Обещание Тюрку было нарушено, но не по моей воле. Так приказала Свейнхильд!
Продолжая бурчать, Трор встал, обнял чашу огромной лапищей, понес ко рту и замер, так и не коснувшись губ. Я стиснула пальцы.
— Нет, хевдинг, — отодвигая скамью, заговорил Трор. — Коли уж суждено выпить эту чашу самому сильному и отважному средь нас, то это — твоя чаша!
Словно в сказочном, исполняющем все желания сне, я смотрела, как он переступает через скамью и идет к Хаки, а тот принимает чашу из его рук и подносит к губам. Горло берсерка дернулось. Выпил!!! Я задохнулась от радости. Убийца моей матери вытер губы и вернул. чашу Трору:
— А теперь выпей и ты, Черный. Мы испили вместе и горе, и радость, так почему бы не разделить и это пиво?
Черный не заставил себя упрашивать и одним махом плеснул в рот оставшуюся отраву. Довольные крики урман заглушили мой смех. Никто и не догадывался, что отныне я, рабыня, стала свободней их всех! Свершилось! Моя месть свершилась!
Волна восторга захлестнула меня и понесла к двери. Толстая баба попыталась заступить мне дорогу, но я оттолкнула ее и выскочила из избы. Темнота окутала плечи теплым ветряным покрывалом и закружилась над головой хороводом звезд. Где-то неподалеку перекликались вышедшие освежиться и побаловаться с девками викинги. Не желая попадаться им на глаза, я прижалась спиной к стене и села на землю. Радость победы растаяла, а вместо нее нахлынули сомнения. Вдруг сон-травы в чаше слишком мало, чтоб навек усыпить моих врагов? Тюрк говорил: «Достаточно щепотки», но кто знает этих полузверей? Наших оборотней не брало никакое зелье, может, и их тоже? А все же потешно вышло… Свейнхильд сама помогла мне расправиться с убийцами. И Трор… Я вспомнила его напыщенные речи и засмеялась. Знал бы Черный, чем он поделился со своим хевдингом!
Перед глазами всплыло лицо берсерка. Не то, давнее, что помнилось с детства, а нынешнее — красивое, властное, умное… И зачем ему понадобилось удерживать Трора от расправы надо мной? Наверное, не хотел портить себе веселье, словно чуял, что оно последнее в его жизни…
В избе вдруг раздались испуганные вскрики. Яд подействовал! Дверь распахнулась, из нее выскочил растрепанный паренек, огляделся и, не заметив меня, кинулся бежать. Одним прыжком я догнала его:
— Что стряслось?
Парень ошарашенно заморгал блестящими, словно ещуя морской рыбины, глазищами:
— Не знаю… Хаки. Что-то с Хаки. Свейнхильд по-слала за колдуном.
Его узкая спина скрылась в темноте, а я попыталась успокоиться и зашагала к избе, где жили рабы. Свейнхильд напрасно надеялась на колдуна. Сон-трава сделала свое черное дело, и никакое ведовство не поможет проклятым берсеркам! Они сдохнут. А пока они будут корчиться в последней муке, я позабочусь о себе. Никто не должен заподозрить меня в смерти Хаки и Трора. Я проскользнула в полутьму избы, пробралась в угол и съежилась на подстилке. Сон не шел. Дрема оживляла давно забытые лица. Где-то шелестели крылья невидимых мар, а перед глазами проплывали то слепой старик, то киевский князь, то несчастная Гейра. Они улыбались и поднимали кубки с медом. Я знала, что в этих кубках, на самом дне, лежит пыль сон-травы, и кричала им об этом, но они не слышали — выпивали все до дна и таяли, превращаясь в белые облачка. Последним появился Баюн. Он не улыбался, глядел холодно и сердито.
— Почему так смотришь? — спросила я.
— Мне плохо, — ответил Баюн. — Твоя березка сломалась.
Он задрожал, словно желая раствориться, но затем пожал плечами и горестно развел руки в стороны:
— Я же предупреждал…
Почему-то мне стало страшно. Гибель березки показалась самым ужасным из всего, что со мной случилось. Это деревце должно было стоять вечно! Оно не смело предавать меня!
— Как «сломалась»? — прошептала я.
— Так. — Баюн отвернулся и пошел куда-то вдаль, в светлое марево. — Ураган был. Все смел. И березку тоже… А жаль. Красивое было деревце, стойкое. Не думал я, что оно так быстро сломается, вот и не укрепил вовремя. А все ты виновата. Дара… Дара, Дара, Дара…
Его слова звенели в ушах, повторялись, превращались в громкий крик, и я проснулась.
В избе было светло. От распахнутой настежь двер тянуло свежестью и прохладой, а веснушчатый Левеет тряс меня за плечи.
— Вставай, Дара! — кричал он. — Вставай! Свейнхильд зовет.
Я протерла глаза. Многие из рабов уже поднялись сонно потягивались и расходились по своим обычным делам.
Я проследовала за парнишкой через всю усадьбу к тому самому дому, где прошлой ночью был веселый пир. Теперь от веселья не осталось и следа. Возле дверей толпились мрачные викинги и о чем-то негромко переговаривались меж собой, а мимо них то и дело сновали быстроногие служанки с полотенцами и полными бадьями воды. Касаясь потных, еще дышащих ночным разгулом мужских тел, я протолкалась к дверям и вошла. Левеет остался на дворе.
В избе все изменилось. Со столов еще не убрали остатки снеди, но на лавках уже не теснился народ, а там, где вчера сидел Черный, лежало что-то большое, закутанное в теплый шерстяной полавочник. Свейн-хильд стояла на коленях в глубине избы. Рядом с ней притулился какой-то странного вида человек с длинной белой бородой и костлявыми руками. Идя к ним, я только и видела, что эту бороду и суетливые старческие руки.
— Стой, — неожиданно приказала мне Свейнхильд. Я остановилась. Старик медленно поднял голову. Его пустые, прозрачные, как бездонное небо, глаза устремились на меня.
— Она? — спросила Свейнхильд.
Незнакомец прищурился. У меня в груди заныло. Казалось, паук мар решил спрятаться от всевидящего взгляда старца и не мог. Стало холодно и страшно.
— Она.
Шурша платьем, Свейнхильд подошла ко мне. Вот уме не думала, что эта маленькая рыжеволосая урманка может внушать такой ужас. Мне захотелось развернуться и бежать прочь, но ноги будто приросли к полу.
— Зачем ты сделала это? — глухо спросила Свейнхильд.
Я вздохнула. Если она думала напугать меня, то не "а ту напала! Посмотрим сможет ли она что-нибудь доказать…
— Что? — невинно округлив глаза, поинтересовалась я.
— Это… — Урманка приподняла край шерстяного по-лавочника. Под тканью лежал Трор. Вернее то, что осталось от Трора. Лицо мертвого викинга сморщилось и посерело.
«Да он же совсем старик! — подумала я. — Я убила старика…» Однако раскаяния не почувствовала и продолжала притворяться:
— Я не понимаю…
— Не понимаешь?! — Рыжеволосая уставилась на меня, а потом грубо схватила за руку и потянула в глубь избы. Там в полутьме на столе скорчился Хаки. Я едва узнала его. На лбу берсерка блестели капли пота, серые глаза шарили по избе, но ничего не видели, а пересохшие губы беззвучно шевелились.
— Он зовет Одина и не знает, что тот не придет, — впившись в мой локоть ледяными пальцами, сказала Свейнхильд. — Одноглазый берет лишь тех, кто погиб в бою с мечом в руке. Я спрашиваю — зачем ты отравила его?
— Я никого не травила… Свейнхильд словно не услышала моего ответа:
— Не было на свете воина, более достойного чертогов Одина! Ты помешала ему стать бессмертным. За это ты будешь умирать так долго, как долго проживет он!
Меня передернуло. Урманка не пугала меня и явно собиралась выполнить обещанное. Но неужели она сама не видела, что я убила чудовище?!
— Так ты скажешь, зачем сделала это? — вновь повторила Свейнхильд.
Я упрямо мотнула головой:
— Ничего не знаю!
— Уведите ее.
За моей спиной выросли два дюжих мужика. Их лица выражали смесь горя и мстительного восторга. Наверное, они уже предвкушали мои муки…
— Не трогай словенку, Свейнхильд, — вдруг прохрипел кто-то из другого угла. — Она не виновата… Это сделал я.
Тюрк?! Я не заметила его. Неужели бедняга грек все еще тут?
Мужики замерли, а Свейнхильд резко обернулась:
— Молчи, лживый раб!
Тюрк приподнялся. Он был бледен и трясся, как олень на гоне, но замолкать не собирался. — Я сделал это, — повторил он. — Ты ведь знаешь, что я хороший знахарь. Только мне известно, как, сделать из сон-травы смертельное зелье, а Дара тут ни при чем.
Урманка засомневалась. Ее глаза заметались от обвинившего меня старика к греку. Она не знала, кому верить. Молва о лекарских умениях Тюрка уже давно ходила по всем северным странам, да и явных причин желать смерти Хаки у грека было больше, чем у меня…
— Неужели ты веришь, что она вздумала отравить его и Трора? Зачем? Она их едва знала, а я давно мечтал об этом, — еще больше выпрямляясь, заявил грек. Он походил на помешанного, но я уже поняла его. Он хотел быстрой смерти.
— Я часто думал о том, как прикончу этого звереныша, — задыхался он. — Когда чаша Трора упала на пол, я насыпал в нее сон-травы, а дура баба не заметила…
— Но старик…
— Финн смыслит в колдовстве, а не во врачевании! — Тюрк брезгливо плюнул в сторону знахаря. — Он увидел в словенке ненависть и решил, будто это она виновна в смерти Трора и болезни Хаки, но все было не так…
— Он лжет! — возмутился колдун.
Свейнхильд сжала кулаки. Она никак не могла решиться, кого из нас двоих наказывать — меня или грека, но потом повернулась к Финну:
— Ты твердо знаешь это?
— Да.
Я зажмурилась. Все… Смелая попытка грека закончилась неудачей. Сейчас меня схватят…
Хаки заметался и что-то забормотал. Колдун кинулся к нему, влил в его полуоткрытый рот бурую жижу и сильно надавил на живот. Хаки согнулся почти пополам, свесился со стола и судорожными плевками принялся изрыгать на пол что-то темно-зеленое и тягучее, как морские водоросли. Его растрепанная голова оказалась возле скованных рук Тюрка, и тут грек решился на немыслимое.
— Все равно убью гада! — завопил он, прыгнул и обеими руками вцепился в горло берсерка. Тот захрипел. Кто-то из воинов гортанно вскрикнул и метнул топор. Серебристое лезвие рассекло воздух и вонзилось в грудь грека, и я увидела его расширенные, удивительно чистые глаза.
— Все, — прошептал он. — Отмучился.
И упал. Из раны на его груди толчками пошла кровь. Свейнхильд отскочила и подобрала подол. Теперь ей стало не до разбирательств.
— Уведите словенку! — крикнула она. — В яму ее! Завтра я решу, как с ней поступать.
Смерть Тюрка развязала мой язык. Грек подсказал мне выход. Все-таки он был очень умен, этот вечный раб…
— Я не виновата! — почти веря в то, что говорю, закричала я. — Не виновата! Я всего лишь подала чашу!
— Уберите ее, — отмахнулась урманка. Один из стражников обхватил мои плечи, но я вырвалась и кинулась к столу, где лежал берсерк:
— Я не… Страшный удар прервал мои объяснения. Все вокруг потемнело, закружилось и стало сужаться в маленькое светлое пятнышко. Последним, что я увидела, было лицо Хаки. В длинных глазах берсерка застыли удивление и гнев. Он знал, кто хотел его убить. Отныне мне оставалось лишь молить богов, чтоб он прожил как можно меньше…
Рассказывает Хаки
Пир был в самом разгаре, когда Трор вдруг схватился руками за грудь и захрипел. «Опять перебрал пива!» — поморщилась Свейнхильд, но потом ее лицо вытянулось, а глаза стали похожи на плошки для масла.
Она первой подбежала к падающему Трору и подхватила его голову к себе на колени. Изо рта викинга текла какая-то бурая пена и пачкала ей платье, но Свейнхильд не замечала.
— Беги в Уппсалу! — крикнула она застывшему с приоткрытым ртом рабу. — Зови Финна!
Я знал Финна. Уппсальцы верили, что он умеет разговаривать с духами, поэтому звали старого колдуна на все праздники и свадьбы. Бондам не хотелось, чтоб столь опасный человек затаил злобу на их род.
Мальчишка-раб выскочил, а я опустился на колени рядом со Свейнхильд. Трор открыл глаза и попробовал заговорить, но из могучей груди вырывались только протяжные булькающие звуки.
— Он хочет сказать что-то важное, — шепнула Лисица, и, расслышав ее слова, Трор судорожно задергал губами. Что он мог пожелать на пороге смерти? Подумав, я вытащил из ножен меч и вложил его в руку Черного. Тот разжал пальцы и захрипел. Не то… Глаза умирающего потянулись к столу.
— Чаша! — вскрикнула Свейнхильд. — Он говорит о чаше!
Лисий ум куда быстрее волчьего, и опасность он распознает лучше-.
Чашу схватили сразу несколько рук, но я вырвал ее и заглянул внутрь. Там на самом дне плескалась мутно-зеленая жижа. Не пиво.
— Яд! — шепнула Свейнхильд. Она говорила очень тихо, но Трор услышал. Его ослабевшая рука медленно поднялась к моему лицу.
— Ты тоже… — Он забился в судорогах, выплюнул на колени Лисицы кроваво-зеленый сгусток, дернулся еще раз и затих. Я смотрел на его побледневшие губы и проклинал слепоту судьбы. Тысячу раз Трору угрожали пенные сети Ран-Похитительницы, вражеские мечи и каленые стрелы, но одолела какая-то жалкая отрава. Щепотка яда…
Свейнхильд укачивала на коленях его голову и стонала. Ее стоны гулко отдавались в ушах. У-ух — у-ух — ух… «Берегись!» — шепнуло что-то внутри, и в тот же миг ударила острая и безжалостная, как вражеский меч, боль. Казалось, ей не будет конца. Она пропорола мой .живот и рассыпалась в нем сотнями тонких игл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Продолжая бурчать, Трор встал, обнял чашу огромной лапищей, понес ко рту и замер, так и не коснувшись губ. Я стиснула пальцы.
— Нет, хевдинг, — отодвигая скамью, заговорил Трор. — Коли уж суждено выпить эту чашу самому сильному и отважному средь нас, то это — твоя чаша!
Словно в сказочном, исполняющем все желания сне, я смотрела, как он переступает через скамью и идет к Хаки, а тот принимает чашу из его рук и подносит к губам. Горло берсерка дернулось. Выпил!!! Я задохнулась от радости. Убийца моей матери вытер губы и вернул. чашу Трору:
— А теперь выпей и ты, Черный. Мы испили вместе и горе, и радость, так почему бы не разделить и это пиво?
Черный не заставил себя упрашивать и одним махом плеснул в рот оставшуюся отраву. Довольные крики урман заглушили мой смех. Никто и не догадывался, что отныне я, рабыня, стала свободней их всех! Свершилось! Моя месть свершилась!
Волна восторга захлестнула меня и понесла к двери. Толстая баба попыталась заступить мне дорогу, но я оттолкнула ее и выскочила из избы. Темнота окутала плечи теплым ветряным покрывалом и закружилась над головой хороводом звезд. Где-то неподалеку перекликались вышедшие освежиться и побаловаться с девками викинги. Не желая попадаться им на глаза, я прижалась спиной к стене и села на землю. Радость победы растаяла, а вместо нее нахлынули сомнения. Вдруг сон-травы в чаше слишком мало, чтоб навек усыпить моих врагов? Тюрк говорил: «Достаточно щепотки», но кто знает этих полузверей? Наших оборотней не брало никакое зелье, может, и их тоже? А все же потешно вышло… Свейнхильд сама помогла мне расправиться с убийцами. И Трор… Я вспомнила его напыщенные речи и засмеялась. Знал бы Черный, чем он поделился со своим хевдингом!
Перед глазами всплыло лицо берсерка. Не то, давнее, что помнилось с детства, а нынешнее — красивое, властное, умное… И зачем ему понадобилось удерживать Трора от расправы надо мной? Наверное, не хотел портить себе веселье, словно чуял, что оно последнее в его жизни…
В избе вдруг раздались испуганные вскрики. Яд подействовал! Дверь распахнулась, из нее выскочил растрепанный паренек, огляделся и, не заметив меня, кинулся бежать. Одним прыжком я догнала его:
— Что стряслось?
Парень ошарашенно заморгал блестящими, словно ещуя морской рыбины, глазищами:
— Не знаю… Хаки. Что-то с Хаки. Свейнхильд по-слала за колдуном.
Его узкая спина скрылась в темноте, а я попыталась успокоиться и зашагала к избе, где жили рабы. Свейнхильд напрасно надеялась на колдуна. Сон-трава сделала свое черное дело, и никакое ведовство не поможет проклятым берсеркам! Они сдохнут. А пока они будут корчиться в последней муке, я позабочусь о себе. Никто не должен заподозрить меня в смерти Хаки и Трора. Я проскользнула в полутьму избы, пробралась в угол и съежилась на подстилке. Сон не шел. Дрема оживляла давно забытые лица. Где-то шелестели крылья невидимых мар, а перед глазами проплывали то слепой старик, то киевский князь, то несчастная Гейра. Они улыбались и поднимали кубки с медом. Я знала, что в этих кубках, на самом дне, лежит пыль сон-травы, и кричала им об этом, но они не слышали — выпивали все до дна и таяли, превращаясь в белые облачка. Последним появился Баюн. Он не улыбался, глядел холодно и сердито.
— Почему так смотришь? — спросила я.
— Мне плохо, — ответил Баюн. — Твоя березка сломалась.
Он задрожал, словно желая раствориться, но затем пожал плечами и горестно развел руки в стороны:
— Я же предупреждал…
Почему-то мне стало страшно. Гибель березки показалась самым ужасным из всего, что со мной случилось. Это деревце должно было стоять вечно! Оно не смело предавать меня!
— Как «сломалась»? — прошептала я.
— Так. — Баюн отвернулся и пошел куда-то вдаль, в светлое марево. — Ураган был. Все смел. И березку тоже… А жаль. Красивое было деревце, стойкое. Не думал я, что оно так быстро сломается, вот и не укрепил вовремя. А все ты виновата. Дара… Дара, Дара, Дара…
Его слова звенели в ушах, повторялись, превращались в громкий крик, и я проснулась.
В избе было светло. От распахнутой настежь двер тянуло свежестью и прохладой, а веснушчатый Левеет тряс меня за плечи.
— Вставай, Дара! — кричал он. — Вставай! Свейнхильд зовет.
Я протерла глаза. Многие из рабов уже поднялись сонно потягивались и расходились по своим обычным делам.
Я проследовала за парнишкой через всю усадьбу к тому самому дому, где прошлой ночью был веселый пир. Теперь от веселья не осталось и следа. Возле дверей толпились мрачные викинги и о чем-то негромко переговаривались меж собой, а мимо них то и дело сновали быстроногие служанки с полотенцами и полными бадьями воды. Касаясь потных, еще дышащих ночным разгулом мужских тел, я протолкалась к дверям и вошла. Левеет остался на дворе.
В избе все изменилось. Со столов еще не убрали остатки снеди, но на лавках уже не теснился народ, а там, где вчера сидел Черный, лежало что-то большое, закутанное в теплый шерстяной полавочник. Свейн-хильд стояла на коленях в глубине избы. Рядом с ней притулился какой-то странного вида человек с длинной белой бородой и костлявыми руками. Идя к ним, я только и видела, что эту бороду и суетливые старческие руки.
— Стой, — неожиданно приказала мне Свейнхильд. Я остановилась. Старик медленно поднял голову. Его пустые, прозрачные, как бездонное небо, глаза устремились на меня.
— Она? — спросила Свейнхильд.
Незнакомец прищурился. У меня в груди заныло. Казалось, паук мар решил спрятаться от всевидящего взгляда старца и не мог. Стало холодно и страшно.
— Она.
Шурша платьем, Свейнхильд подошла ко мне. Вот уме не думала, что эта маленькая рыжеволосая урманка может внушать такой ужас. Мне захотелось развернуться и бежать прочь, но ноги будто приросли к полу.
— Зачем ты сделала это? — глухо спросила Свейнхильд.
Я вздохнула. Если она думала напугать меня, то не "а ту напала! Посмотрим сможет ли она что-нибудь доказать…
— Что? — невинно округлив глаза, поинтересовалась я.
— Это… — Урманка приподняла край шерстяного по-лавочника. Под тканью лежал Трор. Вернее то, что осталось от Трора. Лицо мертвого викинга сморщилось и посерело.
«Да он же совсем старик! — подумала я. — Я убила старика…» Однако раскаяния не почувствовала и продолжала притворяться:
— Я не понимаю…
— Не понимаешь?! — Рыжеволосая уставилась на меня, а потом грубо схватила за руку и потянула в глубь избы. Там в полутьме на столе скорчился Хаки. Я едва узнала его. На лбу берсерка блестели капли пота, серые глаза шарили по избе, но ничего не видели, а пересохшие губы беззвучно шевелились.
— Он зовет Одина и не знает, что тот не придет, — впившись в мой локоть ледяными пальцами, сказала Свейнхильд. — Одноглазый берет лишь тех, кто погиб в бою с мечом в руке. Я спрашиваю — зачем ты отравила его?
— Я никого не травила… Свейнхильд словно не услышала моего ответа:
— Не было на свете воина, более достойного чертогов Одина! Ты помешала ему стать бессмертным. За это ты будешь умирать так долго, как долго проживет он!
Меня передернуло. Урманка не пугала меня и явно собиралась выполнить обещанное. Но неужели она сама не видела, что я убила чудовище?!
— Так ты скажешь, зачем сделала это? — вновь повторила Свейнхильд.
Я упрямо мотнула головой:
— Ничего не знаю!
— Уведите ее.
За моей спиной выросли два дюжих мужика. Их лица выражали смесь горя и мстительного восторга. Наверное, они уже предвкушали мои муки…
— Не трогай словенку, Свейнхильд, — вдруг прохрипел кто-то из другого угла. — Она не виновата… Это сделал я.
Тюрк?! Я не заметила его. Неужели бедняга грек все еще тут?
Мужики замерли, а Свейнхильд резко обернулась:
— Молчи, лживый раб!
Тюрк приподнялся. Он был бледен и трясся, как олень на гоне, но замолкать не собирался. — Я сделал это, — повторил он. — Ты ведь знаешь, что я хороший знахарь. Только мне известно, как, сделать из сон-травы смертельное зелье, а Дара тут ни при чем.
Урманка засомневалась. Ее глаза заметались от обвинившего меня старика к греку. Она не знала, кому верить. Молва о лекарских умениях Тюрка уже давно ходила по всем северным странам, да и явных причин желать смерти Хаки у грека было больше, чем у меня…
— Неужели ты веришь, что она вздумала отравить его и Трора? Зачем? Она их едва знала, а я давно мечтал об этом, — еще больше выпрямляясь, заявил грек. Он походил на помешанного, но я уже поняла его. Он хотел быстрой смерти.
— Я часто думал о том, как прикончу этого звереныша, — задыхался он. — Когда чаша Трора упала на пол, я насыпал в нее сон-травы, а дура баба не заметила…
— Но старик…
— Финн смыслит в колдовстве, а не во врачевании! — Тюрк брезгливо плюнул в сторону знахаря. — Он увидел в словенке ненависть и решил, будто это она виновна в смерти Трора и болезни Хаки, но все было не так…
— Он лжет! — возмутился колдун.
Свейнхильд сжала кулаки. Она никак не могла решиться, кого из нас двоих наказывать — меня или грека, но потом повернулась к Финну:
— Ты твердо знаешь это?
— Да.
Я зажмурилась. Все… Смелая попытка грека закончилась неудачей. Сейчас меня схватят…
Хаки заметался и что-то забормотал. Колдун кинулся к нему, влил в его полуоткрытый рот бурую жижу и сильно надавил на живот. Хаки согнулся почти пополам, свесился со стола и судорожными плевками принялся изрыгать на пол что-то темно-зеленое и тягучее, как морские водоросли. Его растрепанная голова оказалась возле скованных рук Тюрка, и тут грек решился на немыслимое.
— Все равно убью гада! — завопил он, прыгнул и обеими руками вцепился в горло берсерка. Тот захрипел. Кто-то из воинов гортанно вскрикнул и метнул топор. Серебристое лезвие рассекло воздух и вонзилось в грудь грека, и я увидела его расширенные, удивительно чистые глаза.
— Все, — прошептал он. — Отмучился.
И упал. Из раны на его груди толчками пошла кровь. Свейнхильд отскочила и подобрала подол. Теперь ей стало не до разбирательств.
— Уведите словенку! — крикнула она. — В яму ее! Завтра я решу, как с ней поступать.
Смерть Тюрка развязала мой язык. Грек подсказал мне выход. Все-таки он был очень умен, этот вечный раб…
— Я не виновата! — почти веря в то, что говорю, закричала я. — Не виновата! Я всего лишь подала чашу!
— Уберите ее, — отмахнулась урманка. Один из стражников обхватил мои плечи, но я вырвалась и кинулась к столу, где лежал берсерк:
— Я не… Страшный удар прервал мои объяснения. Все вокруг потемнело, закружилось и стало сужаться в маленькое светлое пятнышко. Последним, что я увидела, было лицо Хаки. В длинных глазах берсерка застыли удивление и гнев. Он знал, кто хотел его убить. Отныне мне оставалось лишь молить богов, чтоб он прожил как можно меньше…
Рассказывает Хаки
Пир был в самом разгаре, когда Трор вдруг схватился руками за грудь и захрипел. «Опять перебрал пива!» — поморщилась Свейнхильд, но потом ее лицо вытянулось, а глаза стали похожи на плошки для масла.
Она первой подбежала к падающему Трору и подхватила его голову к себе на колени. Изо рта викинга текла какая-то бурая пена и пачкала ей платье, но Свейнхильд не замечала.
— Беги в Уппсалу! — крикнула она застывшему с приоткрытым ртом рабу. — Зови Финна!
Я знал Финна. Уппсальцы верили, что он умеет разговаривать с духами, поэтому звали старого колдуна на все праздники и свадьбы. Бондам не хотелось, чтоб столь опасный человек затаил злобу на их род.
Мальчишка-раб выскочил, а я опустился на колени рядом со Свейнхильд. Трор открыл глаза и попробовал заговорить, но из могучей груди вырывались только протяжные булькающие звуки.
— Он хочет сказать что-то важное, — шепнула Лисица, и, расслышав ее слова, Трор судорожно задергал губами. Что он мог пожелать на пороге смерти? Подумав, я вытащил из ножен меч и вложил его в руку Черного. Тот разжал пальцы и захрипел. Не то… Глаза умирающего потянулись к столу.
— Чаша! — вскрикнула Свейнхильд. — Он говорит о чаше!
Лисий ум куда быстрее волчьего, и опасность он распознает лучше-.
Чашу схватили сразу несколько рук, но я вырвал ее и заглянул внутрь. Там на самом дне плескалась мутно-зеленая жижа. Не пиво.
— Яд! — шепнула Свейнхильд. Она говорила очень тихо, но Трор услышал. Его ослабевшая рука медленно поднялась к моему лицу.
— Ты тоже… — Он забился в судорогах, выплюнул на колени Лисицы кроваво-зеленый сгусток, дернулся еще раз и затих. Я смотрел на его побледневшие губы и проклинал слепоту судьбы. Тысячу раз Трору угрожали пенные сети Ран-Похитительницы, вражеские мечи и каленые стрелы, но одолела какая-то жалкая отрава. Щепотка яда…
Свейнхильд укачивала на коленях его голову и стонала. Ее стоны гулко отдавались в ушах. У-ух — у-ух — ух… «Берегись!» — шепнуло что-то внутри, и в тот же миг ударила острая и безжалостная, как вражеский меч, боль. Казалось, ей не будет конца. Она пропорола мой .живот и рассыпалась в нем сотнями тонких игл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77