— сначала выслушай нас.
— Зачем? Я все знаю.
— Ты ничего не знаешь, — присоединился к нему Грор. — Хакон ни в чем не виноват. Золотой обманул всех нас. Он говорил о мире, но едва мы подошли к Хальсе и увидели корабли норвежского конунга, как он велел готовится к бою. Два его драккара первыми перевернули щиты. Орм приказал нам сделать то же самое. «Иначе у нас окажется сразу два врага: и Золотой, и Серая Шкура», — объяснил он, и мы подчинились. Серая Шкура увидел, что попал в ловушку. Тогда он повел их людей на берег и построил их для битвы. Конунг норвежцев оказался смелым и сильным воином: рубил сразу на обе стороны, и никто не смог взять его живым. Вместе с ним полегло много народу. После боя мы хоронили отважных и проклинали тот миг, когда связались изменником. Ведь Золотой нарушил договор о мире! По-мнишь тот день, когда Синезубый позвал нас в свой дом и там говорил о примирении всех конунгов? Не знаю почему Золотой вдруг передумал и напал на пришедшего с миром норвежца, но это было недостойно викинга! А мы поддержали его… — Трор потупился.
— Дальше! — потребовал я. Хирдманн зря стыдился но он то не знал, что схватка Золотого и Серой Шкуры была заранее подготовлена. Во всем был виновен проклятый норвежский ярл! Он знал, что после боя в Хальсе Золотого многие сочтут предателем, и воспользовался этим. Теперь все подумают, что, нападая на Золотого, он отстаивал справедливость, а не убирал соперника нанорвежский престол!
Будто подтверждая мои подозрения, Трор продолжил:
— Хакон появился на другой день после битвы. Он сразу понял, в чем дело, и не стал медлить. «Смерть предателям!» — закричали его люди. Их было очень много, а мы устали и не могли достойно сражаться. Орма ранили еще в битве с Серой Шкурой, и он уже умирал. Он смотрел на ярла, смеялся и повторял: «Локи… Ты — сам Локи во плоти…» А потом сказал: "Мой хирд сдается тебе, ярл! Оставь моим людям корабль, оружие и жизни, а когда вернешься к Синезубому — отдай все это моему сыну Хаки. «По какому праву ты приказываешь мне?!» — рассердился ярл, а Орм ответил: "Я не приказываю, а предлагаю сделку. Если ты выполнишь, что я прошу, мой хирд будет свидетельствовать на тинге и расскажет о предательстве Золотого всей Дании. Если же нет — я успею кое-что объяснить им. Ты знаешь, как живучи берсерки. А поддержка на тинге тебе ох как нужна! Ведь тинг-то будет, не так ли?" Я не понимал намеков Орма, но Хакон улыбнулся и сделал все, как просил твой отец. Он оставил нам корабль, оружие и жизни, а предателя Золотого вздернул на виселице. Потом Орм умер, и мы похоронили его со всеми почестями-Отныне «Акула» принадлежит тебе…
Трор замолчал. Он ждал слез, а я засмеялся. Никогда в жизни мне не было так смешно! Хитрец Хакон обманул сам себя — он-то надеялся по возвращении не застать меня в живых! Жадный, сохранивший мне жизнь раб спутал ему все планы!
Задыхаясь от смеха, я сел на землю. Скол нагнулся:
— Что с тобой, Хаки?! Ярл поступил справедливо…
Он ничего не понимал! Справедливость Хакона была сродни справедливости коварного бога Локи!
С трудом уняв смех, я вытер проступившие слезы. Мои — теперь уже мои! — хирдманны толпились вокруг и изумленно таращили глаза. Я оглядел их. Что ж, теперь у меня был выбор — месть и бесславная смерть или главенство над хирдом. А отец? Я вздохнул. Отец поступил бы так же. Он сам советовал: «Что бы ни случилось, держись норвежского ярла…»
Пропуская воинов Синезубого, толпа растеклась в стороны. Первым в длинном темно-красном плаще и шитых золотом сапогах шел сам конунг данов. Он остановился возле Хакона.
— Ты убил моего родича, — сказал он. Я уже знал, что ответит Хакон, но другие завороженно вслушивались в разговор.
— Да, и я готов уплатить виру, — признался ярл.
— О какой вире ты смеешь говорить, убийца?! — попытался изобразить гнев конунг данов. Я улыбнулся. Конунгу-лжецу было далеко до норвежского ярла! Однако ему поверили, зашумели. Пришедшие с Хаконом воины оправдывали ярла, остальные требовали суда. Норвежца окружили. Тот послушно сложил руки на груди:
— Я согласен на суд. Пусть скажут люди.
— Путь будет так, — решил Синезубый, и ярла увели.
— Все, кому есть что сказать, собирайтесь завтра на тинг, — громко объявил конунг данов. Окруженный стражами норвежец обернулся и посмотрел на меня.
— Мне есть что сказать, конунг! — крикнул я и Увидел, как Хакон вздрогнул. Он испугался! Вот она — месть!
Эту ночь я провел в лесу. Глядел на звезды, думал об отце, и о том, что скажу завтра на тинге. Признанием правды Орма не вернуть, и конунг данов не казнит своего приятеля. Зато я сам лишусь хирда и скорее всего его жизни. Мои собственные воины покарают меня за об ман — ведь я так долго скрывал правду! А Орма ждет хула после смерти…
Утром я пришел к священному ясеню, где собирался тинг. Там собралось много разного люда. Все, от сопливых мальчишек до влиятельных хевдингов, пришли судить норвежского ярла. Я нарочно спрятался за спиной незнакомого высоченного мужика и глядел, как хитрый ярд выискивает в толпе мое лицо. Он боялся, и мне нравился его страх. Пусть хоть это утешит Орма — ведь страх врага на вкус ничуть не хуже, чем его кровь…
Первыми говорили те, что винили Хакона. Они болтали о своих погибших родичах, о странном поведении ярла, о его тайном ночном отплытии.
— Хакон хитрит, — убежденно твердил Альдестайн, один из тех викингов, что не ходили в Хальс. — Он давно подозревал Золотого…
— Почему ты так думаешь? — спросил конунг данов. Он вел тинг и очень нервничал, поэтому говорил резче и громче, чем обычно. Синезубый боялся разоблачения, но в его непривычной строгости люди видели лишь желание докопаться до правды. Альдестайн смутился:
— Если ярл, как он говорит, пошел в Хальс встречать Серую Шкуру, то почему он сделал это тайно? Почему не отправился вместе с Золотым, а ушел глубокой ночью?
Хакон расправил плечи и, не дожидаясь позволения Синезубого, ответил:
— Ты полагаешь, Серая Шкура обрадовался бы встрече со мной? Он надеялся увидеть меня больным и безумным, а обнаружив обман, пустил бы в ход оружие. Я не хотел допустить кровопролития. Золотой пообещал подготовить конунга норвежцев к примирению со мной, поэтому он ушел первым, а я вторым.
— Но почему ночью? — вяло возразил кто-то.
— До Хальса ночь пути. Я хотел появиться перед Серой Шкурой в ясном свете дня, чтобы он сразу убедился в моих добрых намерениях! — не моргнув глазом, соврал ярл. — Жадность Золотого разрушила мои добрые помыслы! Вместо дружеского пира я угодил на поле боя.Это был даже не бой — резня. Трое против одного разве это бой?! — Он покачал головой. — Я ужаснулся тому что делал мой бывший друг. Он разрушил мечту мире и величии норманнов! Теперь нам уже никогда быть вместе, и каждый станет ждать коварной уловки других. Слово конунга стало лживым! Разве за это Золотой не заслужил смерти?
— Да! Смерть предателю! Смерть Золотому! — отозвались слушатели.
— Но я не казнил его! — перекрывая шум, крикнул ярл— Я сражался и победил и лишь потом наказал его за подлость!
Ах как ярко горели его голубые глаза, как обличительно звучали речи! Хакон слышал одобрительный гул толпы и праздновал еще одну победу. Рано…
— Погоди, ярл, — выходя из-за спины мужика, сказал я. Хакон вздрогнул и смолк. Его лицо побледнело. Конунг данов тоже почуял неладное и нервно смял полу своего роскошного плаща. Они были нелепы и жалки, эти хитрецы и предатели!
Я ехидно улыбнулся Хакону и повернулся к приподнявшемуся, словно желающему «съехать с места конунга на место ярла» Синезубому.
— Наверно, ты, конунг, слышал, о том, что случилось меж мной и ярлом Хаконом на берегу?
— Слышал… — Голос Синезубого охрип, и я подумал неужели никто не видит, как он боится?! Неужели никто ничего не подозревает?!
— Я хотел бы…
На миг все стихло. Хакон вытянул вперед короткую шею, а бедняга конунг зашлепал бескровными губами.
— Хотел бы помириться с Хаконом, — договорил я. — Мне рассказали, как погиб Белоголовый. В его смерти нет вины ярла.
Конунг плюхнулся обратно на скамью, а Хакон захлопал глазами. Страх лишил его былой сообразительности. Мне не хотелось притрагиваться к врагу, но я помнил слова отца и знал свою: выгоду. Теперь у меня был хирд и этот хирд требовал многого, в том числе и дружбы с ярлом. Поэтому я подошел к нему, дружески похлопал по плечу и тихо прошептал:
— Отныне ты мой должник. Помни!
Он все понял. Кивнул, засиял улыбкой и сдавил мою ладонь потными пальцами:
— Ты умеешь искать пути…
— Пришлось научиться…
— Похоже, все разрешилось! — забыв о тинге, радостно заявил Синезубый. Самый опасный для него и его приспешника человек не понес сор из избы! Правда, еще предстояло решить его судьбу. Того, кто много знает нужно или купить, или убить, а второе обходится меньшими затратами…
В нерешительности переводя глаза с меня на довольного Хакона, Синезубый встал:
— Я и мои люди убедились в твоей невиновности, Хакон-ярл. Золотой заслужил смерти, но ты осудил его без тинга, поэтому заплатишь мне небольшую виру. А к середине лета я соберу войско со всей страны, и мы пойдем в давно задуманный поход. Но теперь мы не отправимся в дальние земли. Перед нами Норвежская держава, и ты, ярл, по праву должен править ею от моего имени!
С тинга все расходились довольные. Хакона хлопали по плечам и возглашали героем, он в притворном смущении опускал глаза, а я отправился к своей избе. Мне было тошно глядеть на улыбающиеся лица предателей. Но я не успел войти в дом. Хакон перехватил меня на пороге. Как он вырвался от своих обожателей, как нагн меня?!
— Ты поступил мудро, сын Орма, — сказал он. Я не забываю добра.
— Не корми меня сказками! — засмеялся я. Уж ко кому рассказывать о верности, но не ярлу Хакону!
— Ты узнал правду от Тюрка? — спросил он. — Ты дал ему волю?
Если б к уму Хакона добавить верное сердце и черную душу — норвежцу цены бы не было!
— Да, — ответил я. Хакон скривился:
— Пакостный грек! Я щедро платил ему за молчание.
— Должно быть, я оказался щедрее…
И тогда ярл засмеялся. Весело, звонко, как ребенок. Раньше я никогда не слышал его смеха — он заменял мех странными квохчущими звуками, но теперь он смейся от души!
— Ты нравишься мне, сын Волка, — с улыбкой сказал он. — Ты будешь моим другом.
— Не стоит, ярл, — ответил я. — Дружба с тобой так быстро ведет к небесным палатам Одина, что кажется мне слишком короткой дорогой.
Он залился еще пуще. И неожиданно для самого себя я тоже улыбнулся. Мы стояли друг напротив друга и хохотали. Лишь теперь я понял, как мы похожи. Я винил Хакона во лжи, а сам лгал своим людям так долго, что забыл правду; я перешагнул через смерть отца, а Хакон — через лучшего друга. И главное — мы оба уже никому не верили…
Из избы высунулся Трор.
— Какого?.. — начал он и осекся: — Хаки? — А потом перевел глаза на ярла и изумился еще больше: — Хакон?!
— Да, — я легонько подтолкнул норвежца вперед и похлопал Трора по плечу, — чего дивишься? Дорогой гость зашел подбодрить нас перед трудным походом. Отныне он мой брат и друг. Не так ли, ярл? — И покосился на Хакона. Едва сдерживая смех, он откликнулся:
— О-о-о да, брат и друг. До самой смерти…
В поход на Норвегию у конунга данов собралось огромное войско. Корабли усеивали прибрежные воды, словно чайки склоны скал. Здесь был Харальд Гренландец со своими людьми, Скофти, сын Скаги, Драме Хромой и Уве с Альдраном — сыновья знаменитого на все северные страны корабела и кормщика Бьерна. Кормщик был родом из Норвегии, но прошлым летом, когда мы сожгли словенское печище и Орм советовал мне избавиться от девчонки-рабыни, Бьерн поссорился с Серой Шкурой и ушел в Гардарику, которую многие называли русью. Уже год он жил в Новом Городе возле Мойского Озера и, по слухам, стал искуснее в своем ремесле Синезубый звал его в поход, но кормщик отказался. Явились только его сыновья.
Мы вышли в море, когда стих северный ветер. Первыми двинулись корабли Синезубого, за ними ярла Ха-кона. Рядом с норвежцем держался Скофти, а меж его драккарами и насадами Уве и Альдрана легко мчалась по волнам наша «Акула». Иногда мы вырывались вперед, и тогда я видел нос «Красного Ворона», — передового корабля Хакона.
Трор был недоволен.
— Белоголовый выбрал бы местечко поближе к конунгу данов, — ворчал он. — Он не согласился бы идти в стороне.
— А я согласился, — беззлобно огрызался я. Доказать Черному, что в дружбе с конунгом сторона — самое лучшее место, было невозможно.
На второй день пути нас застиг туман. Ночью он тянулся над самой водой, и по свету факелов мы легко находили соседние корабли, но поутру факелы затушили, и все скрыла густая белая пелена. Кормщики окликали друг друга, кто-то трубил в рог, кто-то стучал по щитам, и я приказал остановиться.
— Мы, как трусы, окажемся позади всех! — досадовал Трор, и на сей раз я не стерпел:
— Хочешь очутиться на дне с пробитым бортом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Зачем? Я все знаю.
— Ты ничего не знаешь, — присоединился к нему Грор. — Хакон ни в чем не виноват. Золотой обманул всех нас. Он говорил о мире, но едва мы подошли к Хальсе и увидели корабли норвежского конунга, как он велел готовится к бою. Два его драккара первыми перевернули щиты. Орм приказал нам сделать то же самое. «Иначе у нас окажется сразу два врага: и Золотой, и Серая Шкура», — объяснил он, и мы подчинились. Серая Шкура увидел, что попал в ловушку. Тогда он повел их людей на берег и построил их для битвы. Конунг норвежцев оказался смелым и сильным воином: рубил сразу на обе стороны, и никто не смог взять его живым. Вместе с ним полегло много народу. После боя мы хоронили отважных и проклинали тот миг, когда связались изменником. Ведь Золотой нарушил договор о мире! По-мнишь тот день, когда Синезубый позвал нас в свой дом и там говорил о примирении всех конунгов? Не знаю почему Золотой вдруг передумал и напал на пришедшего с миром норвежца, но это было недостойно викинга! А мы поддержали его… — Трор потупился.
— Дальше! — потребовал я. Хирдманн зря стыдился но он то не знал, что схватка Золотого и Серой Шкуры была заранее подготовлена. Во всем был виновен проклятый норвежский ярл! Он знал, что после боя в Хальсе Золотого многие сочтут предателем, и воспользовался этим. Теперь все подумают, что, нападая на Золотого, он отстаивал справедливость, а не убирал соперника нанорвежский престол!
Будто подтверждая мои подозрения, Трор продолжил:
— Хакон появился на другой день после битвы. Он сразу понял, в чем дело, и не стал медлить. «Смерть предателям!» — закричали его люди. Их было очень много, а мы устали и не могли достойно сражаться. Орма ранили еще в битве с Серой Шкурой, и он уже умирал. Он смотрел на ярла, смеялся и повторял: «Локи… Ты — сам Локи во плоти…» А потом сказал: "Мой хирд сдается тебе, ярл! Оставь моим людям корабль, оружие и жизни, а когда вернешься к Синезубому — отдай все это моему сыну Хаки. «По какому праву ты приказываешь мне?!» — рассердился ярл, а Орм ответил: "Я не приказываю, а предлагаю сделку. Если ты выполнишь, что я прошу, мой хирд будет свидетельствовать на тинге и расскажет о предательстве Золотого всей Дании. Если же нет — я успею кое-что объяснить им. Ты знаешь, как живучи берсерки. А поддержка на тинге тебе ох как нужна! Ведь тинг-то будет, не так ли?" Я не понимал намеков Орма, но Хакон улыбнулся и сделал все, как просил твой отец. Он оставил нам корабль, оружие и жизни, а предателя Золотого вздернул на виселице. Потом Орм умер, и мы похоронили его со всеми почестями-Отныне «Акула» принадлежит тебе…
Трор замолчал. Он ждал слез, а я засмеялся. Никогда в жизни мне не было так смешно! Хитрец Хакон обманул сам себя — он-то надеялся по возвращении не застать меня в живых! Жадный, сохранивший мне жизнь раб спутал ему все планы!
Задыхаясь от смеха, я сел на землю. Скол нагнулся:
— Что с тобой, Хаки?! Ярл поступил справедливо…
Он ничего не понимал! Справедливость Хакона была сродни справедливости коварного бога Локи!
С трудом уняв смех, я вытер проступившие слезы. Мои — теперь уже мои! — хирдманны толпились вокруг и изумленно таращили глаза. Я оглядел их. Что ж, теперь у меня был выбор — месть и бесславная смерть или главенство над хирдом. А отец? Я вздохнул. Отец поступил бы так же. Он сам советовал: «Что бы ни случилось, держись норвежского ярла…»
Пропуская воинов Синезубого, толпа растеклась в стороны. Первым в длинном темно-красном плаще и шитых золотом сапогах шел сам конунг данов. Он остановился возле Хакона.
— Ты убил моего родича, — сказал он. Я уже знал, что ответит Хакон, но другие завороженно вслушивались в разговор.
— Да, и я готов уплатить виру, — признался ярл.
— О какой вире ты смеешь говорить, убийца?! — попытался изобразить гнев конунг данов. Я улыбнулся. Конунгу-лжецу было далеко до норвежского ярла! Однако ему поверили, зашумели. Пришедшие с Хаконом воины оправдывали ярла, остальные требовали суда. Норвежца окружили. Тот послушно сложил руки на груди:
— Я согласен на суд. Пусть скажут люди.
— Путь будет так, — решил Синезубый, и ярла увели.
— Все, кому есть что сказать, собирайтесь завтра на тинг, — громко объявил конунг данов. Окруженный стражами норвежец обернулся и посмотрел на меня.
— Мне есть что сказать, конунг! — крикнул я и Увидел, как Хакон вздрогнул. Он испугался! Вот она — месть!
Эту ночь я провел в лесу. Глядел на звезды, думал об отце, и о том, что скажу завтра на тинге. Признанием правды Орма не вернуть, и конунг данов не казнит своего приятеля. Зато я сам лишусь хирда и скорее всего его жизни. Мои собственные воины покарают меня за об ман — ведь я так долго скрывал правду! А Орма ждет хула после смерти…
Утром я пришел к священному ясеню, где собирался тинг. Там собралось много разного люда. Все, от сопливых мальчишек до влиятельных хевдингов, пришли судить норвежского ярла. Я нарочно спрятался за спиной незнакомого высоченного мужика и глядел, как хитрый ярд выискивает в толпе мое лицо. Он боялся, и мне нравился его страх. Пусть хоть это утешит Орма — ведь страх врага на вкус ничуть не хуже, чем его кровь…
Первыми говорили те, что винили Хакона. Они болтали о своих погибших родичах, о странном поведении ярла, о его тайном ночном отплытии.
— Хакон хитрит, — убежденно твердил Альдестайн, один из тех викингов, что не ходили в Хальс. — Он давно подозревал Золотого…
— Почему ты так думаешь? — спросил конунг данов. Он вел тинг и очень нервничал, поэтому говорил резче и громче, чем обычно. Синезубый боялся разоблачения, но в его непривычной строгости люди видели лишь желание докопаться до правды. Альдестайн смутился:
— Если ярл, как он говорит, пошел в Хальс встречать Серую Шкуру, то почему он сделал это тайно? Почему не отправился вместе с Золотым, а ушел глубокой ночью?
Хакон расправил плечи и, не дожидаясь позволения Синезубого, ответил:
— Ты полагаешь, Серая Шкура обрадовался бы встрече со мной? Он надеялся увидеть меня больным и безумным, а обнаружив обман, пустил бы в ход оружие. Я не хотел допустить кровопролития. Золотой пообещал подготовить конунга норвежцев к примирению со мной, поэтому он ушел первым, а я вторым.
— Но почему ночью? — вяло возразил кто-то.
— До Хальса ночь пути. Я хотел появиться перед Серой Шкурой в ясном свете дня, чтобы он сразу убедился в моих добрых намерениях! — не моргнув глазом, соврал ярл. — Жадность Золотого разрушила мои добрые помыслы! Вместо дружеского пира я угодил на поле боя.Это был даже не бой — резня. Трое против одного разве это бой?! — Он покачал головой. — Я ужаснулся тому что делал мой бывший друг. Он разрушил мечту мире и величии норманнов! Теперь нам уже никогда быть вместе, и каждый станет ждать коварной уловки других. Слово конунга стало лживым! Разве за это Золотой не заслужил смерти?
— Да! Смерть предателю! Смерть Золотому! — отозвались слушатели.
— Но я не казнил его! — перекрывая шум, крикнул ярл— Я сражался и победил и лишь потом наказал его за подлость!
Ах как ярко горели его голубые глаза, как обличительно звучали речи! Хакон слышал одобрительный гул толпы и праздновал еще одну победу. Рано…
— Погоди, ярл, — выходя из-за спины мужика, сказал я. Хакон вздрогнул и смолк. Его лицо побледнело. Конунг данов тоже почуял неладное и нервно смял полу своего роскошного плаща. Они были нелепы и жалки, эти хитрецы и предатели!
Я ехидно улыбнулся Хакону и повернулся к приподнявшемуся, словно желающему «съехать с места конунга на место ярла» Синезубому.
— Наверно, ты, конунг, слышал, о том, что случилось меж мной и ярлом Хаконом на берегу?
— Слышал… — Голос Синезубого охрип, и я подумал неужели никто не видит, как он боится?! Неужели никто ничего не подозревает?!
— Я хотел бы…
На миг все стихло. Хакон вытянул вперед короткую шею, а бедняга конунг зашлепал бескровными губами.
— Хотел бы помириться с Хаконом, — договорил я. — Мне рассказали, как погиб Белоголовый. В его смерти нет вины ярла.
Конунг плюхнулся обратно на скамью, а Хакон захлопал глазами. Страх лишил его былой сообразительности. Мне не хотелось притрагиваться к врагу, но я помнил слова отца и знал свою: выгоду. Теперь у меня был хирд и этот хирд требовал многого, в том числе и дружбы с ярлом. Поэтому я подошел к нему, дружески похлопал по плечу и тихо прошептал:
— Отныне ты мой должник. Помни!
Он все понял. Кивнул, засиял улыбкой и сдавил мою ладонь потными пальцами:
— Ты умеешь искать пути…
— Пришлось научиться…
— Похоже, все разрешилось! — забыв о тинге, радостно заявил Синезубый. Самый опасный для него и его приспешника человек не понес сор из избы! Правда, еще предстояло решить его судьбу. Того, кто много знает нужно или купить, или убить, а второе обходится меньшими затратами…
В нерешительности переводя глаза с меня на довольного Хакона, Синезубый встал:
— Я и мои люди убедились в твоей невиновности, Хакон-ярл. Золотой заслужил смерти, но ты осудил его без тинга, поэтому заплатишь мне небольшую виру. А к середине лета я соберу войско со всей страны, и мы пойдем в давно задуманный поход. Но теперь мы не отправимся в дальние земли. Перед нами Норвежская держава, и ты, ярл, по праву должен править ею от моего имени!
С тинга все расходились довольные. Хакона хлопали по плечам и возглашали героем, он в притворном смущении опускал глаза, а я отправился к своей избе. Мне было тошно глядеть на улыбающиеся лица предателей. Но я не успел войти в дом. Хакон перехватил меня на пороге. Как он вырвался от своих обожателей, как нагн меня?!
— Ты поступил мудро, сын Орма, — сказал он. Я не забываю добра.
— Не корми меня сказками! — засмеялся я. Уж ко кому рассказывать о верности, но не ярлу Хакону!
— Ты узнал правду от Тюрка? — спросил он. — Ты дал ему волю?
Если б к уму Хакона добавить верное сердце и черную душу — норвежцу цены бы не было!
— Да, — ответил я. Хакон скривился:
— Пакостный грек! Я щедро платил ему за молчание.
— Должно быть, я оказался щедрее…
И тогда ярл засмеялся. Весело, звонко, как ребенок. Раньше я никогда не слышал его смеха — он заменял мех странными квохчущими звуками, но теперь он смейся от души!
— Ты нравишься мне, сын Волка, — с улыбкой сказал он. — Ты будешь моим другом.
— Не стоит, ярл, — ответил я. — Дружба с тобой так быстро ведет к небесным палатам Одина, что кажется мне слишком короткой дорогой.
Он залился еще пуще. И неожиданно для самого себя я тоже улыбнулся. Мы стояли друг напротив друга и хохотали. Лишь теперь я понял, как мы похожи. Я винил Хакона во лжи, а сам лгал своим людям так долго, что забыл правду; я перешагнул через смерть отца, а Хакон — через лучшего друга. И главное — мы оба уже никому не верили…
Из избы высунулся Трор.
— Какого?.. — начал он и осекся: — Хаки? — А потом перевел глаза на ярла и изумился еще больше: — Хакон?!
— Да, — я легонько подтолкнул норвежца вперед и похлопал Трора по плечу, — чего дивишься? Дорогой гость зашел подбодрить нас перед трудным походом. Отныне он мой брат и друг. Не так ли, ярл? — И покосился на Хакона. Едва сдерживая смех, он откликнулся:
— О-о-о да, брат и друг. До самой смерти…
В поход на Норвегию у конунга данов собралось огромное войско. Корабли усеивали прибрежные воды, словно чайки склоны скал. Здесь был Харальд Гренландец со своими людьми, Скофти, сын Скаги, Драме Хромой и Уве с Альдраном — сыновья знаменитого на все северные страны корабела и кормщика Бьерна. Кормщик был родом из Норвегии, но прошлым летом, когда мы сожгли словенское печище и Орм советовал мне избавиться от девчонки-рабыни, Бьерн поссорился с Серой Шкурой и ушел в Гардарику, которую многие называли русью. Уже год он жил в Новом Городе возле Мойского Озера и, по слухам, стал искуснее в своем ремесле Синезубый звал его в поход, но кормщик отказался. Явились только его сыновья.
Мы вышли в море, когда стих северный ветер. Первыми двинулись корабли Синезубого, за ними ярла Ха-кона. Рядом с норвежцем держался Скофти, а меж его драккарами и насадами Уве и Альдрана легко мчалась по волнам наша «Акула». Иногда мы вырывались вперед, и тогда я видел нос «Красного Ворона», — передового корабля Хакона.
Трор был недоволен.
— Белоголовый выбрал бы местечко поближе к конунгу данов, — ворчал он. — Он не согласился бы идти в стороне.
— А я согласился, — беззлобно огрызался я. Доказать Черному, что в дружбе с конунгом сторона — самое лучшее место, было невозможно.
На второй день пути нас застиг туман. Ночью он тянулся над самой водой, и по свету факелов мы легко находили соседние корабли, но поутру факелы затушили, и все скрыла густая белая пелена. Кормщики окликали друг друга, кто-то трубил в рог, кто-то стучал по щитам, и я приказал остановиться.
— Мы, как трусы, окажемся позади всех! — досадовал Трор, и на сей раз я не стерпел:
— Хочешь очутиться на дне с пробитым бортом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77