В тех местах превосходный климат, я велел посадить на склонах виноградные лозы, и знатоки говорят, что со временем они будут давать неплохое вино. Когда Милдрэд станет невестой, у нее будет приданное — двенадцать акров земли и собственные виноградники.
Гита быстро взглянула на меня.
— Благодарю. Но Милдрэд вовсе не нищая. Я не бедствую, и все мои земли и предприятия достанутся ей в наследство.
— Только в том случае, если ты не родишь других детей, Гита. Ведь ты вполне можешь выйти замуж, и все твои владения отойдут старшему сыну.
Я произнес это насколько смог спокойно и деловито. Ради этих слов я и приехал сюда.
Гита стремительно повернулась ко мне и гневно спросила:
— А вы, милорд опекун, должно быть уже подыскали мне супруга?
Это было сказано так, что я опешил. Ей ли не знать, сколько мужчин мечтают связать себя с нею! Тот же Хорса вряд ли скрывал свои намерения, да и деловитый Чени наверняка заговаривал с нею о замужестве. А еще молодой д'Обиньи, младший де Клар, и наконец — Ральф. И если она до сих пор не сделала выбор, не остановилась ни на одном из них, если мои слова вызывают в ней такой гнев…
Мой голос дрожал, когда я спросил:
— А вы, любезная подопечная, не сообщите ли опекуну, к кому из многочисленных женихов испытываете большее расположение?
Гита все еще смотрела на меня, и вдруг ее лицо залилось темным румянцем. Взгляд ее заметался, будто ища опоры. Я же, хмелея от внезапной радости, наконец-то осознал, что она еще ничего не забыла.
Не ответив на мой вопрос, Гита стремительно поднялась.
— Пойдемте — сейчас погонят с лугов овец. По традиции в день Лугнаса их необходимо выкупать.
Я не чувствовал под собой ног. Меня охватило ликование. А тут еще и Милдрэд, убегая от мальчишек, бросилась ко мне, обхватила мои колени и подняла улыбающееся личико. Я подхватил ее на руки и несколько раз высоко подбросил, наслаждаясь смехом малышки.
Так, с Милдрэд на руках, я стоял в толпе и рассеянно наблюдал, как блеющие овцы, подгоняемые пастухами, подобно серой реке направляются к ручью, протекавшему в низине. Там уже стояли двумя рядами по пояс в воде специально подобранные люди — чтобы отары прошли меж ними, но овцы то и дело шарахались в стороны, и их ловили, возвращая в общий поток под смех и одобрительное гиканье собравшихся.
В этот день полагалось исполнить немало обрядов, и купание овец было только одним из них. Непременным блюдом должны быть барашки, изжаренные целиком в ямах с угольями, творожные сыры и свежесбитое масло — и каждый должен их отведать. Девушки сплетали гирлянды из цветов, и парни плясали под ними. Затем следовали рукопашные бои стенка на стенку, после которых все участники обнимались и целовались. Наконец с поля принесли охапки снопов, и священники освятили их, а затем все снова взялись за угощение, ели, пили, веселились и поздравляли друг друга с окончанием круга сельских работ и началом новых.
Это был удивительный день. Давно уже мне не было так хорошо и легко. Вместе с другими мужчинами я участвовал в перетягивании каната, показывал умение биться на палках, играл даже в «башмак по кругу».
Когда стало смеркаться и люди повели хоровод вокруг большого костра, я схватил Гиту за руку и увлек в танец. И она смеялась — видит Бог, до чего же счастливо она смеялась! Взвизгивала, как девчонка, когда появились ряженые и начали охоту за девушками, чтобы сорвать поцелуй. В какой-то миг Гита столкнулась со мной, припала к моей груди, но едва я обнял ее, тут же вырвалась, смешавшись с группой притворно ворчавших пожилых женщин.
Среди присутствовавших я обнаружил и толстого Бранда, сына Орма. Мы обнялись, а потом постояли, упершись лбами, доказывая, кто из нас больший пьяница и не пропускает ни одной пирушки. Я спросил Бранда, отчего не видно Альрика из Ньюторпа, ведь его владения также примыкают к Белым верхам, но тот лишь махнул рукой.
— Нет его, и Бог с ним. А вот Элдра здесь. Если хочешь, спроси у нее об Альрике.
И в самом деле — неподалеку стояла Элдра с ребенком на руках. Подойдя поближе, я приветствовал ее и поздравил с рождением сына. Маленький Торкиль был младше Милдрэд на добрых полгода, а внешне столь сильно походил на мать, что это вызывало улыбку. Однако что-то удержало меня, и я не стал расспрашивать ее об Альрике.
А затем наступил момент, когда оглашаются новые браки — традиция также велит делать это в день урожая. Толстяк Бранд тотчас заявил, что привел с собой на Лугнас четверых сыновей, и двое старших уже подыскали себе невест — он с гордостью указал на своих отпрысков, таких же крепких, как он, и уже с небольшими брюшками, обещающими со временем превратиться в столь же внушительное брюхо, как у родителя. Эти молодцы, да и немалое число иных, вывели к костру смущенно улыбающихся невест и выстроились в шеренгу.
Еще несколько десятилетий назад подобные браки заключались просто — отцы жениха и невесты хлопали ладонями по крепко сцепленным рукам молодых. Теперь на такие помолвки стали приглашать священников, и те благословляли союзы при условии, что новобрачные непременно предстанут перед алтарем. Однако простонародье зачастую довольствовалось обрядом у костра.
Я застыл, увидев, как к Гите подошел Ральф, склонился, заговорил и взял за руку, словно намереваясь и ее увлечь к костру. Но Гита засмеялась, оттолкнула француза и тут же нырнула в толпу.
Ральф некоторое время стоял неподвижно, а затем круто повернулся, отыскивая взглядом кого-то в толпе. Он стоял спиной к огням, и я не видел его лица, но понимал, что он ищет меня. Я шагнул вперед — и Ральф тут же двинулся в мою сторону.
Подойдя почти вплотную, он остановился и произнес:
— Убирайся… к дьяволу… Эдгар!..
Это было сказано свистящим шепотом, полным ненависти, но я различил каждое слово. Как и то, что он произнес далее:
— До каких пор ты будешь держать ее при себе шлюхой? Вспомни — ты женат на Бэртраде, а она не из тех женщин, чтобы смириться и оставить вас в покое.
Вот и все. Ощущения счастья и свободы исчезло бесследно. Еще мгновения я стоял подле тяжело дышавшего Ральфа, а затем повернулся и зашагал прочь.
Ральф был прав. И Пенда прав. И даже Хорса… Они все были правы, пытаясь защитить Гиту от нового позора. Достаточно и того, что я превратил ее из наследницы гордого Хэрварда в наложницу. И чем бы я ни обольщался сегодня, я не должен пытаться снова толкать мать моего ребенка в бездну бесчестья. Кого бы она ни выбрала себе в мужья, будет лучше, если я останусь в стороне.
Я отошел довольно далеко от костров. Здесь расположились на отдых люди постарше. Иные еще беседовали, иные клевали носом, иные уже храпели. Я заметил старую Труду, толковавшую о чем-то со своей дочерью Эйвотой. Подле них на расстеленной овчине спали дети — две девочки, и в одной я сразу узнал Милдрэд. Подойдя поближе, я присел у ее изголовья.
— Вы никак собрались уезжать? — догадалась Эйвота.
— Да. Просто хотел проститься с малышкой.
— А с миледи?
Я не ответил. Глядя на Милдрэд, я не мог удержаться, чтобы не коснуться ее щеки. В ответ моя дочь причмокнула во сне липкими от сладостей губами.
Кивнув Труде, я направился туда, где паслись стреноженные лошади, отыскал Набега и стал его взнуздывать. Поправляя переметные сумы я подумал с горькой усмешкой, что так и не отдал Гите подарок — жемчужно-серый атлас. Ну что ж, придется отправить его в Тауэр Вейк с нарочным.
Позади зашелестела влажная трава.
— Эдгар!
Она стояла за мной, хрупкая и серебристая в свете луны. Настоящая Фея Туманов. Грудь ее вздымалась, словно она бежала.
— Ты уезжаешь?
— Да, уже поздно. Не хотел тебя тревожить. Но это хорошо, что ты пришла — у меня для тебя подарок.
Я запустил руку в суму и протянул ей тугой сверток. Шелковистая ткань отливала в сумрачном свете призрачным блеском.
— Я привез его из самого Иерусалима. Ты будешь прекраснее всех в Дэнло, если сошьешь себе наряд из этого атласа.
Гита приняла дар, даже не взглянув на него.
— Благодарю.
Она перевела дыхание.
— Ты и впрямь помнил обо мне даже там, в Святой Земле?
Я пожал плечами.
— Зачем спрашивать? Ты всегда со мной, всегда в моем сердце.
В свете луны я видел ее широко распахнутые глаза, изумленно приподнятую линию темных бровей и губы, при одном взгляде на которые у меня начинало тяжело биться сердце. Но я сумел совладать с собой.
— Прощай, Гита. Я должен ехать.
— Мне проводить тебя?
— Буду рад.
Довольно долго мы шли в молчании. Позвякивали удила Набега, шелестела трава. В лунном свете над лугами струился туман. Со стороны леса доносились шорохи, порой слышался смех. В такую ночь немало парочек уединялись под его сенью — влюбленные, потерявшие голову, захмелевшие от счастья. Так было всегда, и в древности, и ныне. Сам воздух в такие ночи пропитан ароматом страсти.
Я же шел в каких-нибудь двух футах от женщины, которую желал больше жизни, не смея и думать о том, чтобы коснуться ее. Я хотел оградить и уберечь ее от себя…
Наконец я остановился.
— Теперь возвращайся, Гита.
Она молчала. Тугими толчками кровь била в мои виски.
— Возвращайся. Иначе я не справлюсь с собой. Обниму тебя… и больше не отпущу.
Она покачнулась, словно почувствовав внезапную слабость. Драгоценный атлас выпал из ее рук.
— О, если бы ты только обнял!..
В этом голосе звучала страстная мольба, и все мое тело пронзила дрожь.
Все. Я жадно и торопливо целовал Гиту, заново узнавая вкус ее губ, аромат ее волос… Мои руки, словно припоминая, скользнули по ее талии, коснулись бедер. Я узнавал эти плавные изгибы, их тепло и упругость… И ее ответные ласки сводили меня с ума — она отвечала с неистовым пылом.
Почему мы жили без всего этого? Почему?
У меня не было ответа, и не было времени искать этот ответ. Пусть случится то, что должно случиться…
Подхватив Гиту на руки, я понес ее под своды леса.
Глава 11.
РАЛЬФ.
Август 1134 года.
На стене над моим ложем растянута пушистая волчья шкура. Я сам убил этого волка прошлой зимой, а шкуру повесил над постелью. Теперь мне удобно сидеть, чувствуя спиной мягкий мех, и перебирать струны лютни.
Я пел французскую песнь, сочиненную Гийомом Аквитанским:
Желаньем петь я вдохновлен
О том, как горем я сгорблен:
Не к милым дамам в Лимузен —
В изгнанье мне пора уйти!
Унылая песнь, да и на душе у меня не лучше. А ведь до вчерашнего дня я был всем доволен. Пока не появился граф, и я не испытал горечь разочарования. И вот — сижу, извлекая из лютни скорбные стоны, сна нет, хотя уже утро и все отсыпаются после вчерашнего дня празднества.
Я продолжал напевать:
А я в содеянных грехах
Пред вами каюсь. Жалкий прах,
В молитвах и в простых словах
Взываю ко Христу: прости!..
Из-за занавеси алькова, где стояло мое ложе, я видел у противоположной стены Эйвоту. Она кормила девочек — свою дочь и дочь госпожи, оттого и сидела отвернувшись, лишь порой оборачивалась и рассержено хмыкала. Слов этой песни на южно-французском она не разумела, но сама мелодия, медлительная и печальная, говорила о том, что лежало у меня на душе. А Утрэд, спавший на лежанке, нарочито натягивал на голову одеяло, чертыхался и просил меня не надрывать душу и дать добрым людям передохнуть.
Да какое мне в конце концов дело до всех этих простолюдинов, что обращаются со мною чуть ли не как со своим приятелем только потому, что я живу из милости у их госпожи! Я рыцарь, и не им указывать мне!
И все-таки я отложил лютню. Самое время подумать о моем положении и о том, как теперь жить. Но мысли разбегались, как перепуганные мыши, поэтому я откинулся на волчий мех и погрузился в воспоминания.
В благодатных долинах провинции Дофине во Франции, в замке, где прошло мое детство, матушка часто рассказывала мне удивительные истории о том, как прекрасная дама ухаживала за раненым рыцарем и кончалось тем, что она влюблялась в него. Позже, уже на службе при различных дворах, я также слышал подобные истории от трубадуров — там были и прекрасная врачевательница, и вверенный ее заботам мужественный рыцарь. И вот в моей собственной жизни случилось нечто подобное: я стал предметом забот нежной и благородной леди, однако не моя спасительница воспылала безумной страстью, а я сам потерял голову от любви к ней.
О, это была мучительно сладкая, возвышенная и заведомо обреченная любовь — тем более, что предмет моего обожания с самого начала не скрывал, что любит другого. Считая своим долгом сделать мою возлюбленную счастливой, я пошел даже на то, чтобы спасти ее избранника от беды. Истинное и бескорыстное благородство должно было принести мне облегчение — но не принесло.
Тогда я остался в Тауэр Вейк — леди Гита, понимая, что податься мне некуда, сама предложила мне пожить в башне. И я преклонил перед ней колено, прося позволения стать ее рыцарем, защищать ее и заботиться о ней.
Гита выглядела смущенной.
— Мне приходилось кое-что слыхивать об этой модной новинке — рыцарском служении даме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94