Кто выдающуюся и причудливую. Кто заметную, кто менее заметную. А кто и вообще невидимую. Роль Джейсона Тавернера была грандиозна — в финале. И в финале надо было принимать решение. Если бы он остановился на том, с чего начал: ничтожный человечек без документов, прозябающий в грязном вонючем клоповнике…, если бы он там и остался, тогда его можно было бы и отпустить… Или, в худшем случае, законопатить в трудовой лагерь. Но Тавернер выбрал другое.
Какая— то иррациональная внутренняя воля порождала в нем стремление выделиться, стать заметным, известным. Хорошо, Джейсон Тавернер, думал Бакмэн, ты снова известен, знаменит, как прежде, даже еще больше. Твоя новая известность послужит высшим целям…, о которых ты ничего не знаешь и которые ты примешь на веру. И даже у края могилы твой рот будет все еще открыт, произнося один и тот же вопрос: “Что я сделал?” Так тебя и похоронят, с открытым ртом.
И я никогда не смогу тебе этого объяснить. Разве что сказать: не попадайся на глаза властям. Не буди нашего интереса. Не заставляй нас узнавать о тебе больше.
Когда— нибудь твоя история, детали и подробности твоего падения станут достоянием публики. Это случится не скоро, когда никому до этого больше не будет дела. Когда не будет исправительных лагерей и студенческих кам-пусов, окруженных полицейскими со скорострельными пулеметами. Полицейские в противогазах -это делает их похожими на отвратительных земляных тварей с хоботами и огромными глазами, опасных, низших животных. Когда-нибудь, может, даже проведут посмертное расследование и выяснят, что ты никому не причинил вреда, ничего не сделал…, просто тебя заметили.
Настоящая, окончательная истина заключена в том, что, несмотря на твою славу и бешеный успех у публики, тебя можно пустить в расход. А меня нет. Вот и вся разница Поэтому ты уйдешь, а я останусь.
Вертушка взмыла в небо, к скоплению звезд. Генерал принялся тихонько напевать про себя, представляя, как совсем скоро он погрузится в мир своего дома, музыки, размышлений и любви, книг, резных шкатулок и редких марок. Эти мысли на мгновение оттеснили холодный ветер, порывами налетающий на машину — крошечную светлую точку, почти невидимую в ночи.
Существует красота, которая никогда не будет утрачена, произнес про себя генерал. Я сохраню ее; я один из тех, кто знает ей цену. Я в ней живу. И это в конечном счете самое главное.
Он беззвучно пел про себя. И наконец почувствовал тепло — стандартный полицейский нагреватель заработал.
По щеке генерала скатилась капля. О боже, в ужасе подумал он. Я снова плачу. Он вытер влагу с глаз. “По ком я плачу? — спросил он себя. — По Элис? По Тавер-неру? По Хизер Гарт? Или по ним по всем?"
Нет, подумал он. Просто я очень устал и перенервничал. Это ничего не значит. Почему вообще плачут мужчины? Они ведь плачут не так, как женщины. Не из-за чувств. Мужчина плачет о потере. О ком-нибудь живом. Он может плакать о больном животном, которое не выживет. Или смерть ребенка — мужчина может из-за нее плакать. Но не потому, что жизнь печальна.
Мужчина, думал Бакмэн, плачет не о будущем и не о прошлом. Он плачет о настоящем. А что есть настоящее? В здании полицейской академии допрашивают Джейсо-на Тавернера, и он дает показания. Как и всем прочим, ему придется доказывать свою невиновность. Джейсон Тавернер занимается этим сейчас, когда я лечу домой.
Повернув руль, генерал направил аппарат по длинной дуге, которая завершилась полупетлей; теперь он летел назад, не потеряв и не прибавив скорости. Он просто летел в противоположном направлении. В академию.
При этом он продолжал плакать. С каждым мгновением слезы капали чаще, он глубоко всхлипывал. Зря я повернул, подумал Бакмэн. Герб прав, мне следует держаться от этого подальше. Иначе я просто стану свидетелем событий, которые я уже не контролирую. Меня нарисовали, как фреску. Я живу только в двух измерениях. Я и Джейсон Тавернер — фигуры на старом детском рисунке. Потерянном в пыли.
Он выдавал педаль скорости и потянул руль на себя. Машина пошла вверх, двигатель начал захлебываться, аппарат несколько раз дернулся. Дроссельная заслонка закрыта, подумал он. Надо было вначале разогнаться. И хорошо прогреть двигатель. Он снова изменил направление.
Наконец, кривясь от боли и усталости, Бакмэн опустил карточку с описанием маршрута домой в приемник автопилота и отключил ручное управление. Мне надо отдохнуть, сказал он себе. Дотянувшись до переключателя, он активировал усыпляющий контур. Раздалось ровное гудение, генерал прикрыл глаза.
Искусственно вызванный сон наступил, как всегда, мгновенно. Бакмэн чувствовал, как погружается в забытье, и это было приятно. И вдруг неподконтрольно усыпляющему контуру возник сон. Он не хотел его видеть. Но уже не мог его остановить.
Сельская местность, сухая коричневая земля, лето — он жил там в детстве. Он едет на коне, а слева к нему приближается эскадрон всадников. На них сияющие одеяния, у каждого свой цвет, на каждом сверкающий на солнце остроконечный шлем. Рыцари медленно и торжественно проезжают мимо, он успевает разглядеть лицо одного из них: древнее, мраморное лицо, невероятно старый человек с окладистой белой бородой Какой у него сильный нос, какие благородные черты. Он такой уставший, такой серьезный, такой непохожий на обычных, маленьких людей. Наверняка это король.
Феликс Бакмэн дал им проехать. Он не обратился к всадникам, и они не сказали ему ни слова. Он последовал за ними, и они вместе подъехали к дому, из которого он вышел. В этом доме замуровал себя одинокий человек, Джейсон Тавернер. В безмолвии, темноте, без окон, один до конца вечности. Он сидит в этом доме, неподвижный, но живой.
Феликс Бакмэн не остановился возле дома, а проехал дальше. И услышал позади ужасный одинокий крик. Они убили Тавернера, а он, увидев их на пороге, различив их среди теней, понял, зачем они пришли, и закричал.
Феликс Бакмэн ощутил внутри себя безысходное, глубокое, отчаянное горе. Но во сне он не повернул назад и даже не обернулся. Он ничего не мог сделать. Никто не в силах остановить кавалькаду вооруженных всадников в разноцветных одеяниях, им нельзя говорить нет. Как бы то ни было, все кончилось. Тавернер был мертв.
Измученный, тяжелый мозг генерала сумел послать сигнал на релейный переключатель сонного контура. Раздался щелчок, и громкий серьезный голос пробудил Бак-мэна ото сна.
О боже, подумал он и содрогнулся. Как такое могло случиться. Навалились опустошенность и одиночество.
Огромное горе, которое он пережил во сне, продолжало скитаться по закоулкам сознания, причиняя ему мучения и боль. Надо приземлиться, сказал себе Бакмэн. Увидеть кого-нибудь. Поговорить. Я не могу оставаться один. Хотя бы на пару секунд…
Он отключил автопилот и направил машину к скоплению ярких огней внизу.
Спустя мгновение аппарат жестко приземлился возле круглосуточной заправки, прокатился еще немного и замер возле какой-то машины. Внутри никого не было.
В свете неоновых фонарей Бакмэн увидел средних лет человека, черного, в плаще, аккуратном цветном галстуке, с аристократическим, резко очерченным лицом. Чернокожий прохаживался, скрестив руки, по залитому маслом цементному полу заправки с отсутствующим выражением на лице. Очевидно, он ждал, пока заправят его машину. Чернокожий не проявлял ни нетерпения, ни недовольства, он просто ждал, отрешенный,.недосягаемый, величественный. Высокий, стройный, судя по всему, очень сильный, он ни на что не обращал внимания, поскольку смотреть, в общем, было не на что.
Припарковав вертушку, Феликс Бакмэн заглушил двигатель, активировал замок двери и неуклюже выбрался из машины в холодную ночь.
Чернокожий не удостоил его взглядом. Он продолжал спокойно, с достоинством, расхаживать по заправке.
Замерзшими пальцами Феликс Бакмэн пошарил в кармане пиджака, вытащил шариковую ручку, снял колпачок и принялся искать по карманам хотя бы листик бумаги. Найдя бумагу, он прижал листок к капоту машины чернокожего. Под резким белым светом фонарей заправки Бакмэн нарисовал на листке пронзенное стрелой сердце; дрожа от холода, повернулся к чернокожему и протянул ему рисунок.
В глазах чернокожего промелькнуло удивление, он хмыкнул, взял листок и принялся его разглядывать. Бакмэн ждал. Черный перевернул листок другой стороной, ничего там не увидел и снова посмотрел на пронзенное стрелой сердце. Затем нахмурился, пожал плечами и вернул рисунок Бакмэну. После чего вновь скрестил руки и повернулся к полицейскому генералу спиной. Листок исчез, подхваченный ветром.
Феликс Бакмэн молча вернулся к своей машине, открыл дверь и сел за руль. Он завел двигатель, захлопнул дверь и взмыл в ночное небо. Спереди и сзади вертушки замигали фонари подъема; они автоматически отключились, когда Бакмэн выровнял вертушку и полетел вдоль линии горизонта, думая ни о чем.
Его снова начали душить слезы.
Неожиданно он резко повернул руль — вертушка пошла вниз по широкой дуге и спустя несколько секунд опустилась на залитую ярким светом заправку рядом с колонками и прохаживающимся черным. Бакмэн выключил двигатель и вылез из машины.
Чернокожий повернулся к нему.
Бакмэн двинулся в его сторону. Тот не отступил и продолжал стоять на месте. Подойдя к человеку, Бакмэн протянул руки и обнял его. Черный хмыкнул, удивленно и испуганно. Никто из них не произнес ни слова. Мгновение они стояли рядом, потом Бакмэн отпустил черного, развернулся и, пошатываясь, побрел к своей машине.
— Подождите, — сказал чернокожий. Бакмэн обернулся.
— Вы не знаете, как проехать в Вентуру? По воздушной тридцатой? — Он ждал ответа, Бакмэн молчал. — Это в пятидесяти милях к северу отсюда, — добавил черный. Бакмэн продолжал молчать. — У вас есть карта района?
— Нет, — ответил Бакмэн. — Извините.
— Ладно, спрошу на заправке, — сказал черный и слегка улыбнулся. Робко. — Я…, рад, что мы встретились. Как вас зовут? — Наступило долгое молчание. — Вы не хотите мне сказать?
— У меня нет имени, — произнес Бакмэн. — Во всяком случае, сейчас.
— Вы официальное лицо? Чиновник? Или вы из торговой палаты Лос-Анджелеса? Мне приходится иметь с ними дело.
— Нет, — сказал Бакмэн. — Я просто человек. Как и вы.
— Ну, у меня есть имя, — сказал чернокожий. Он ловко вытащил из внутреннего кармана визитную карточку и протянул ее Бакмэну. — Монтгомери Л. Хоп-кинс. Обратите внимание на визитку. Мне нравится такой шрифт. Прекрасно отпечатано, не правда ли? Они обошлись мне в пятьдесят долларов за тысячу. Особая скидка при открытии предприятия, больше они ее не дадут. — Надпись была исполнена красивыми тиснеными буквами. — Я произвожу недорогие наушники с обратной биосвязью аналогового типа. В розницу они продаются по сотне долларов.
— Приходите в гости, — пригласил Бакмэн.
— Позвоните мне, — произнес чернокожий. Медленно и твердо, хотя и нарочито громко, он добавил:
— Ночью на этих автоматических заправках может накатить ужасная тоска. Мы с вами пообщаемся позже. В более приятной обстановке. Я понимаю ваше состояние. И сочувствую вам. Я обычно заправляюсь на фабрике, так что не часто попадаю на заправки ночью. Хотя мне нередко приходится выезжать по ночам. По разным причинам. Да, я вижу, что вам сейчас плохо, у вас депрессия. Поэтому вы и протянули мне свой рисунок. Боюсь, что тогда я его не оценил. Зато теперь я вас понимаю. А потом вам захотелось обнять меня и постоять так хоть мгновение, как ребенку. У меня было такое несколько раз в жизни. Порыв или, лучше сказать, импульс. Мне сорок семь лет. Вам не хотелось оставаться одному ночью, особенно когда так резко, не по сезону, похолодало. Да, я с вами полностью согласен, хотя сейчас вы не знаете, что сказать, потому что поступили так, повинуясь импульсу, и не думали о последствиях. Все в порядке, я понимаю. И не переживайте ни минуты о том, что случилось. Обязательно навестите меня. Вам очень понравится мой дом. У меня красиво. Познакомитесь с женой и детьми. Их у меня трое.
— Непременно, — произнес Бакмэн. — Я сохраню вашу карточку. — Он вытащил бумажник и положил в него визитку. — Спасибо.
— Похоже, моя вертушка готова, — кивнул черный. — Масло тоже пришлось доливать, — добавил он.
Он неуверенно двинулся к своей машине, потом остановился, обернулся и протянул руку. Бакмэн ответил быстрым рукопожатием.
— До свидания, — сказал черный.
Бакмэн видел, как он расплатился с заправкой, сел в несколько потрепанный автомобиль, завел двигатель и поднялся в темноту. Пролетая над Бакмэном, черный оторвал руку от руля и помахал ему.
Доброй ночи, подумал Бакмэн и молча махнул в ответ озябшей рукой. Затем сел в свою машину, чего-то подождал, с силой захлопнул дверь и завел двигатель. Спустя мгновение он был уже в воздухе.
Пролейтесь, слезы, подумал он. Первое абстрактное музыкальное произведение. “Вторая книга для флейты” Джона Доулэнда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28