эффективное подавление
насильственно-агрессивного инстинкта способствовали снижению
криминогенности. Имелся так же богатый медицинский опыт, когда все-таки
приходилось латать жертву патологической вспышки. Но хладнокровное,
преднамеренное убийство, такое, как в моем случае... Нет, все это было
ужасно давно. Какой-то более циничный призрак моего прошлого шепнул мне на
ухо, что вполне может быть и так, что по-настоящему хладнокровные и
преднамеренные совершаются так здорово, что они даже и не похожи на
убийства Я быстренько отправил призрак в небытие, которого он давно
заслужил. Или так мне думалось. При том качестве информации, хранящейся в
Доме на каждого, это было практически невозможно.
Самое неудачное, что это выпало на мою долю. Теперь требовалось
сделать только что отвергнутое мною, как невообразимое для кого-либо. То
есть, изыскать возможность сокрытия происшедшего. Но, в конце концов, я
ведь особый случай. На самом деле, я не считаюсь...
Смешок, прозвучавший так, словно он вырвался из моего собственного
горла, подействовал мне на нервы.
- Хорошо сказано, старый крот! - решил я внутри себя. - Полагаю, что
к этому можно относиться с определенной долей иронии.
- Вздор! У тебя совсем нет чувства юмора, Лэндж!
- Я понимаю противоречивость моего положения. Но я не считаю убийство
смешным делом.
- Когда жертва - это мы, да?
- Ты употребил не то местоимение.
- Нет, но будь по-твоему. Твои руки в крови, как и у любого.
- Я не убийца! Я никогда никого не убивал!
Я подавил другой смешок в самом его начале.
- Как насчет самоубийства? Как насчет меня?
- Человек имеет право распоряжаться собой как ему угодно! Ты?
- Ты - ничто! Ты даже не существуешь!
- Тогда чего ты так беспокоишься? Может, психопатия? Нет, Лэндж. Я -
настоящий. Ты убил меня. Ты прикончил меня! Но я существую. И придет
время, когда я буду воскрешен. Твоей собственной рукой.
- Никогда!
- Так будет, потому что я тебе понадоблюсь. Скоро!
Задыхаясь от ярости, я опять отправил своего предка во вполне им
заслуженное забвение.
Некоторое время я проклинал то обстоятельство, что я был тем, кем я
был, одновременно понимая, что ругань - тоже патологическая вспышка,
вызванная травмой смерти. Это не слишком затянулось. Я знал, что пока люди
остаются людьми, необходимо, чтобы я продолжался, в любой форме, какая
потребуется на текущий день.
Мы должны были ждать момента, когда я начну двигаться. Я это тоже
знал. Ждать и прикрывать. Чем больше времени пройдет, пока я смогу
действовать, тем сложнее все может стать при обычном порядке наблюдения за
человеком. Мы все это знали, но мы ценили глубину моих чувств и понимали,
что необходима пауза, прежде чем я опять смогу нормально функционировать.
Я стиснул зубы и сжал кулаки. Такое потакание своим слабостям может
дорого обойтись. Его придется отложить.
Я заставил себя подняться и пересек комнату, чтобы вглядеться в
седоволосое, темноглазое отражение моих пятидесяти годов в зеркале,
висящем над умывальником. Я провел рукой по волосам. Я ухмыльнулся своей
кривой усмешкой, но это не выглядело слишком убедительным.
- Ты выглядишь чертовски погано, - сказал я себе, и мы кивнули в знак
согласия.
Я пустил холодную воду, окатил морщинистую поверхность своей
физиономии, вымыл руки и почувствовал себя немного лучше. Потом, изо всех
сил стараясь не думать ни о чем, кроме непосредственной задачи, я извлек
из стенного шкафа свою одежду и оделся. Сразу, как только я начал
двигаться, возникла неотвратимая необходимость действовать. Я должен был
выбраться отсюда. Я нажал на звонок и стал расхаживать по комнате.
Несколько раз я останавливался у окна и смотрел на маленький, огороженный
парк, где почти никого не было, кроме нескольких больных и посетителей.
Высоко в небе уже тускнели огни. Я мог разглядеть три винтообразных
переходника, широкие балконы галереи вдалеке по левую сторону от меня и
яркий блеск заградительных покрытий на фоне теней. Движение на ленточных
дорожках и на их перекрестках было небольшим, и не было видно находящихся
в полете индивидуальных летательных аппаратов.
Дежурная медсестра привела ко мне молодого врача, еще раньше
говорившего, что со мной все в порядке. Так как теперь между нами
существовало безусловное согласие в данном вопросе, он сказал, что я могу
идти домой. Я поблагодарил его и, спускаясь вниз по пандусу в направлении
ближайшей ленточной дорожки, обнаружил, что мне действительно стало лучше.
Сначала было в общем-то все равно куда идти. Я просто стремился
выбраться из Амбулатории со всеми ее запахами и напоминаниями о том
прискорбном состоянии, в коем мне так недавно довелось побывать. Я
проходил мимо огромных складов с медикаментами; над моей головой время от
времени проплывали воздушные кареты скорой помощи. Стены, перегородки,
полки, штабеля, платформы, пандусы - все вокруг меня выглядело белоснежным
и было обработано карболкой. Постепенно я добрался до самой скоростной
дорожки. Санитары медсестры, врачи, пациенты и родственники усопших или
недужных проносились мимо меня со все увеличивающейся скоростью и чем
быстрее бы, тем лучше. Я испытывал отвращение к этому месту с его
потайными медицинскими припасами, клиническими отделениями, находящимися
под наблюдением обителями для выздоравливающих и следующих в
противоположном направлении. Дорожка плавно свернула за угол парка, где
эти несчастные, сидя на скамейках, или в самодвижущихся креслах, ждали,
когда для них распахнется черная дверь. Высоко над головой птицеподобные
электрокраны перевозили людей и оборудование, дабы поддерживать на должном
уровне беспрестанно изменяющиеся потребности в перемещении людей;
предметов; энергии; равновесия в пространстве, издавая при движении лишь
еле слышимые звуки, доносящиеся с перечеркнутых перекрестными штрихами
небес и напоминавшие кудахтанье курицы-несушки. Я, не переводя дыхания,
сменил дорожек двенадцать, пока не очутился в сутолоке освещенной дневным
светом Кухни с ее запахами и суетой, звуками и красками, напоминавшими мне
о моей постоянной принадлежности к этому миру, а не к тому, другому.
Я поел в небольшой, ярко освещенной закусочной. Я очень проголодался,
но уже через минуту еда потеряла вкус, а ее пережевывание и проглатывание
стали машинальными. Я постоянно бросал взгляды на других посетителей.
Голову мне сверлила непрошенная мысль: может ли это быть один из них? Как
может выглядеть убийца?
Как угодно. Это может быть любой... любой, имеющий повод и
способность к насилию, и ничто из этого не отражается на человеческом
лице. Моя неспособность вообразить себе кого-нибудь, наделенного такими
качествами, не отменяла того обстоятельства, что они проявились лишь
несколько часов назад.
У меня пропал аппетит.
Совсем.
Было чертовски неподходящее время впадать в паранойю, но мной
овладело внезапное желание к новой перемене мест, желание убраться отсюда.
Все вокруг казалось зловещим. Случайные взгляды и жесты других посетителей
стали угрожающими. Я почувствовал, как напряглись мои мышцы, когда за моей
спиной прошел какой-то толстяк с подносом. Я знал, что если он толкнет мой
стул, или ненароком заденет меня, то я, завопив, подпрыгну.
Я встал, как только освободился проход. Это все, что я мог сделать,
чтобы сдержаться и не побежать на пути к трассе ленточной дорожки. Потом я
некоторое время просто ехал, не думая ни о чем, не желая оставаться в
толпе, но и не мечтая оказаться в одиночестве. Я расслышал свои
собственные приглушенные проклятия.
Конечно, есть место, где будут люди, и где мне не будет страшно. В
этом я был уверен. Получить подтверждение можно просто, но мое настроение
могло оказаться заразительным, а я хотел сдержать его в себе, пока но не
пройдет вовсе. Самым легким было просто отправиться туда - на место
убийства.
Я решил, что сначала нужно выпить. Но мне не хотелось заказывать
выпивку в этом Крыле. Почему? Опять нелогично. Мне было не по себе в
собственных владениях.
Я двигался поверху, дорожка несла меня к ближайшей станции тоннеля.
Наконец в отдалении я увидел возвышающуюся стену с ее переменчивым
рисунком светящихся цифр и букв. Я сошел на станции и изучил расписание.
Тоненький людской ручеек струился сквозь ворота прибытия, а другие стояли
или сидели на открытой платформе, поглядывая на табло. Посмотрев на него,
я выяснил, что через Проход 2 я за шесть минут доберусь до Коктейль-холла
Крыла 19.
Я вошел в клеть при Проходе, очереди здесь не было, и предъявил свое
удостоверение для считывания. Раздалось гудение, потом последовал щелчок,
после которого открылась решетчатая дверь в противоположном конце.
Я прошел в нее и направился вверх по пандусу к месту ожидания у
Прохода. Там были трое мужчин и девушка. На ней была форменная одежда
медсестры. Один из мужчин, чудаковатый старик в движущемся кресле, как
видно, находился под ее присмотром, хотя она и стояла на солидном
расстоянии от него. Он бросил на меня быстрый, острый взгляд и чуть
заметно улыбнулся, как бы проявляя интерес к тому, чтобы завязать
разговор. Я отвернулся, по-прежнему не испытывая желания общаться, и
прошел подальше вперед и влево от него. Что касается еще двоих, то один из
них стоял около Прохода, читая газету, закрывавшую часть его лица, а
другой прохаживался туда-сюда, держа в руке портфель и постоянно
поглядывая на часы.
Когда загорелся красный сигнал, сопровождаемый звуком зуммера, я
пропустил их всех вперед и только потом направился к Проходу.
Я снова предъявил свое удостоверение и прошел внутрь. Когда я
оказался в туннеле, до меня донеслось слабое потрескивание, и в ноздри мне
ударил запах озона. Мне предстояло пройти около сотни ярдов по
облицованному металлом туннелю, тускло освещаемому висящими наверху
грязными светильниками. Стены были беспорядочно залеплены множеством
рекламных объявлений, покрыты надписями и рисунками на полу валялся
всевозможный мусор.
Где-то посередине туннеля стоял маленький, смуглый человечек; он
читал объявление, сложив руки за спиной и грызя зубочистку. Когда я
приблизился, он повернулся ко мне и ухмыльнулся.
Я подался влево, но тогда он направился ко мне, все так же ухмыляясь.
Когда он приблизился, я остановился и сложил руки на груди, кончиками
пальцев правой руки расстегивая слева застежку на своей куртке и нащупывая
маленькую рукоятку транквилизирующего пистолета. Я всегда носил его там.
Его усмешка стала еще более заговорщицкой, и он подтвердил это
кивком, сказав: "Карточки".
Прежде чем я успел среагировать, он распахнул свою куртку и сунул
туда руку. Я расслабился, убедившись, что он не лезет за оружием, но что у
него из внутреннего кармана действительно торчит пачка фотографий. Он
вытащил их и сделал шаг вперед, медленно их тасуя.
Где-либо еще, в какое-нибудь другое время я, может быть, арестовал бы
его, либо послал подальше, в зависимости от настроения. Но здесь, в этом
экстремальном проходе сквозь подпространство, проблема отправления
правосудия всегда была непростой. Она была бы особенно сложной, если, как
я подозревал, он ждал здесь в течение нескольких перемещений. Кроме того,
я не был при исполнении служебных обязанностей, и все мои профессиональные
чувства в настоящий момент отсутствовали. Я двинулся вправо, чтобы обойти
его.
Он схватил меня за руку и сунул мне под нос свои фотографии.
- Как насчет этого? - спросил он.
Я опустил взгляд. Должно быть, я находился в состоянии, гораздо более
близком к патологическому, чем я предполагал, потому что я, не отрываясь,
смотрел, как он неторопливо играет со своими глянцевитыми картинками.
По причинам, которые я и не пытался проанализировать, эта выставка,
оказалось, произвела на меня впечатление, хотя я наблюдал все это в
прошлом, в том или ином варианте, бессчетное число раз.
Там были три снимка Земли, сделанных из глубокого космоса, по снимку
других планет, может быть, дюжины планет в других солнечных системах и
пара десятков фотографий созвездий. Меня они странным образом растрогали,
и я слегка разозлился на себя за это.
- Красиво, да? - спросил он.
Я кивнул.
- Пятьдесят, - сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28