К тому же эта сделка узаконивает имущественную сторону их связи. Ловко, весьма ловко…
— И как вы поступили, дитя мое?
— А что мне оставалось делать? Я попросила рыцаря проводить меня.
Похоже, сей рыцарь и впрямь пришелся ей по вкусу. Не удивлюсь, если в причудливой головке графини тут же возник план очаровать сэра Гая и переманить его на свою сторону.
— И что же вам ответил крестоносец?
— Он сказал: «Простите, миледи, но люди, пригласившие меня погостить, могут неверно истолковать такой шаг». Тогда я вскричала: «Неужели, сэр, вы откажетесь проводить даму в пору, когда уже сгустились сумерки?» «Ночь — ваше время, — сказал он на это. — Ступайте, миледи, и благодарите Бога, что не встретились с графом Норфолком!» При этом он неожиданно коснулся моих кос и заметил: «Прекрасные волосы. Редко встретишь такое великолепие, и поэтому их трудно спутать с иными. Даже если видел только однажды в сумраке ночи и отблесках пожара. Уезжайте из Гронвуда, миледи, и будьте благоразумны хотя бы ради вашей сестры Матильды».
При чем тут императрица? С какой стати этот крестоносец упомянул о ней? Смутное подозрение зародилось во мне, но в тот миг мне было не до этого. Не теряя времени, я принялся убеждать графиню, что ей и впрямь следует уехать. И направиться прямиком к отцу в Нормандию, а может быть и к самому Святейшему Престолу в Рим. Чем скорее она покинет Англию, тем раньше я смогу начать готовиться к прибытию королевы Аделизы, которую я намечал разместить в тех покоях, которые занимала леди Бэртрада. Продолжать оказывать покровительство графине становится небезопасно, коль скоро граф и его люди убеждены в ее причастности к попытке убить Эдгара.
Леди Бэртрада резко выпрямилась. Лицо ее залилось темным румянцем гнева.
— Уж не гоните ли вы меня отсюда, святой отец?
Я тут же отступил. Не стоит перегибать палку. Как никак она — дочь Генриха Боклерка.
— И значит вы поможете мне отомстить?
— Разумеется, дитя мое. И всем сердцем надеюсь, что Бог поможет нам в этом.
* * *
Всевышний не заставил долго ждать.
Я понял это уже на другой день, когда во время мессы обнаружил в толпе прихожан Хорсу из Фелинга.
Был день Святого Льва, и в соборе собралось много народу. Но Хорсу я мгновенно выделил из толпы. Рослый, статный, в меховой накидке, с длинными волосами, зачесанными назад и оставлявшими открытым высокий лоб с залысинами — Хорса выглядел внушительно и сурово. Само его появление в Бэри-Сент-Эдмундс было необычным. Он не принадлежал к здешнему приходу, не был добрым христианином, вдобавок я почитал его своим недругом, ибо не забыл, как он повел себя во время мятежа в Тауэр Вейк. Впрочем, Хорса был врагом и Эдгару Армстронгу.
Но существовало и нечто, связывавшее этих саксов. Об этом красноречиво свидетельствовало внешнее сходство Хорсы с отцом графа Норфолкского, покойным таном Свейном. Возможно, кого-нибудь это могло бы и удивить, но только не меня — ведь мне довелось принимать исповедь у матери Хорсы. Леди Гунхильд была доброй христианкой, много жертвовала храмам, а на обитель Святого Эдмунда ее благодеяния изливались беспрестанно. А на исповеди она открыла, что Хорса и Эдгар — кровные братья.
Судьба шутит и не такие шутки — и вот оба брата, Хорса и Эдгар, не имея понятия о своем родстве, умудрились к тому же полюбить одну женщину, Гиту Вейк.
Моя мысль лихорадочно заработала, но для того, чтобы попытаться действовать, необходимо было доподлинно выяснить, с чего бы это Хорса заявилсяся в Бэри. В отличие от матери, христианин он никакой — скорее язычник или наполовину язычник, как и большинство этих невежественных простолюдинов в фэнах.
В ходе мессы я не сводил с него глаз. Хорса с любопытством следил за богослужением, прислушиваясь к звучным словам на латыни. Когда же начался обряд Святого причастия, приблизился ко мне и принял облатку.
— Тело и кровь Христовы… — я осенил его крестным знамением.
— Аминь!
За Хорсой стояла вереница причащающихся, но он замешкался и неожиданно поймал мою руку.
— Мне необходимо поговорить с вами, преподобный отче.
— Тебе придется подождать, сын мой, пока я не окончу службу.
Он терпеливо кивнул.
Наконец прозвучало «Идите, месса окончена», и я подал саксу знак приблизиться.
— Сегодня ночью скончалась моя мать, благородная Гунхильд из Фелинга, — не глядя на меня, произнес Хорса, выслушал произнесенные мною соответствующие событию слова и продолжил: — В последнее время мать тяжко хворала, а отошла тихо и спокойно. Перед кончиной ее причастил и соборовал наш приходский священник отец Мартин. И последним желанием моей матери было, чтобы ее похоронили на кладбище аббатства Святого Эдмунда. Я приехал сообщить вам ее волю и смиренно прошу оказать содействие в ее исполнении.
«Смиренно прошу» — ох как нелегко дались Хорсе эти слова! Ему, некогда выступившему с оружием против меня, отъявленному смутьяну. Это ли не пример того, что даже таким неотесанным дикарям, как Хорса, приходится склоняться перед величием Церкви?
Но и это сейчас не было самым важным. Леди Гунхильд отошла в иной мир как нельзя более кстати, так как ее просьба невольно сближала нас с Хорсой. А он сейчас был мне нужен как никогда.
— Многие благородные люди желали бы покоиться на кладбище столь прославленной обители, как Бэри-Сент-Эдмундс.
Я произнес это как можно мягче, но Хорса тут же вскинулся, и его зеленовато-желтые глаза засверкали.
— Не заносись чересчур высоко, ты, бритая плешь! Или позабыл, что Гунхильд из Фелинга немало послужила процветанию аббатства, и ты не вправе даже…
— О, тише, тише, благородный тан! Я всего лишь хотел отметить, сколь высока честь быть погребенной среди первых людей Восточной Англии. У меня и в мыслях не было противиться воле леди Гунхильд, все будет исполнено должным образом и со всей приличествующей торжественностью. Я немедленно велю все подготовить к похоронам и отпеванию и распоряжусь, чтобы в Фелинг отправили братьев, которые доставят покойную в Бэри-Сент-Эдмундс. Твоя мать, Хорса, всегда щедро жертвовала на нужды аббатства, поэтому завтра и каждый последующий день в течение недели в ее честь будет отслужена месса.
Хорса смотрел на меня в полной растерянности. Чего-чего, но такого великодушия и смирения он не ожидал. Наконец, багровея и запинаясь, тан пробормотал несколько слов благодарности.
Мир с Хорсой был мне нужен как никогда ранее. Оттого я и стремился расположить его к себе любой ценой. И едва Хорса отбыл в Фелинг, я тотчас поспешил к леди Бэртраде, чтобы поделился с нею своими планами. Грешно хвалить себя, но они пришлись ей по сердцу.
На следующий день состоялось торжественное погребение леди Гунхильд из Фелинга. Дабы пуще угодить Хорсе, я призвал в Бэри-Сент-Эдмундс наиболее почитаемых саксонских танов, не забыв упомянуть о том, что все расходы на поминальное пиршество берет на себя аббатство. Хорса был растроган. А двумя часами позже он, притихший и поникший, стоял он среди кладбищенских плит, наблюдая за пышной процессией, сопровождавшей носилки с телом его матери к месту последнего упокоения.
По саксонской традиции тело леди Гунхильд не положили в гроб, а завернули в белые льняные пелены, повторяющие очертания тела. Пожилая леди покоилась на покрытых ковром носилках, которые сопровождали капелланы, каноники, викарии и множество монахов. Тридцать нищих несли зажженные свечи, во время погребения монахи пели респонсорий, а я произнес над телом короткую проповедь, перечислив заслуги покойной, и прочитал отходную так, что когда произносил заключительное requiscаt in расе, присутствующие плакали, и даже Хорса склонил голову и его плечи мелко затряслись.
Затем присутствующие потянулись к Хорсе с изъявлениями сочувствия. Появилась среди них и графиня Бэртрада в соответствующих случаю темных одеждах. Приблизившись к тану, она взяла его руку, и сказала несколько теплых утешающих слов. И надо отметить, что со своей ролью она справилась превосходно — простота и христианское милосердие, никакого наигрыша. И не успел Хорса опомниться, как она уже преклонила колени над могильной плитой и, сложив ладони, прочла короткую молитву. А затем величественно удалилась в сопровождении своих фрейлин.
Поминальный пир, как и водится у невежественных саксов, вскоре превратился в обычное застолье, о покойной уже никто не вспоминал, поднялся шум, донеслись пьяные крики, кто-то даже предложил позвать музыкантов. Как раз в это время Хорса, в кои веки не предавшийся пьянству и чревоугодию, встал и покинул пиршественный стол. Я послал писца брата Дэнниса проводить Хорсу в странноприимный дом, где для него были отведены покои.
Наутро Хорса появился на поминальной службе. Он был уже в дорожном плаще, однако я постарался его задержать. По окончании богослужения я предложил ему присесть на одной из скамей в боковом приделе.
— Не терзай себя мыслями о непоправимой утрате, сын мой, ибо душа твоей матери, как белый голубь, уже несется к престолу Господнему. Мы же, грешные, обречены жить. Прав Всевышний, сделавший наше существование столь тягостным, но и милость его велика, ибо грехи наши коренятся в слабости человеческой природы. А коль скоро все мы не ангелы, я прошу тебя, благородный тан, — забудь все дурное, что прежде разделяло нас, и поверь, что для меня было высокой честью исполнить свой долг в отношении такой женщины, как Гунхильд из Фелинга.
Я говорил нарочито витиевато, но Хорса слушал внимательно и в конце концов протянул мне руку.
— Ясное дело, преподобный, всякое меж нами бывало. Но вы так почтили память матушки…
Он склонил голову, и я готов был проглотить свою бархатную скуфью — в его глазах блеснули слезы.
— Аmicus certus in res incerta cernitur, что значит — верный друг познается в затруднительных обстоятельствах. Не так ли? А теперь, сын мой, я попрошу тебя выслушать то, что я скажу. Ты видел здесь в аббатстве графиню Бэртраду. Она уже давно живет тут, ибо я взялся опекать ее с тех пор, как супруг изгнал ее ради иной женщины. И ты знаешь, о ком я говорю.
В приделе, где мы сидели, царил полумрак. Поодаль, в главном нефе, как тени двигались силуэты монахов, они тушили гасильниками на длинных шестах свечи в высоко расположенных светильниках. Я глядел на них, но слышал, как дыхание Хорсы участилось. Сейчас мне было необходимо направить его мысли в нужное русло, но так, чтобы он не заподозрил, что его используют.
— Миледи Бэртрада — женщина надменная и непокорная, и ты об этом наверняка слышал. Но теперь это в прошлом. В последнее время она много сделала для того, чтобы измениться к лучшему, ибо искренне любит мужа и желала бы вернуть его расположение. И чем же ответил на это граф? Однажды, когда графиня прибыла в наше аббатство, но задержалась по причине болезни, Эдгар Армстронг воспользовался ее отсутствием, чтобы привести в супружеское гнездо иную женщину. А у этой несчастной не хватило ни воли, ни благонравия отказать ему.
Я видел в полумраке горящий взгляд Хорсы, но продолжал, не меняя тона:
— Прости, благородный тан, что я касаюсь таких вещей в то время, когда в твоем сердце еще жива боль утраты. Однако в Библии недаром сказано: «Достаточно для каждого дня своей заботы». Оттого я и заговорил с тобой о Гите Вейк. Ты — холост, благородного происхождения и несравненного мужества — и уж конечно более достоин рассчитывать на благосклонность внучки Хэрварда Вейка, нежели мужчина, обвенчанный с другой. И хотя Гита опорочила себя этой связью, церковь учит нас ненавидеть не грешника, а сам грех. И если бы ты нашел способ отнять эту женщину у соблазнителя, если бы обвенчался с ней, осталась бы надежда, что род великого Хэрварда избежит позора.
— Ничего не выйдет, — неожиданно пробормотал Хорса. — И хотел бы, да не могу. Ведь сколько уж раз я просил руки леди Гиты, но всякий раз она уходила от ответа. И я — смирился.
— Смирение — похвальное качество. Но не в этом случае. Ты убедил себя, что Гита по любви избрала другого? Ну что ж, любовь сама по себе не греховна, но в ней сокрыто искушение, а от искушения всего шаг до прелюбодеяния, которое принадлежит к числу смертных грехов. Но и здесь есть различия — если на мужчину-прелюбодея принято смотреть снисходительно, то женщину прелюбодеяние губит раз и навсегда. Но разве Гита Вейк виновна в своем грехе и позоре? Под личиной опекуна граф Норфолкский растлил ее и склонил к сожительству. А ведь когда-то и мне довелось быть опекуном этой девушки, и рано или поздно Господь спросит с меня за то, что я позволил негодяю погубить ее душу.
Хорса молчал. Весьма странно — это при его-то обычной вспыльчивости.
— Когда я увидел тебя в церкви, сын мой, знаешь, о чем я подумал? Вот стоит человек, который имел мужество ставить на место даже самого графа Норфолка. И этот человек любит Гиту Вейк. Так неужели же он смирится и отдаст ее в руки погубителя? Неужели не вырвет из бездны греха, даже вопреки ее воле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— И как вы поступили, дитя мое?
— А что мне оставалось делать? Я попросила рыцаря проводить меня.
Похоже, сей рыцарь и впрямь пришелся ей по вкусу. Не удивлюсь, если в причудливой головке графини тут же возник план очаровать сэра Гая и переманить его на свою сторону.
— И что же вам ответил крестоносец?
— Он сказал: «Простите, миледи, но люди, пригласившие меня погостить, могут неверно истолковать такой шаг». Тогда я вскричала: «Неужели, сэр, вы откажетесь проводить даму в пору, когда уже сгустились сумерки?» «Ночь — ваше время, — сказал он на это. — Ступайте, миледи, и благодарите Бога, что не встретились с графом Норфолком!» При этом он неожиданно коснулся моих кос и заметил: «Прекрасные волосы. Редко встретишь такое великолепие, и поэтому их трудно спутать с иными. Даже если видел только однажды в сумраке ночи и отблесках пожара. Уезжайте из Гронвуда, миледи, и будьте благоразумны хотя бы ради вашей сестры Матильды».
При чем тут императрица? С какой стати этот крестоносец упомянул о ней? Смутное подозрение зародилось во мне, но в тот миг мне было не до этого. Не теряя времени, я принялся убеждать графиню, что ей и впрямь следует уехать. И направиться прямиком к отцу в Нормандию, а может быть и к самому Святейшему Престолу в Рим. Чем скорее она покинет Англию, тем раньше я смогу начать готовиться к прибытию королевы Аделизы, которую я намечал разместить в тех покоях, которые занимала леди Бэртрада. Продолжать оказывать покровительство графине становится небезопасно, коль скоро граф и его люди убеждены в ее причастности к попытке убить Эдгара.
Леди Бэртрада резко выпрямилась. Лицо ее залилось темным румянцем гнева.
— Уж не гоните ли вы меня отсюда, святой отец?
Я тут же отступил. Не стоит перегибать палку. Как никак она — дочь Генриха Боклерка.
— И значит вы поможете мне отомстить?
— Разумеется, дитя мое. И всем сердцем надеюсь, что Бог поможет нам в этом.
* * *
Всевышний не заставил долго ждать.
Я понял это уже на другой день, когда во время мессы обнаружил в толпе прихожан Хорсу из Фелинга.
Был день Святого Льва, и в соборе собралось много народу. Но Хорсу я мгновенно выделил из толпы. Рослый, статный, в меховой накидке, с длинными волосами, зачесанными назад и оставлявшими открытым высокий лоб с залысинами — Хорса выглядел внушительно и сурово. Само его появление в Бэри-Сент-Эдмундс было необычным. Он не принадлежал к здешнему приходу, не был добрым христианином, вдобавок я почитал его своим недругом, ибо не забыл, как он повел себя во время мятежа в Тауэр Вейк. Впрочем, Хорса был врагом и Эдгару Армстронгу.
Но существовало и нечто, связывавшее этих саксов. Об этом красноречиво свидетельствовало внешнее сходство Хорсы с отцом графа Норфолкского, покойным таном Свейном. Возможно, кого-нибудь это могло бы и удивить, но только не меня — ведь мне довелось принимать исповедь у матери Хорсы. Леди Гунхильд была доброй христианкой, много жертвовала храмам, а на обитель Святого Эдмунда ее благодеяния изливались беспрестанно. А на исповеди она открыла, что Хорса и Эдгар — кровные братья.
Судьба шутит и не такие шутки — и вот оба брата, Хорса и Эдгар, не имея понятия о своем родстве, умудрились к тому же полюбить одну женщину, Гиту Вейк.
Моя мысль лихорадочно заработала, но для того, чтобы попытаться действовать, необходимо было доподлинно выяснить, с чего бы это Хорса заявилсяся в Бэри. В отличие от матери, христианин он никакой — скорее язычник или наполовину язычник, как и большинство этих невежественных простолюдинов в фэнах.
В ходе мессы я не сводил с него глаз. Хорса с любопытством следил за богослужением, прислушиваясь к звучным словам на латыни. Когда же начался обряд Святого причастия, приблизился ко мне и принял облатку.
— Тело и кровь Христовы… — я осенил его крестным знамением.
— Аминь!
За Хорсой стояла вереница причащающихся, но он замешкался и неожиданно поймал мою руку.
— Мне необходимо поговорить с вами, преподобный отче.
— Тебе придется подождать, сын мой, пока я не окончу службу.
Он терпеливо кивнул.
Наконец прозвучало «Идите, месса окончена», и я подал саксу знак приблизиться.
— Сегодня ночью скончалась моя мать, благородная Гунхильд из Фелинга, — не глядя на меня, произнес Хорса, выслушал произнесенные мною соответствующие событию слова и продолжил: — В последнее время мать тяжко хворала, а отошла тихо и спокойно. Перед кончиной ее причастил и соборовал наш приходский священник отец Мартин. И последним желанием моей матери было, чтобы ее похоронили на кладбище аббатства Святого Эдмунда. Я приехал сообщить вам ее волю и смиренно прошу оказать содействие в ее исполнении.
«Смиренно прошу» — ох как нелегко дались Хорсе эти слова! Ему, некогда выступившему с оружием против меня, отъявленному смутьяну. Это ли не пример того, что даже таким неотесанным дикарям, как Хорса, приходится склоняться перед величием Церкви?
Но и это сейчас не было самым важным. Леди Гунхильд отошла в иной мир как нельзя более кстати, так как ее просьба невольно сближала нас с Хорсой. А он сейчас был мне нужен как никогда.
— Многие благородные люди желали бы покоиться на кладбище столь прославленной обители, как Бэри-Сент-Эдмундс.
Я произнес это как можно мягче, но Хорса тут же вскинулся, и его зеленовато-желтые глаза засверкали.
— Не заносись чересчур высоко, ты, бритая плешь! Или позабыл, что Гунхильд из Фелинга немало послужила процветанию аббатства, и ты не вправе даже…
— О, тише, тише, благородный тан! Я всего лишь хотел отметить, сколь высока честь быть погребенной среди первых людей Восточной Англии. У меня и в мыслях не было противиться воле леди Гунхильд, все будет исполнено должным образом и со всей приличествующей торжественностью. Я немедленно велю все подготовить к похоронам и отпеванию и распоряжусь, чтобы в Фелинг отправили братьев, которые доставят покойную в Бэри-Сент-Эдмундс. Твоя мать, Хорса, всегда щедро жертвовала на нужды аббатства, поэтому завтра и каждый последующий день в течение недели в ее честь будет отслужена месса.
Хорса смотрел на меня в полной растерянности. Чего-чего, но такого великодушия и смирения он не ожидал. Наконец, багровея и запинаясь, тан пробормотал несколько слов благодарности.
Мир с Хорсой был мне нужен как никогда ранее. Оттого я и стремился расположить его к себе любой ценой. И едва Хорса отбыл в Фелинг, я тотчас поспешил к леди Бэртраде, чтобы поделился с нею своими планами. Грешно хвалить себя, но они пришлись ей по сердцу.
На следующий день состоялось торжественное погребение леди Гунхильд из Фелинга. Дабы пуще угодить Хорсе, я призвал в Бэри-Сент-Эдмундс наиболее почитаемых саксонских танов, не забыв упомянуть о том, что все расходы на поминальное пиршество берет на себя аббатство. Хорса был растроган. А двумя часами позже он, притихший и поникший, стоял он среди кладбищенских плит, наблюдая за пышной процессией, сопровождавшей носилки с телом его матери к месту последнего упокоения.
По саксонской традиции тело леди Гунхильд не положили в гроб, а завернули в белые льняные пелены, повторяющие очертания тела. Пожилая леди покоилась на покрытых ковром носилках, которые сопровождали капелланы, каноники, викарии и множество монахов. Тридцать нищих несли зажженные свечи, во время погребения монахи пели респонсорий, а я произнес над телом короткую проповедь, перечислив заслуги покойной, и прочитал отходную так, что когда произносил заключительное requiscаt in расе, присутствующие плакали, и даже Хорса склонил голову и его плечи мелко затряслись.
Затем присутствующие потянулись к Хорсе с изъявлениями сочувствия. Появилась среди них и графиня Бэртрада в соответствующих случаю темных одеждах. Приблизившись к тану, она взяла его руку, и сказала несколько теплых утешающих слов. И надо отметить, что со своей ролью она справилась превосходно — простота и христианское милосердие, никакого наигрыша. И не успел Хорса опомниться, как она уже преклонила колени над могильной плитой и, сложив ладони, прочла короткую молитву. А затем величественно удалилась в сопровождении своих фрейлин.
Поминальный пир, как и водится у невежественных саксов, вскоре превратился в обычное застолье, о покойной уже никто не вспоминал, поднялся шум, донеслись пьяные крики, кто-то даже предложил позвать музыкантов. Как раз в это время Хорса, в кои веки не предавшийся пьянству и чревоугодию, встал и покинул пиршественный стол. Я послал писца брата Дэнниса проводить Хорсу в странноприимный дом, где для него были отведены покои.
Наутро Хорса появился на поминальной службе. Он был уже в дорожном плаще, однако я постарался его задержать. По окончании богослужения я предложил ему присесть на одной из скамей в боковом приделе.
— Не терзай себя мыслями о непоправимой утрате, сын мой, ибо душа твоей матери, как белый голубь, уже несется к престолу Господнему. Мы же, грешные, обречены жить. Прав Всевышний, сделавший наше существование столь тягостным, но и милость его велика, ибо грехи наши коренятся в слабости человеческой природы. А коль скоро все мы не ангелы, я прошу тебя, благородный тан, — забудь все дурное, что прежде разделяло нас, и поверь, что для меня было высокой честью исполнить свой долг в отношении такой женщины, как Гунхильд из Фелинга.
Я говорил нарочито витиевато, но Хорса слушал внимательно и в конце концов протянул мне руку.
— Ясное дело, преподобный, всякое меж нами бывало. Но вы так почтили память матушки…
Он склонил голову, и я готов был проглотить свою бархатную скуфью — в его глазах блеснули слезы.
— Аmicus certus in res incerta cernitur, что значит — верный друг познается в затруднительных обстоятельствах. Не так ли? А теперь, сын мой, я попрошу тебя выслушать то, что я скажу. Ты видел здесь в аббатстве графиню Бэртраду. Она уже давно живет тут, ибо я взялся опекать ее с тех пор, как супруг изгнал ее ради иной женщины. И ты знаешь, о ком я говорю.
В приделе, где мы сидели, царил полумрак. Поодаль, в главном нефе, как тени двигались силуэты монахов, они тушили гасильниками на длинных шестах свечи в высоко расположенных светильниках. Я глядел на них, но слышал, как дыхание Хорсы участилось. Сейчас мне было необходимо направить его мысли в нужное русло, но так, чтобы он не заподозрил, что его используют.
— Миледи Бэртрада — женщина надменная и непокорная, и ты об этом наверняка слышал. Но теперь это в прошлом. В последнее время она много сделала для того, чтобы измениться к лучшему, ибо искренне любит мужа и желала бы вернуть его расположение. И чем же ответил на это граф? Однажды, когда графиня прибыла в наше аббатство, но задержалась по причине болезни, Эдгар Армстронг воспользовался ее отсутствием, чтобы привести в супружеское гнездо иную женщину. А у этой несчастной не хватило ни воли, ни благонравия отказать ему.
Я видел в полумраке горящий взгляд Хорсы, но продолжал, не меняя тона:
— Прости, благородный тан, что я касаюсь таких вещей в то время, когда в твоем сердце еще жива боль утраты. Однако в Библии недаром сказано: «Достаточно для каждого дня своей заботы». Оттого я и заговорил с тобой о Гите Вейк. Ты — холост, благородного происхождения и несравненного мужества — и уж конечно более достоин рассчитывать на благосклонность внучки Хэрварда Вейка, нежели мужчина, обвенчанный с другой. И хотя Гита опорочила себя этой связью, церковь учит нас ненавидеть не грешника, а сам грех. И если бы ты нашел способ отнять эту женщину у соблазнителя, если бы обвенчался с ней, осталась бы надежда, что род великого Хэрварда избежит позора.
— Ничего не выйдет, — неожиданно пробормотал Хорса. — И хотел бы, да не могу. Ведь сколько уж раз я просил руки леди Гиты, но всякий раз она уходила от ответа. И я — смирился.
— Смирение — похвальное качество. Но не в этом случае. Ты убедил себя, что Гита по любви избрала другого? Ну что ж, любовь сама по себе не греховна, но в ней сокрыто искушение, а от искушения всего шаг до прелюбодеяния, которое принадлежит к числу смертных грехов. Но и здесь есть различия — если на мужчину-прелюбодея принято смотреть снисходительно, то женщину прелюбодеяние губит раз и навсегда. Но разве Гита Вейк виновна в своем грехе и позоре? Под личиной опекуна граф Норфолкский растлил ее и склонил к сожительству. А ведь когда-то и мне довелось быть опекуном этой девушки, и рано или поздно Господь спросит с меня за то, что я позволил негодяю погубить ее душу.
Хорса молчал. Весьма странно — это при его-то обычной вспыльчивости.
— Когда я увидел тебя в церкви, сын мой, знаешь, о чем я подумал? Вот стоит человек, который имел мужество ставить на место даже самого графа Норфолка. И этот человек любит Гиту Вейк. Так неужели же он смирится и отдаст ее в руки погубителя? Неужели не вырвет из бездны греха, даже вопреки ее воле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94