Укрепив кибердоктор на груди, я запустил процессор. Теперь, когда каждое движение давалось мне с трудом, у меня ушло около десяти минут на подключение накопителя и сброс нужных записей. Сделав это, я почувствовал, что не могу даже пошевелиться. Меня охватила такая слабость, что я сейчас не смог бы поднять и руку. В груди пекло, словно там медленно разогревался булыжник. Пытаясь понять, что со мной происходит, я нажал на кибердокторе кнопку "Диагноз".
Надпись на экранчике пропадала и выплывала снова, но, постоянно меняя ракурс, я в конце концов сумел прочитать почти все. "Повышение содержания катехоламинов в крови. Адренергический сдвиг. Развитие коронарной недостаточности. Истончение миокарда по границам рубца – на отдельных участках до 50 мкм".
Я понимал, что кибердоктору может не хватить мощности, чтобы развернуть восстановительные процессы достаточно быстро. Пока что все разматывалось по самому худшему варианту. Стараясь не нагружать сердце лишним, я откинул кресло и застыл в нем, чувствуя, как темнеет в глазах и усиливаются жжение за грудиной и боль под лопаткой. Я ощутил, как накатывает на меня муторная одурь – предвестник потери сознания, и сжал зубы, пытаясь удержать себя от отключки.
Кибердоктор тонко запищал, привлекая мое внимание. Я через силу приподнял голову и скосил глаза. На панели рядом с экраном напряженно пульсировала багровая лампочка, означающая, что кибердоктор не справляется с задачей. Похоже, я финишировал. В констабуларии меня бы в два счета поставили на ноги. Но до констабулария сейчас было дальше, чем до информационного континуума. Даже если я вдруг сумею дождаться спасателей, я накроюсь прямо на старте от перегрузки.
На мгновение я ощутил острую жалость к самому себе. Я вдруг осознал, что, несмотря на полученный нынешней ночью нокдаун, я совсем не готов отчалить отсюда навсегда. Это было бы величайшей несправедливостью. Именно сейчас, когда я только-только снова захотел жить.
"Зачем я ввязался в эти разборки? – думал я, закусив от боли губу. – Сидел бы себе тихо…, Обещал же Егоров десять лет…"
Лежать было неудобно, голова оказалась слишком низко, и я осторожно заворочался, пытаясь, не поднимая рук, выгнуть кресло поудобнее. Манипуляции с креслом давались мне с трудом, и, главное, при каждом движении я испытывал страх, который мне теперь уже не удавалось гасить. Я ощущал себя хрупким сосудом, в любую минуту способным расколоться вдребезги. Еще неделю назад я плевать хотел на то, что со мной будет. А вот сегодня испугался, и испугался по-настоящему.
"Клянусь тебе, – воззвал я, обращаясь неизвестно к кому. – Все брошу и всем прощу. Даже Таш. Они много должны, но я – им прощу. Только помоги выжить. Если я уцелею, я отойду в сторону и не буду больше лазать по горам. Пусть там охотится десант. Я буду сидеть дома и беречься. Поддержи же меня! В последний раз".
Вздохнув, я открыл глаза. Не было никого, кто мог бы меня услышать. Мировой закон, к сожалению, не был вселенским разумом. А если бы и – был, то руки у него все равно не росли, и действовать он мог только как закон. Я знал, что делал, когда выбирал свой путь. Не каждый позволял себе это, поскольку свой путь всегда был дорогим удовольствием. Теперь мне предстояло оплатить счет.
Случайно я взглянул на компьютер и увидел на дисплее карминно-зеленое табло канала связи с констабуларием. Счетчик показывал, что моя информация уже ушла и теперь начинается прием передачи оттуда. Несмотря на боль, я почувствовал удовлетворение. Констабуларий знал теперь координаты базы Что бы со мной ни случилось, база будет уничтожена. Жаль только, я этого не увижу.
Закончив возиться с креслом, я снова откинул голову и закрыл глаза. Боль уже устойчиво поселилась внутри, то накатывая, то немного отступая, но ни на минуту не покидая меня насовсем. Все мои силы уходили на то, чтобы держаться, то есть оставаться в сознании и не стонать. Наверное, лучше было бы отпустить себя и провалиться в забытье, но я не хотел сдаваться. Достойно умереть – тоже искусство. Когда приходит твой час, его следует встречать в уме и при памяти. У меня это пока получалось, хотя и не очень хорошо.
В голове слегка звенело, и откуда-то издалека доносился ровный шум. Яркий свет, пробиваясь сквозь прикрытые веки, резал глаза. Я попросил, чтобы его выключили, однако никто не послушался. Это меня огорчило, но я решил не выяснять, что к чему. Все мое внимание занимала боль. Ее было слишком много, и я чувствовал себя бабочкой, наколотой на нее, как на булавку. Мир вращался вокруг меня, а я сворачивался вокруг своей боли. Появилась Марта и стала в ногах, глядя с задумчивым интересом.
– Уходи, – хрипло сказал я. – Успеешь нарадоваться…
Не отвечая, она так же задумчиво намотала на палец локон и исчезла. Я даже не заметил когда. Все вокруг плыло, как перед скачком в подпространство. Мир распадался на элементы, превращаясь в слоистую радугу. Над головой висела, ожидая команды, всякая нечисть, а у меня уже не было сил ее отогнать. Я давно приметил, что эти сгустки изначального ужаса перестают таиться, когда человек остается один. Они слетаются отовсюду, словно стервятники на мертвечину, и неустанно кружат над головой, готовые использовать любой повод.
Свет, прожигавший мне веки, начал казаться черным. Кожу на лбу неприятно тянуло. Я поднял руку и обнаружил, что покрылся холодным потом. Кибердоктор явно не успевал. В отчаянии я разлепил глаза и обвел помутившимся взглядом комнату. Взгляд этот был, судя по всему, прощальным. Кто-то стоял у изголовья, молча ожидая, когда я начну собираться. С трудом повернув голову, я увидел спешившегося всадника с мечом и перстнем. На нем была красная палаческая баутта, через прорези которой на меня требовательно смотрел бездонный мрак.
– А-а, – сказал я или, может, только пошевелил губами. – Это ты. Ну, где твое жало? Давно пора…
Я уже стоял на пороге, но никто не махал вслед платочком, чтоб я не упал духом. Впрочем, гораздо обиднее было то, что никто не отомстит за меня моим убийцам. Жестокость и ложь, увеличив энтропию информационного континуума, так и останутся безнаказанными. Возмездие и воздаяние обитали только в сказках криэйторов, а в непридуманном мире их не было, поскольку не было Бога. Уходить с такими мыслями было горько, но я это знал давно и не видел здесь откровения. В конце концов не я первый, не я последний.
От охватившей меня злости я вроде как ненадолго вынырнул на поверхность, чувствуя на губах чудесный вкус свежего воздуха. Однако потом все снова растворилось в кровавой тьме, опять навалилась боль, и больше я ни о чем, кроме нее, не мог думать.
Приходил я в себя медленно. Сначала, как только ощутил свое тело, я автоматически напрягся, готовый вновь продолжить борьбу с болью в ожидании неизбежного конца. Прошло не менее полминуты, прежде чем я осознал, что боли нет. Конечно, она не исчезла полностью, слабым нытьем отзываясь в грудине и под лопаткой. Но это была совсем не та боль, которая только что скручивала мое тело. Я еще не понял, что произошло, но главное я знал точно: я был жив. Я был жив, и боль ушла, и, значит, у меня появился шанс.
Странно, но я ощущал себя неприятно грязным. Лицо мое было словно покрыто тонкой, липкой пленкой, и я потянулся ее стереть. Но лишь коснувшись кожи, я понял, что это высох выступивший в самом конце холодный пот. Похоже, кибердоктор все-таки справился с поручением. Но тогда выходит, я довольно долго валялся без сознания. Интересно сколько?
Свет лупил все так же, и глаза не хотели открываться. Но я все-таки заставил себя расклеить веки и, отстегнув часы с пояса, поднес их к лицу. Была середина первого периода. На улице уже светало. Я скосил глаза и стал вглядываться в кибердоктора. Он работал, и на экранчике у него синела надпись. Мне оказалось достаточным немного напрячься, чтобы, не снимая его, различить слабо пульсирующие буквы: "Соблюдать покой! Опасность четвертой степени".
Я почувствовал, как непроизвольная, истерическая улыбка раздирает мне рот. Четвертой степени! Великий Дракон! И это после того, что было! Ликование стянуло скулы, жарко прихлынуло к глазам. Я был спасен! Моя молитва все же вошла в чьи-то уши. Раньше с четвертой степенью я ходил в рейсы. В некоторых случаях она означала простой грипп.
Заново осваивая свое тело, я поднял кресло в сидячее положение и неуверенно встал на ноги. Я чувствовал себя, как новорожденный, и хотел было сделать несколько шагов. Однако меня привлек компьютер, на дисплее которого продолжала светиться панель связи с констабуларием. Мгновенно позабыв о своих намерениях, я тут же сел обратно. Отчет показывал, что принято сообщение Давантари, и первое, что я обязан был сделать, очнувшись, это прочитать его.
Сообщение было коротким. Давантари лаконично информировал меня, что все необходимое для начала операции с Земли доставлено и что наконец возвратилась Амалазунта. Однако вернувшаяся Амалазунта отложила десант на два дня, поскольку не смогла однозначно прочитать сложившуюся ситуацию. В конце Давантари добавлял, что, как установлено, передача из поселка велась на том же самом метаязыке, что и первая, перехваченная грузовиком. Ее пока тоже не удалось расшифровать, но поскольку сигнал не свернут, то возможно, что именно эта передача наконец даст ключ к пониманию условного языка роя.
Прочитав сообщение, я едва удержался, чтобы не плюнуть на пол. Конечно, в констабуларии не знали, что путч был назначен на завтра. Но ситуация на Керсте была настолько острой, что любая задержка только ухудшала положение. Интересно, что б они делали с Керстом через два дня, не останови я вчера Чару и не загрузи вовремя Принцепса. Амалазунта явно не догоняла цель. Я всегда считал, что женщинам нельзя доверять серьезные должности. Если бы региональным Гроссмейстером был мужчина, он не стал бы тянуть с десантом. Впрочем, мне теперь было все равно. Я выходил из игры на скамейку запасных. "Ну ладно, – сказал я себе, – хватит ворчать. Возьми ситуацию такой, какая она есть. Ты оказался на месте и сделал то, что сделал. Надо надеяться, что Принцепс сегодня не промажет. Так что у Амалазунты есть ее два дня. И значит, все в порядке. Все в порядке, а уж как это вышло, не важно. Важно, что ты жив и собираешься спать. Ложись быстрее! Если ты хочешь посмотреть представление, тебе надо успеть во дворец До того, как на улицы выйдут патрули".
Пошатываясь от слабости, я добрался до постели, выключил свет и, велев разбудить меня на раннем рубеже четвертого периода, провалился в сон, как в колодец.
Мне показалось, что таймер запел уже через несколько минут, хотя на самом деле это было не так. Не открывая глаз, я прислушался к себе. Боли не было. Она ушла, вытекла из меня, растворилась без осадка. Ночь кошмаров закончилась. Однако следы ее, должно быть, останутся навсегда. Наверняка добавилось соединительной ткани в сердце. Да и по памяти пролег рубец, связанный с Таш. Мне отвалилось сразу слишком много, но я не понял этого и не остановился, а, наоборот, подпрыгнул, чтоб схватить еще больше. И тогда пружина распрямилась. Так бывает всегда Как только ты перестаешь думать о мировом законе, он тут же лягает тебя, чтоб ты не забывался. Человек всегда должен помнить, что он песчинка. Даже когда бросает вызов Вселенной. Это знание его бережет.
Надо было вставать, но я совершенно не чувствовал себя отдохнувшим и готовым к тому, что намечал еще вчера вечером. Какое-то время, не в силах пошевелиться, я лежал, пусто глядя на пронзающие друг друга плоскости потолка, и вспоминал все, что случилось. Некоторые детали уже стерлись, а последовательность событий спуталась. В памяти остались лишь всепоглощающая горячая боль в груди да яркий свет, лупящий по глазам. И еще то, что я пообещал нынче ночью Великому Ничто. Это было правильное решение. Свое задание я выполнил. А активным поиском пусть теперь займутся другие. Можно, конечно, от нечего делать развлекаться, играя с судьбой. Но только чтоб у нее выиграть, шансы должны быть не меньше, чем в русской рулетке. Это значит, хотя бы один к шести в твою пользу. А у меня соотношение, похоже, было обратным.
С тех пор как меня запаял Егоров, я ни разу не подходил к краю так близко
Я сел на постели и спустил ноги на пол. Принцепс должен был начать действовать после выхода на дежурство новой смены, и я понимал, что, если хочу хоть что-то увидеть, мне следует торопиться. Субъект в зеркале душевой, которого я обнаружил, переступив порог, ужаснул меня. На сильно осунувшемся лице отчетливо выделялись глубоко запавшие глаза. Кожа на теле и особенно на подбородке, как всегда в боевых условиях, настойчиво требовала депилятора. Кроме того, гематома на плече налилась черным и выглядела, словно траурная повязка. Впрочем, я чувствовал, что в ближайшие дни мне вряд ли захочется перед кем-то раздеться.
Я, как сумел, привел себя в порядок, выкрасил волосы в буро-желтый травяной цвет, втер депилятор и понял, что лучше уже не стану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Надпись на экранчике пропадала и выплывала снова, но, постоянно меняя ракурс, я в конце концов сумел прочитать почти все. "Повышение содержания катехоламинов в крови. Адренергический сдвиг. Развитие коронарной недостаточности. Истончение миокарда по границам рубца – на отдельных участках до 50 мкм".
Я понимал, что кибердоктору может не хватить мощности, чтобы развернуть восстановительные процессы достаточно быстро. Пока что все разматывалось по самому худшему варианту. Стараясь не нагружать сердце лишним, я откинул кресло и застыл в нем, чувствуя, как темнеет в глазах и усиливаются жжение за грудиной и боль под лопаткой. Я ощутил, как накатывает на меня муторная одурь – предвестник потери сознания, и сжал зубы, пытаясь удержать себя от отключки.
Кибердоктор тонко запищал, привлекая мое внимание. Я через силу приподнял голову и скосил глаза. На панели рядом с экраном напряженно пульсировала багровая лампочка, означающая, что кибердоктор не справляется с задачей. Похоже, я финишировал. В констабуларии меня бы в два счета поставили на ноги. Но до констабулария сейчас было дальше, чем до информационного континуума. Даже если я вдруг сумею дождаться спасателей, я накроюсь прямо на старте от перегрузки.
На мгновение я ощутил острую жалость к самому себе. Я вдруг осознал, что, несмотря на полученный нынешней ночью нокдаун, я совсем не готов отчалить отсюда навсегда. Это было бы величайшей несправедливостью. Именно сейчас, когда я только-только снова захотел жить.
"Зачем я ввязался в эти разборки? – думал я, закусив от боли губу. – Сидел бы себе тихо…, Обещал же Егоров десять лет…"
Лежать было неудобно, голова оказалась слишком низко, и я осторожно заворочался, пытаясь, не поднимая рук, выгнуть кресло поудобнее. Манипуляции с креслом давались мне с трудом, и, главное, при каждом движении я испытывал страх, который мне теперь уже не удавалось гасить. Я ощущал себя хрупким сосудом, в любую минуту способным расколоться вдребезги. Еще неделю назад я плевать хотел на то, что со мной будет. А вот сегодня испугался, и испугался по-настоящему.
"Клянусь тебе, – воззвал я, обращаясь неизвестно к кому. – Все брошу и всем прощу. Даже Таш. Они много должны, но я – им прощу. Только помоги выжить. Если я уцелею, я отойду в сторону и не буду больше лазать по горам. Пусть там охотится десант. Я буду сидеть дома и беречься. Поддержи же меня! В последний раз".
Вздохнув, я открыл глаза. Не было никого, кто мог бы меня услышать. Мировой закон, к сожалению, не был вселенским разумом. А если бы и – был, то руки у него все равно не росли, и действовать он мог только как закон. Я знал, что делал, когда выбирал свой путь. Не каждый позволял себе это, поскольку свой путь всегда был дорогим удовольствием. Теперь мне предстояло оплатить счет.
Случайно я взглянул на компьютер и увидел на дисплее карминно-зеленое табло канала связи с констабуларием. Счетчик показывал, что моя информация уже ушла и теперь начинается прием передачи оттуда. Несмотря на боль, я почувствовал удовлетворение. Констабуларий знал теперь координаты базы Что бы со мной ни случилось, база будет уничтожена. Жаль только, я этого не увижу.
Закончив возиться с креслом, я снова откинул голову и закрыл глаза. Боль уже устойчиво поселилась внутри, то накатывая, то немного отступая, но ни на минуту не покидая меня насовсем. Все мои силы уходили на то, чтобы держаться, то есть оставаться в сознании и не стонать. Наверное, лучше было бы отпустить себя и провалиться в забытье, но я не хотел сдаваться. Достойно умереть – тоже искусство. Когда приходит твой час, его следует встречать в уме и при памяти. У меня это пока получалось, хотя и не очень хорошо.
В голове слегка звенело, и откуда-то издалека доносился ровный шум. Яркий свет, пробиваясь сквозь прикрытые веки, резал глаза. Я попросил, чтобы его выключили, однако никто не послушался. Это меня огорчило, но я решил не выяснять, что к чему. Все мое внимание занимала боль. Ее было слишком много, и я чувствовал себя бабочкой, наколотой на нее, как на булавку. Мир вращался вокруг меня, а я сворачивался вокруг своей боли. Появилась Марта и стала в ногах, глядя с задумчивым интересом.
– Уходи, – хрипло сказал я. – Успеешь нарадоваться…
Не отвечая, она так же задумчиво намотала на палец локон и исчезла. Я даже не заметил когда. Все вокруг плыло, как перед скачком в подпространство. Мир распадался на элементы, превращаясь в слоистую радугу. Над головой висела, ожидая команды, всякая нечисть, а у меня уже не было сил ее отогнать. Я давно приметил, что эти сгустки изначального ужаса перестают таиться, когда человек остается один. Они слетаются отовсюду, словно стервятники на мертвечину, и неустанно кружат над головой, готовые использовать любой повод.
Свет, прожигавший мне веки, начал казаться черным. Кожу на лбу неприятно тянуло. Я поднял руку и обнаружил, что покрылся холодным потом. Кибердоктор явно не успевал. В отчаянии я разлепил глаза и обвел помутившимся взглядом комнату. Взгляд этот был, судя по всему, прощальным. Кто-то стоял у изголовья, молча ожидая, когда я начну собираться. С трудом повернув голову, я увидел спешившегося всадника с мечом и перстнем. На нем была красная палаческая баутта, через прорези которой на меня требовательно смотрел бездонный мрак.
– А-а, – сказал я или, может, только пошевелил губами. – Это ты. Ну, где твое жало? Давно пора…
Я уже стоял на пороге, но никто не махал вслед платочком, чтоб я не упал духом. Впрочем, гораздо обиднее было то, что никто не отомстит за меня моим убийцам. Жестокость и ложь, увеличив энтропию информационного континуума, так и останутся безнаказанными. Возмездие и воздаяние обитали только в сказках криэйторов, а в непридуманном мире их не было, поскольку не было Бога. Уходить с такими мыслями было горько, но я это знал давно и не видел здесь откровения. В конце концов не я первый, не я последний.
От охватившей меня злости я вроде как ненадолго вынырнул на поверхность, чувствуя на губах чудесный вкус свежего воздуха. Однако потом все снова растворилось в кровавой тьме, опять навалилась боль, и больше я ни о чем, кроме нее, не мог думать.
Приходил я в себя медленно. Сначала, как только ощутил свое тело, я автоматически напрягся, готовый вновь продолжить борьбу с болью в ожидании неизбежного конца. Прошло не менее полминуты, прежде чем я осознал, что боли нет. Конечно, она не исчезла полностью, слабым нытьем отзываясь в грудине и под лопаткой. Но это была совсем не та боль, которая только что скручивала мое тело. Я еще не понял, что произошло, но главное я знал точно: я был жив. Я был жив, и боль ушла, и, значит, у меня появился шанс.
Странно, но я ощущал себя неприятно грязным. Лицо мое было словно покрыто тонкой, липкой пленкой, и я потянулся ее стереть. Но лишь коснувшись кожи, я понял, что это высох выступивший в самом конце холодный пот. Похоже, кибердоктор все-таки справился с поручением. Но тогда выходит, я довольно долго валялся без сознания. Интересно сколько?
Свет лупил все так же, и глаза не хотели открываться. Но я все-таки заставил себя расклеить веки и, отстегнув часы с пояса, поднес их к лицу. Была середина первого периода. На улице уже светало. Я скосил глаза и стал вглядываться в кибердоктора. Он работал, и на экранчике у него синела надпись. Мне оказалось достаточным немного напрячься, чтобы, не снимая его, различить слабо пульсирующие буквы: "Соблюдать покой! Опасность четвертой степени".
Я почувствовал, как непроизвольная, истерическая улыбка раздирает мне рот. Четвертой степени! Великий Дракон! И это после того, что было! Ликование стянуло скулы, жарко прихлынуло к глазам. Я был спасен! Моя молитва все же вошла в чьи-то уши. Раньше с четвертой степенью я ходил в рейсы. В некоторых случаях она означала простой грипп.
Заново осваивая свое тело, я поднял кресло в сидячее положение и неуверенно встал на ноги. Я чувствовал себя, как новорожденный, и хотел было сделать несколько шагов. Однако меня привлек компьютер, на дисплее которого продолжала светиться панель связи с констабуларием. Мгновенно позабыв о своих намерениях, я тут же сел обратно. Отчет показывал, что принято сообщение Давантари, и первое, что я обязан был сделать, очнувшись, это прочитать его.
Сообщение было коротким. Давантари лаконично информировал меня, что все необходимое для начала операции с Земли доставлено и что наконец возвратилась Амалазунта. Однако вернувшаяся Амалазунта отложила десант на два дня, поскольку не смогла однозначно прочитать сложившуюся ситуацию. В конце Давантари добавлял, что, как установлено, передача из поселка велась на том же самом метаязыке, что и первая, перехваченная грузовиком. Ее пока тоже не удалось расшифровать, но поскольку сигнал не свернут, то возможно, что именно эта передача наконец даст ключ к пониманию условного языка роя.
Прочитав сообщение, я едва удержался, чтобы не плюнуть на пол. Конечно, в констабуларии не знали, что путч был назначен на завтра. Но ситуация на Керсте была настолько острой, что любая задержка только ухудшала положение. Интересно, что б они делали с Керстом через два дня, не останови я вчера Чару и не загрузи вовремя Принцепса. Амалазунта явно не догоняла цель. Я всегда считал, что женщинам нельзя доверять серьезные должности. Если бы региональным Гроссмейстером был мужчина, он не стал бы тянуть с десантом. Впрочем, мне теперь было все равно. Я выходил из игры на скамейку запасных. "Ну ладно, – сказал я себе, – хватит ворчать. Возьми ситуацию такой, какая она есть. Ты оказался на месте и сделал то, что сделал. Надо надеяться, что Принцепс сегодня не промажет. Так что у Амалазунты есть ее два дня. И значит, все в порядке. Все в порядке, а уж как это вышло, не важно. Важно, что ты жив и собираешься спать. Ложись быстрее! Если ты хочешь посмотреть представление, тебе надо успеть во дворец До того, как на улицы выйдут патрули".
Пошатываясь от слабости, я добрался до постели, выключил свет и, велев разбудить меня на раннем рубеже четвертого периода, провалился в сон, как в колодец.
Мне показалось, что таймер запел уже через несколько минут, хотя на самом деле это было не так. Не открывая глаз, я прислушался к себе. Боли не было. Она ушла, вытекла из меня, растворилась без осадка. Ночь кошмаров закончилась. Однако следы ее, должно быть, останутся навсегда. Наверняка добавилось соединительной ткани в сердце. Да и по памяти пролег рубец, связанный с Таш. Мне отвалилось сразу слишком много, но я не понял этого и не остановился, а, наоборот, подпрыгнул, чтоб схватить еще больше. И тогда пружина распрямилась. Так бывает всегда Как только ты перестаешь думать о мировом законе, он тут же лягает тебя, чтоб ты не забывался. Человек всегда должен помнить, что он песчинка. Даже когда бросает вызов Вселенной. Это знание его бережет.
Надо было вставать, но я совершенно не чувствовал себя отдохнувшим и готовым к тому, что намечал еще вчера вечером. Какое-то время, не в силах пошевелиться, я лежал, пусто глядя на пронзающие друг друга плоскости потолка, и вспоминал все, что случилось. Некоторые детали уже стерлись, а последовательность событий спуталась. В памяти остались лишь всепоглощающая горячая боль в груди да яркий свет, лупящий по глазам. И еще то, что я пообещал нынче ночью Великому Ничто. Это было правильное решение. Свое задание я выполнил. А активным поиском пусть теперь займутся другие. Можно, конечно, от нечего делать развлекаться, играя с судьбой. Но только чтоб у нее выиграть, шансы должны быть не меньше, чем в русской рулетке. Это значит, хотя бы один к шести в твою пользу. А у меня соотношение, похоже, было обратным.
С тех пор как меня запаял Егоров, я ни разу не подходил к краю так близко
Я сел на постели и спустил ноги на пол. Принцепс должен был начать действовать после выхода на дежурство новой смены, и я понимал, что, если хочу хоть что-то увидеть, мне следует торопиться. Субъект в зеркале душевой, которого я обнаружил, переступив порог, ужаснул меня. На сильно осунувшемся лице отчетливо выделялись глубоко запавшие глаза. Кожа на теле и особенно на подбородке, как всегда в боевых условиях, настойчиво требовала депилятора. Кроме того, гематома на плече налилась черным и выглядела, словно траурная повязка. Впрочем, я чувствовал, что в ближайшие дни мне вряд ли захочется перед кем-то раздеться.
Я, как сумел, привел себя в порядок, выкрасил волосы в буро-желтый травяной цвет, втер депилятор и понял, что лучше уже не стану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49