Нынче стоит позаботиться о себе. Похоже, псы Свейнхильд потеряли мой след, зато я отыскала крышу над головой и спасительные стены. Они сберегут мое тело от холода и ветра. Обживусь, подлечу раны, сниму цепь и отправлюсь искать своего врага. А блазни и привидения? Что мне до них?! Зиму я проживу здесь, с Ингрид или без нее…
К весне я обжилась в бывшей усадьбе Хаки. Уцелевшую часть избы удалось укрепить толстыми бревнами, и получилась махонькая, но пригодная для житья клеть с очагом и влазом. В другом, уже совсем обвалившемся доме удалось отыскать погреб с отрубями и сушеной рыбой. Выуживая из-под земли эту снедь, я лишь подивилась, почему ее еще не раскопали звери, однако звери даже близко не подходили к разграбленной усадьбе. Может, привидение Ингрид на самом деле жило здесь и отгоняло непрошеных гостей? Иначе с чего бы иногда среди ночи слышались тихие шаги, а наутро после этого изо всех углов избы сочился пряный, терпкий аромат? Меня часто навещали вороны Мудрость и Память, но сама хозяйка усадьбы больше не появлялась. Наверное,, в тот день, когда мы встретились, я действительно стояла на грани между жизнью и смертью… А может, все видения были навеяны усталостью и страхом…
Уже на второй день я сумела освободиться от цепи. Неведомый кузнец небрежно поработал над ее звеньями, и почти на каждом колечке виднелись полоски-распилы. Отыскав в заброшенной усадьбе обломок меча, я вставила его в распил и ударила сверху булыжником. Звено хрустнуло и развалилось, а на моей ноге остался только железный браслет. Но, даже избавившись от цепи, я еле-еле переставляла ноги. То их кололо множеством игл, то слезала кожа, то при малейшем прикосновении начинали ныть ступни. Правда, охотиться все же навострилась. Выбиралась на пригорок и расставляла там силки на мелкую дичь — благо конского волоса в заброшенных избах нашлось немало. Да и много ли было нужно еды на один рот?
В первой дальней вылазке мне не повезло. Начало весны выдалось теплым и солнечным. Снег проваливался под лыжами, и идти было тяжело. К тому же приходилось таиться от случайных путников и обходить проталины на полях.
Второй раз я вышла в поход уже в начале лета, по распутице и слякоти. Говорят: «Выйдешь в морось — будет удача в пути», но, пока я, мокрая и грязная, добралась до длинного, изрезанного мысами озера Ель-марена, прошло три дня. Едва чуя под собой ноги, я завалилась спать прямо на берегу, а ни свет ни заря вскочила от зычного весеннего зова оленя-драчуна. Казалось, трубит не один зверь, а весь лес. Деревья содрогались от его рева и сжимали свои только-только зазеленевшие почки.
Добыть оленя было бы для меня большой удачей. Его шкура годилась и на сапоги, и на крепкие, добротные штаны. А мясо можно высушить и спрятать. Оно пригодится, когда отправлюсь искать Хаки…
Опьяненный весной и любовью зверь не заметил меня. Пристроившись на развилке между дубовых ветвей, я наблюдала за гоном. Сначала на вызов «драчуна» явился совсем молодой, тонконогий красавец с тремя вилками рогов. Увидев его, я удивилась: обычно по зову «драчуна»., сразу ясно, какой он стати и силы, и более слабые даже не ввязываются в драку. Юный олень напоминал заносчивого мальчишку — выскочил, покрасовался перед самочкой и застыл, явно не зная, что делать дальше. «Драчун» тряхнул рогатой головой и двинулся к пришельцу. Тот попятился, ткнулся лбом в развесистые рога соперника и рухнул на колени. Гордо помахивая коротким хвостом, победитель направился к оленихе-избраннице. Та насторожилась и прислушалась. По треску ломающегося кустарника и глухому топоту я сразу поняла, что теперь бой будет на равных. Олень, который шел на зов, похоже, был больше и опытнее его. Уж очень уверенно он ломился сквозь лес…
Так и оказалось. Ноги и лоб «пришлого» украшали шрамы, темно-коричневая шкура лежала на груди широкими лоснящимися складками, а шея походила на мохнатое бревно. И каким чудом подобная стать сохранилась у зверя после голодной зимы?!
Однако грозный вид соперника не произвел на «драчуна» никакого впечатления. Он склонил голову, огляделся и копнул грязь копытом.
«Неужели будет драться?» — едва успела удивиться я, как противники уже сшиблись рогами. На миг показалось, будто оба зверя не выдержат удара, но они даже не сцепились — лишь проверили силу друг друга. Теперь им следовало разойтись и столкнуться во второй раз, чтоб выяснить, кто сильнее. «Драчун» так и сделал, а вот «пришлый»… Едва его соперник отошел на пару шагов, как матерый олень взбрыкнул передними копытами и устремил свои опасные рога в его незащищенный бок. Бедняга «драчун» едва успел повернуть голову. На сей раз рога сцепились, но шея «драчуна» выгибалась крутой дугой, и он никак не мог развернуться. Самцы то отступали к лесу, то опять возвращались на середину поляны, и вдруг оба упали. Грязь всхлипнула и раздалась в стороны. Я вытянула шею. Оба зверя исходили пеной, но, что самое удивительное, продолжали драться. Олениха в кустах нервничала и кругами приближалась к дерущимся. В ее глазах замерли удивление и страх. Она не понимала, что творится с ее такими сильными и красивыми ухажерами и зачем они оба барахтаются в грязи, когда самое время определить, кто достоин стать отцом ее детей?! Зато я уже все поняла. Коварство «пришлого» сгубило обоих самцов. Отростки их рогов прочно увязли друг в друге, и теперь противники были обречены драться до тех пор, пока кто-нибудь не упадет мертвым. Да и тогда неизвестно, сумеет ли победитель выпутаться из рогов побежденного. Я ухмыльнулась. Эта возня в грязи чем-то походила на мою жизнь. Договор с марами крепче оленьих рогов приковал меня к Хаки. Но мы, люди, сами могли разобраться, а зверям нужно было помочь.
Я долго выбирала жертву. Оба оленя были красивы и сильны, однако чем погибать обоим, уж лучше умереть одному.
Стрела взвизгнула. «Пришлый» захрипел и дернулся. Острый наконечкик-полумесяц перерезал ему горло. Зверь затих.
Я не сразу выбралась на поляну, опасаясь, что уцелевший «драчун» примет меня за нового соперника. Пришлось ждать, пока он высвободит голову и вместе со своей возлюбленной скроется в лесу. Только тогда я слезла с дерева и подошла к убитому оленю. В нем было много мяса, а стрела лишь немного попортила шкуру на шее. Пока я просила прощения у духа зверя, пока, как положено, разделывала тушу, Хоре склонился к закату. На ночь я увязала мясо в оленью шкуру и, перебросив веревки через дубовый сук, подняла ее повыше. На свежее мясо в лесу всегда найдется немало зубастых охотников, и нужно было позаботиться о его сохранности.
Волки появились бесшумно: ни воя, ни шелеста шагов, просто ночной кустарник расцвел сразу несколькими жадными, блестящими огоньками. Подхватив горящую головешку и оружие, я поспешно залезла на дерево. Пусть серые разбойники заберут то, что осталось от оленя. Им тоже нужно есть. Однако моего угощения им показалось мало. Поутру они ушли, но когда я пристроила мясо на волокуше и пустилась в путь, сзади послышался протяжный глухой вой.
Стая сопровождала меня все утро, а к полудню неожиданно отстала и дала мне передохнуть. Тащить тушу, даже разделанную, было нелегко, но пережидать еще одну ночь в лесу, рядом с такой чудесной приманкой, мне не хотелось. Бросив лямки волокуши, я села на землю и достала флягу с водой. Влага охладила пересохшие губы, а быстрые капли побежали на подбородок.
«Куда же все-таки делись эти твари?» — оглядывая кусты, подумала я. Отказываться от легкой поживы было не в привычках лесных разбойников. То ли их что-то напугало, то ли…
Позади затрещали кусты и раздался тревожный густой рык. Из зарослей, прямо к покинутой волокуше, выкатился большой, мохнатый ком. Два маленьких звериных глаза уставились на мясо с почти человеческим вожделением,
Медведь! Так это его испугались серые братья?! Но как можно было испугаться ТАКОГО медведя? Зверенышу было от роду год-полтора, его бурая шерсть свалялась сосульками, на щенячьей морде полосами вспухали следы чьих-то когтей, а задняя нога нелепо волочила за собой огромный-медвежий капкан — клепец.
— Эй, ты! Стой! — прыгая к волокуше, завопила я. Мне и в голову не пришло поднять лук или нож на это жалкое создание.
Но медведь остановился. Просительно мотая мохнатой головой, он стоял и глядел на меня. Он не пытался напасть или убежать. Светлые дужки звериных бровей жалобно подрагивали, а в карих глазах застыли мольба и печаль. Казалось, мишка понимал, что с капканом на ноге, голодный и одинокий, он недолго проживет в суровом лесу, и просил у меня разрешения хоть досыта поесть перед смертью. Мне стало жаль его. Давно ли я так же плелась по чужой, полной опасности земле? Тогда на моей ноге тоже болтался сделанный недобрыми руками капкан.
— Не грусти, парень, — негромко сказала я зверю. — Еще не все потеряно. Волков-то ты напугал…
Мишкина морда качнулась, он что-то пробурчал и… лег! Даже не лег, а рухнул возле моей волокуши, протянув к ней узкую разодранную морду.
— Да тебе ж совсем худо!
Глаза медведя помаргивали и слезились. Я вытащила из-за пояса моток крепкой веревки, подергала ее и, скрутив петлю, аккуратно накинула на медвежью морду. Зверь не шелохнулся. Вторая петля легла на его передние лапы, а третья опутала задние. Оставшийся хвост веревки я подвела к дереву и, честно упредив медведя: — «Ну, держись!» — резко рванула на себя. Все три петли разом затянулись. Лишенный свободы, зверь забился в силках, и вросший в его лапу клепец застучал о-волокушу. Шкура с олениной покатилась по земле. Едва удерживая веревку, я обежала вокруг ствола и закрепила ее узлом. Теперь зверю придется смириться…
— Не медведь ты, — разглядывая его плешивый бок, сказала я, — а глуздырь несмышленый.
Косолапый грустно заворчал и покосился на клепец. Проклятое железо впивалось в самый кончик медвежьей ступни. Крови не было, а значит, медвежонок попался давно, не меньше недели назад. Я отыскала крепкую палку, всунула ее между зубьями клепца и заявила:
, — Дурак ты. Неужто не знаешь,, каков людской род? Думал, они попусту станут по лесу мясо разбрасывать? Нет уж, они сами сожрут! Подавятся, а другим не дадут…
Медведь молчал. Главное, чтобы он не дернулся от боли и выдержали веревки. Иначе придется спасать не его, а меня. Он-то не разумеет, кто ему желает добра.
Створы клепца разошлись, словно зубы хищной, задыхающейся рыбы. Мишка не попробовал встать, а, наоборот, свернулся клубочком и закрыл глаза. То ли совсем ослаб, то ли смирился со своей участью. Хотя опытные охотники рассказывали, будто когда зверь понимает, что деваться некуда, он может даже заснуть…
— Спи, спи, — ласково проговорила я и наподдала по капкану палкой. Железяка полетела в кусты, и только теперь появился страх. Мишка был некрепкий и невезучий, но все же он оставался лесным воеводой. У нас в Приболотье верили, будто иногда сам Велес оборачивается медведем-великаном. Хотя мой мишка на Велеса никак не тянул…
Усевшись на волокушу, я отерла пот и сняла шапку. Освободила я зверя, а что дальше? Развязать его и отпустить в лес? Конечно, он убежит, но, такой ободранный и замученный, наверняка сдохнет, с капканом на ноге или без него…
— Накормить тебя, что ли? — Я развязала мешок. Ноздри зверя дрогнули. Кусочек оленьей мякоти полетел к мишкиному носу.
— Ешь, глуздырь.
Он не шевельнулся, даже глазом не повел.
— Не брезгуй! — разозлилась я. — Нечего норов показывать, когда кости кожу рвут!
Красный шершавый язык вылез из-под веревочной петли и смахнул мясо в пасть. Понял косолапый… Вот и нашлось мне с кем поговорить за много дней молчания. Этот приятель не упрекнет и не станет докучать расспросами. Взять бы его с собой, в горелую усадьбу. Жили бы там на пару до осени… Только какой бы ни был тощий, а он — зверь. Зверю место в лесу, на воле…
Вздохнув, я поднялась, нашла длинную палку, прикрутила к ней нож и, отступив подальше, перерезала стягивающие медвежьи лапы и морду путы. Будто не веря в освобождение, зверь неохотно поднял голову и сел, а потом потянулся к волокуше с олениной.
— Эй! Стой! — бросаясь к своему добру, завопила я, но мишка как ни в чем не бывало запустил в мешок когтистую лапу, выудил оттуда изрядный кусок мяса, отбросил его к кустам и отправился насыщаться.
Возмущенная подобной наглостью, я было шагнула следом, но зверь недобро покосился на меня круглым глазом и заворчал. «Это моя добыча», — говорил его негромкий рык. Пришлось отступить. Все верно… Он добыл это мясо. Пусть даже из моего мешка, но добыл. А своего не отдаст ни один зверь, даже такой жалкий, как этот.
— Гад ты, — заворачивая остатки оленины в шкуру, недовольно сказала я. — С тобой по-хорошему… Ворюга ты, Глуздырь.
Услышав свое прозвище, мишка поднял морду, перестал трепать мясо и посмотрел на меня. «Чего жмешься? Тебе же еще много осталось!» — догадалась я по его глазам и возразила:
— Тоже мне — «много».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
К весне я обжилась в бывшей усадьбе Хаки. Уцелевшую часть избы удалось укрепить толстыми бревнами, и получилась махонькая, но пригодная для житья клеть с очагом и влазом. В другом, уже совсем обвалившемся доме удалось отыскать погреб с отрубями и сушеной рыбой. Выуживая из-под земли эту снедь, я лишь подивилась, почему ее еще не раскопали звери, однако звери даже близко не подходили к разграбленной усадьбе. Может, привидение Ингрид на самом деле жило здесь и отгоняло непрошеных гостей? Иначе с чего бы иногда среди ночи слышались тихие шаги, а наутро после этого изо всех углов избы сочился пряный, терпкий аромат? Меня часто навещали вороны Мудрость и Память, но сама хозяйка усадьбы больше не появлялась. Наверное,, в тот день, когда мы встретились, я действительно стояла на грани между жизнью и смертью… А может, все видения были навеяны усталостью и страхом…
Уже на второй день я сумела освободиться от цепи. Неведомый кузнец небрежно поработал над ее звеньями, и почти на каждом колечке виднелись полоски-распилы. Отыскав в заброшенной усадьбе обломок меча, я вставила его в распил и ударила сверху булыжником. Звено хрустнуло и развалилось, а на моей ноге остался только железный браслет. Но, даже избавившись от цепи, я еле-еле переставляла ноги. То их кололо множеством игл, то слезала кожа, то при малейшем прикосновении начинали ныть ступни. Правда, охотиться все же навострилась. Выбиралась на пригорок и расставляла там силки на мелкую дичь — благо конского волоса в заброшенных избах нашлось немало. Да и много ли было нужно еды на один рот?
В первой дальней вылазке мне не повезло. Начало весны выдалось теплым и солнечным. Снег проваливался под лыжами, и идти было тяжело. К тому же приходилось таиться от случайных путников и обходить проталины на полях.
Второй раз я вышла в поход уже в начале лета, по распутице и слякоти. Говорят: «Выйдешь в морось — будет удача в пути», но, пока я, мокрая и грязная, добралась до длинного, изрезанного мысами озера Ель-марена, прошло три дня. Едва чуя под собой ноги, я завалилась спать прямо на берегу, а ни свет ни заря вскочила от зычного весеннего зова оленя-драчуна. Казалось, трубит не один зверь, а весь лес. Деревья содрогались от его рева и сжимали свои только-только зазеленевшие почки.
Добыть оленя было бы для меня большой удачей. Его шкура годилась и на сапоги, и на крепкие, добротные штаны. А мясо можно высушить и спрятать. Оно пригодится, когда отправлюсь искать Хаки…
Опьяненный весной и любовью зверь не заметил меня. Пристроившись на развилке между дубовых ветвей, я наблюдала за гоном. Сначала на вызов «драчуна» явился совсем молодой, тонконогий красавец с тремя вилками рогов. Увидев его, я удивилась: обычно по зову «драчуна»., сразу ясно, какой он стати и силы, и более слабые даже не ввязываются в драку. Юный олень напоминал заносчивого мальчишку — выскочил, покрасовался перед самочкой и застыл, явно не зная, что делать дальше. «Драчун» тряхнул рогатой головой и двинулся к пришельцу. Тот попятился, ткнулся лбом в развесистые рога соперника и рухнул на колени. Гордо помахивая коротким хвостом, победитель направился к оленихе-избраннице. Та насторожилась и прислушалась. По треску ломающегося кустарника и глухому топоту я сразу поняла, что теперь бой будет на равных. Олень, который шел на зов, похоже, был больше и опытнее его. Уж очень уверенно он ломился сквозь лес…
Так и оказалось. Ноги и лоб «пришлого» украшали шрамы, темно-коричневая шкура лежала на груди широкими лоснящимися складками, а шея походила на мохнатое бревно. И каким чудом подобная стать сохранилась у зверя после голодной зимы?!
Однако грозный вид соперника не произвел на «драчуна» никакого впечатления. Он склонил голову, огляделся и копнул грязь копытом.
«Неужели будет драться?» — едва успела удивиться я, как противники уже сшиблись рогами. На миг показалось, будто оба зверя не выдержат удара, но они даже не сцепились — лишь проверили силу друг друга. Теперь им следовало разойтись и столкнуться во второй раз, чтоб выяснить, кто сильнее. «Драчун» так и сделал, а вот «пришлый»… Едва его соперник отошел на пару шагов, как матерый олень взбрыкнул передними копытами и устремил свои опасные рога в его незащищенный бок. Бедняга «драчун» едва успел повернуть голову. На сей раз рога сцепились, но шея «драчуна» выгибалась крутой дугой, и он никак не мог развернуться. Самцы то отступали к лесу, то опять возвращались на середину поляны, и вдруг оба упали. Грязь всхлипнула и раздалась в стороны. Я вытянула шею. Оба зверя исходили пеной, но, что самое удивительное, продолжали драться. Олениха в кустах нервничала и кругами приближалась к дерущимся. В ее глазах замерли удивление и страх. Она не понимала, что творится с ее такими сильными и красивыми ухажерами и зачем они оба барахтаются в грязи, когда самое время определить, кто достоин стать отцом ее детей?! Зато я уже все поняла. Коварство «пришлого» сгубило обоих самцов. Отростки их рогов прочно увязли друг в друге, и теперь противники были обречены драться до тех пор, пока кто-нибудь не упадет мертвым. Да и тогда неизвестно, сумеет ли победитель выпутаться из рогов побежденного. Я ухмыльнулась. Эта возня в грязи чем-то походила на мою жизнь. Договор с марами крепче оленьих рогов приковал меня к Хаки. Но мы, люди, сами могли разобраться, а зверям нужно было помочь.
Я долго выбирала жертву. Оба оленя были красивы и сильны, однако чем погибать обоим, уж лучше умереть одному.
Стрела взвизгнула. «Пришлый» захрипел и дернулся. Острый наконечкик-полумесяц перерезал ему горло. Зверь затих.
Я не сразу выбралась на поляну, опасаясь, что уцелевший «драчун» примет меня за нового соперника. Пришлось ждать, пока он высвободит голову и вместе со своей возлюбленной скроется в лесу. Только тогда я слезла с дерева и подошла к убитому оленю. В нем было много мяса, а стрела лишь немного попортила шкуру на шее. Пока я просила прощения у духа зверя, пока, как положено, разделывала тушу, Хоре склонился к закату. На ночь я увязала мясо в оленью шкуру и, перебросив веревки через дубовый сук, подняла ее повыше. На свежее мясо в лесу всегда найдется немало зубастых охотников, и нужно было позаботиться о его сохранности.
Волки появились бесшумно: ни воя, ни шелеста шагов, просто ночной кустарник расцвел сразу несколькими жадными, блестящими огоньками. Подхватив горящую головешку и оружие, я поспешно залезла на дерево. Пусть серые разбойники заберут то, что осталось от оленя. Им тоже нужно есть. Однако моего угощения им показалось мало. Поутру они ушли, но когда я пристроила мясо на волокуше и пустилась в путь, сзади послышался протяжный глухой вой.
Стая сопровождала меня все утро, а к полудню неожиданно отстала и дала мне передохнуть. Тащить тушу, даже разделанную, было нелегко, но пережидать еще одну ночь в лесу, рядом с такой чудесной приманкой, мне не хотелось. Бросив лямки волокуши, я села на землю и достала флягу с водой. Влага охладила пересохшие губы, а быстрые капли побежали на подбородок.
«Куда же все-таки делись эти твари?» — оглядывая кусты, подумала я. Отказываться от легкой поживы было не в привычках лесных разбойников. То ли их что-то напугало, то ли…
Позади затрещали кусты и раздался тревожный густой рык. Из зарослей, прямо к покинутой волокуше, выкатился большой, мохнатый ком. Два маленьких звериных глаза уставились на мясо с почти человеческим вожделением,
Медведь! Так это его испугались серые братья?! Но как можно было испугаться ТАКОГО медведя? Зверенышу было от роду год-полтора, его бурая шерсть свалялась сосульками, на щенячьей морде полосами вспухали следы чьих-то когтей, а задняя нога нелепо волочила за собой огромный-медвежий капкан — клепец.
— Эй, ты! Стой! — прыгая к волокуше, завопила я. Мне и в голову не пришло поднять лук или нож на это жалкое создание.
Но медведь остановился. Просительно мотая мохнатой головой, он стоял и глядел на меня. Он не пытался напасть или убежать. Светлые дужки звериных бровей жалобно подрагивали, а в карих глазах застыли мольба и печаль. Казалось, мишка понимал, что с капканом на ноге, голодный и одинокий, он недолго проживет в суровом лесу, и просил у меня разрешения хоть досыта поесть перед смертью. Мне стало жаль его. Давно ли я так же плелась по чужой, полной опасности земле? Тогда на моей ноге тоже болтался сделанный недобрыми руками капкан.
— Не грусти, парень, — негромко сказала я зверю. — Еще не все потеряно. Волков-то ты напугал…
Мишкина морда качнулась, он что-то пробурчал и… лег! Даже не лег, а рухнул возле моей волокуши, протянув к ней узкую разодранную морду.
— Да тебе ж совсем худо!
Глаза медведя помаргивали и слезились. Я вытащила из-за пояса моток крепкой веревки, подергала ее и, скрутив петлю, аккуратно накинула на медвежью морду. Зверь не шелохнулся. Вторая петля легла на его передние лапы, а третья опутала задние. Оставшийся хвост веревки я подвела к дереву и, честно упредив медведя: — «Ну, держись!» — резко рванула на себя. Все три петли разом затянулись. Лишенный свободы, зверь забился в силках, и вросший в его лапу клепец застучал о-волокушу. Шкура с олениной покатилась по земле. Едва удерживая веревку, я обежала вокруг ствола и закрепила ее узлом. Теперь зверю придется смириться…
— Не медведь ты, — разглядывая его плешивый бок, сказала я, — а глуздырь несмышленый.
Косолапый грустно заворчал и покосился на клепец. Проклятое железо впивалось в самый кончик медвежьей ступни. Крови не было, а значит, медвежонок попался давно, не меньше недели назад. Я отыскала крепкую палку, всунула ее между зубьями клепца и заявила:
, — Дурак ты. Неужто не знаешь,, каков людской род? Думал, они попусту станут по лесу мясо разбрасывать? Нет уж, они сами сожрут! Подавятся, а другим не дадут…
Медведь молчал. Главное, чтобы он не дернулся от боли и выдержали веревки. Иначе придется спасать не его, а меня. Он-то не разумеет, кто ему желает добра.
Створы клепца разошлись, словно зубы хищной, задыхающейся рыбы. Мишка не попробовал встать, а, наоборот, свернулся клубочком и закрыл глаза. То ли совсем ослаб, то ли смирился со своей участью. Хотя опытные охотники рассказывали, будто когда зверь понимает, что деваться некуда, он может даже заснуть…
— Спи, спи, — ласково проговорила я и наподдала по капкану палкой. Железяка полетела в кусты, и только теперь появился страх. Мишка был некрепкий и невезучий, но все же он оставался лесным воеводой. У нас в Приболотье верили, будто иногда сам Велес оборачивается медведем-великаном. Хотя мой мишка на Велеса никак не тянул…
Усевшись на волокушу, я отерла пот и сняла шапку. Освободила я зверя, а что дальше? Развязать его и отпустить в лес? Конечно, он убежит, но, такой ободранный и замученный, наверняка сдохнет, с капканом на ноге или без него…
— Накормить тебя, что ли? — Я развязала мешок. Ноздри зверя дрогнули. Кусочек оленьей мякоти полетел к мишкиному носу.
— Ешь, глуздырь.
Он не шевельнулся, даже глазом не повел.
— Не брезгуй! — разозлилась я. — Нечего норов показывать, когда кости кожу рвут!
Красный шершавый язык вылез из-под веревочной петли и смахнул мясо в пасть. Понял косолапый… Вот и нашлось мне с кем поговорить за много дней молчания. Этот приятель не упрекнет и не станет докучать расспросами. Взять бы его с собой, в горелую усадьбу. Жили бы там на пару до осени… Только какой бы ни был тощий, а он — зверь. Зверю место в лесу, на воле…
Вздохнув, я поднялась, нашла длинную палку, прикрутила к ней нож и, отступив подальше, перерезала стягивающие медвежьи лапы и морду путы. Будто не веря в освобождение, зверь неохотно поднял голову и сел, а потом потянулся к волокуше с олениной.
— Эй! Стой! — бросаясь к своему добру, завопила я, но мишка как ни в чем не бывало запустил в мешок когтистую лапу, выудил оттуда изрядный кусок мяса, отбросил его к кустам и отправился насыщаться.
Возмущенная подобной наглостью, я было шагнула следом, но зверь недобро покосился на меня круглым глазом и заворчал. «Это моя добыча», — говорил его негромкий рык. Пришлось отступить. Все верно… Он добыл это мясо. Пусть даже из моего мешка, но добыл. А своего не отдаст ни один зверь, даже такой жалкий, как этот.
— Гад ты, — заворачивая остатки оленины в шкуру, недовольно сказала я. — С тобой по-хорошему… Ворюга ты, Глуздырь.
Услышав свое прозвище, мишка поднял морду, перестал трепать мясо и посмотрел на меня. «Чего жмешься? Тебе же еще много осталось!» — догадалась я по его глазам и возразила:
— Тоже мне — «много».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77