Хорошо хоть Сашко с Марго-щей не подкачали.
Шишиморкина Зюка, тайком выпущенная из ларя, всю ночь рыскала по лесу, как собака, выискивая следы, и под утро вернулась вся грязная, но довольная, обрадовав всех тем, что «злая бежала, бежала!», и руки ее как веточки махали во всех направлениях, даже под ноги. Сашко, за эти дни научившийся понимать ее, перевел это так, что Подаренка где-то между Березняками и Зарубом.
– С чего это ты так решил? – с сомнением в голосе поинтересовалась Марта, тоже порядком вымотанная приключениями.
– У него целая армия, или банда, не знаю, как обозвать, – объявила Маргоша, единственная во всей компании не потерявшая аппетита и приятного цвета лица. Она сидела за широким столом и плотоядно, с придыханиями, грызла солененькую селедочку, белыми зубами вырывая сочные куски из спины и разжевывая с таким видом, закатыванием глаз и стонами, что невольно у всех, кто ее видел, начинало урчать в животе.
Сашко покраснел, а Маргоша, довольная, засмеялась чувственным грудным смехом, подмигнув Ваську:
– Скоро он у тебя корону твою отберет. Набрал целую прорву ведьминых внучков, и теперь они сидят вдоль всего тракта, до самого Серебрянска.
– Я подумал… – стал смущенно мять шапку Сашко, – не может же она всем глаза отвести.
И он был прав. Всем без исключения Фроська глаза отвести никак не могла. В этом она убедилась еще в Урочищах, когда местный злобный люд пытался сжечь ее в доме ведьмы как убийцу Жабихи, уверенный в том, что это она старуху забила поленом за то, что старая ее наказывала. Насилу ноги тогда унесла.
– Хорек, иглу из мешка вынь, живо! – кричала она, вцепившись Медведю в голову уже двумя руками. Тот выл и мотался всем телом, но, к счастью, пока не мог оторвать от нее взгляда и от этого мучился.
Рогнеда его звала изо всех сил. Она с утра себя чувствовала не лучше Августы, и стоило только раскрыть глаза, как поняла, что сегодня она Ланке с Маришкой не помощница и не защитница. А тут как раз ворвалась Марта, заявив:
– Эй, старая, хватит дрыхнуть! Вон внучки мои уже в дорогу собрались.
Мытный в сопровождении Серьги и Селуяна действительно любезно подсаживал Лану, придерживая стремя. А златоградец пытался втиснуть в кожаную походную котомку самозабвенно растопыривающую лапы Маришку. И, судя по озадаченному его лицу и наглючей морде последней, она и в кошачьем обличье сумела поставить себя так, что парень не решался схватить ее за загривок и, тюкнув пару раз о коновязь лбом, сунуть своенравную животину туда, где ей самое место.
– Знаешь, Марта, – с умилением улыбнулась шаманка, глядя на эту картину, – если я сейчас тронусь с места, то ты одной помощницы лишишься наверняка.
– А внучек моих пусть там сожрут в лесу? – сразу нахохлилась магистерша, встав руки в боки и всем своим видом показывая, что за родных кровинушек не пожалеет даже архиведьмы. Пусть даже потом придется возиться и самой ее погребать.
– Без помощи они не останутся, – поспешила уверить ее Рогнеда. После тяжелой ночи сон не шел, и она, провалявшись час в постели, неожиданно додумалась до того, что нет ничего глупее, чем вот так в лоб сшибаться с молодой да наглой. Ведь мех она для чего-то собрала на болоте.
– Верно! – сразу вспыхнула азартом Августа и кинулась выяснять, за каким столом сидела накануне Подаренка. Осмотрела, обнюхала, чуть ли не вылизала и стол, и лавку, и полы, но в конце разочарованно сдалась:
– Ни волоска, ни шерстиночки! Чтоб ей! – и стукнула клюкой в пол.
– Жаль, – разочаровалась Марта, сразу после слов Рогнеды начавшая лепить восковую куколку. – Чего ж теперь? – повертела она получившегося уродца, которого Августа тут же выдернула у нее из рук:
– Ну раз змеища не получилась, будем делать медведя, – и с легкостью длинными, под птицу стриженными когтями нарисовала получеловеческую мордаху на кукле.
И вот теперь, тяжело наваливаясь полной грудью на столешницу, Рогнеда стонала, не в силах оторваться от бессмысленных восковых глаз куколки. А с другой стороны, до боли закусив губу, в настоящие глаза смотрела, по-звериному подвывая, Подаренка, из последних сил, с надрывом требуя от Хорька заговоренную иглу.
– Да вот же она, вот! – прыгал вокруг братца с хозяйкой тощий Хорек, которого в миру звали Прошка Малой.
Волк смотрел, напрягшись и с интересом, понимая, что кто-то колдовским образом начал метелить их ватагу. У него самого прабабка была ведьмой, так что он давно уже чего-то подобного ожидал и теперь с осторожностью пробовал путы на руках, не то чтоб убежать надеялся, но хотя бы веревку на горле развязать, которую бестолковый Медведь удавкой накинул на шею, а второй конец – на сук, на случай, если дружок начнет бесноваться. А теперь и сам взбесился.
– Давай! – закричала Фроська, требовательно растопырив пятерню, и, едва почувствовав, как игла скользнула в пальцы, с криком и хищно вонзила ее в грудь Медведю: – На!
Рогнеда охнула, схватившись за сердце, а Ефросинья расхохоталась, и так был страшен на ее фарфоровом личике звериный оскал, что все три мужика вздрогнули.
Игла была невелика. Заросшее салом тело Медведя насквозь не пробила, но все равно было больно. Он потянулся, чтобы вытащить серебряную занозу, но тут же получил по рукам.
– Не лапай.
Пояс у Фроськи был широкий, с множеством кармашков и петелек, в которые плотно, одна к другой, были вставлены тоненькие, не больше мизинчика, пузыречки-мензурочки. Ефросинья вынула один из них, выдернула зубами черную пробку и лишь тогда потянула иглу, стараясь сохранить на ее кончике каплю крови. Медведь, очумевший от пережитого, тупо смотрел, как она водит иголочкой в мутной, остро пахнущей жидкости и как от его крови та становится розовой.
– Вот так-то, – удовлетворенно произнесла Подаренка.
Вид она имела измотанный. Над поляной пахло сгоревшей кашей, все шло наперекосяк, и это отчего-то успокоило ее. А может, просто нежданный поединок с Рогнедой сжег все, что клокотало и пенилось с утра, и она снова стала злой и холодной, как обычно.
– Кони в полуверсте отсюда, – неожиданно подал голос позабытый всеми Волк, и хозяйка оценивающе уставилась на него, подумала о чем-то своем и предупредила:
– Если они и до тебя доберутся – буду тыкать в глаз, чтобы в другой раз неповадно было и им, и тебе, изменщику.
А Волк подумал, что в другой раз логовские ведьмы могут и на смерть заклинание прочитать, без всех этих выкрутасов. Тогда и угроза Фроськина получается зряшная.
– Ладно, – тяжело осела на пенек и поддала ногой котелок с непригодной для еды кашей Фроська. – Хорек, развяжи дезертира. Пусть сбегает, глянет, чего там.
Волк легко вскочил на ноги, решив не объяснять, что ему для таких вещей бежать куда-то там вовсе не надобно. Лапотковы со своей дружиной едут. Но ноги размять он все равно был не прочь. Да и перекусить было бы неплохо. Раз уж сгорела каша, придется расстаться с жизнью косому. Впрочем, он и мышей ел, воронами не брезговал, при его бурной жизни все, что шевелится, порой годилось Волку на обед.
Сунувшись на узкую тропку, он какое-то время шел вместе с компанией, заслушавшись историями паренька, которыми тот сорил, словно худой мешок горохом, посмеялся. Потом схрумкал какую-то зазевавшуюся пичугу и рысью вернулся назад, брезгливо отплевываясь от налипших на небо перьев.
Услышав, что погоня мчится мимо, хозяйка похохотала. И сама резво бросилась следом, забыв про голод и усталость.
– Ну вот это уже будет поинтересней, – потирала она руки, лихорадочно сверкая глазами. Но остановилась и сама себе погрозила пальчиками: – Эй, Ефросинья, да ты опять на толпу нарываешься? Ну-ка думай, думай…
Свита, привычная к таким разговорам хозяйки с собой, помалкивала. Советоваться с ними Подаренка не считала нужным. Подай, принеси, пошел вон, а умница она одна тут.
– Во-первых, не будем зарываться, – сама себе посоветовала Фрося. – Да и насчет мальчика Адриана неплохо было бы посоветоваться с батюшкой, может, он уж передумал его наследничком оставлять, – и она мелко захихикала, – всякое в жизни бывает. Тем более что наследничек такой озорник, такой шалун.
Она села там, где стояла, – в зеленый податливый мох. Бережно вынула из берестяного короба кожаный кошель, из кошеля – хрустальный шар в бархатном мешке. И, потребовав, чтобы Медведь прикрыл ее полой от бьющего в глаза солнца, выдернула одну из мензурочек на поясе. Заклинания на крови ей давались легче всего, а потому она и пользовалась ими чаще, чем любая ведьма. Родись она в иное время, то уже прослыла бы чернокнижницей, и осознание этого доставляло Подаренке необъяснимое удовольствие. Она бултыхнула пузырек, как модница флакончик дорогих духов, а потом пальчиком с розовой каплей на нем провела по шару, думая о Якиме Мытном.
Августа ж тем временем, кое-как приведя в чувство бледную Рогнеду, села на кровати, отпыхиваясь и честно признавшись самой себе:
– Дрянь дело.
Марта уже буйствовала вовсю во дворе, пытаясь уговорить Брюху броситься в погоню. Брюха морщила свой старый лоб, припоминая, что когда-то она слышала о галопе, и вздрагивала, надеясь, что это не то же самое, что с ней вытворяли под Дурневом, щекоча копыта. А все шло к тому, что этим и кончится. Марта от страха за внучек бегала из дома во двор и швыряла на телегу всякий инвентарь: вилы, серпы, Васькову саблю (тот спал на хозяйской половине в обнимку со своим дружком – оба опоенные), – и всякому было понятно, что весь этот арсенал она собирается пустить в дело. Даже если Подаренка просто недобро зыркнет в сторону гроссмейстерш.
– Не догоним уж. – Вышла из «Чарочки» и взгромоздилась на телегу мрачной вороной Августа.
Марта кинула злой взгляд, решительно выдвинув вперед челюсть, и взялась за вожжи. Маргоша сочувственно сопела магистерше в спину, но не отлипала от крыльца, боясь попасть под горячую руку. Сашко ж, напротив, уже усвистал, нагло реквизировав половину окрестных лошадей для своей неожиданно образовавшейся ведьмовской ватаги. Марта, чьи мысли все до единой были заняты Ланкой и Маришкой, лишь недоуменно вскинула бровь, удивившись, откуда это Скорохват набрал столько пострелят, в душе так и не поверив, что все это ее подопечные нарожали.
После полудня я поняла, как это отвратительно – быть кошкой, точнее – быть ненастоящей кошкой. Пока охотники за Фроськой шутили, ссорились, догоняли друг друга и мирились, мне было решительно нечем заняться. Дремать, как кошки, целый день напролет, а потом ходить всю ночь, гремя посудой, и неожиданно хватать за ноги хозяев в тот самый миг, когда они задремывают, я решительно не собиралась и тихо озверевала от безделья. Сначала я отлежала в котомке один бок, перевернулась и сразу же отлежала себе другой. Тогда я начала орать дурным голосом всякие похабные песни на котячьем языке и шкрябать когтями кожаные стенки. Илиодор, с перепуга решивший, что я задыхаюсь в тесноте, вытащил меня, подул в нос, зачем-то оттянул веко и, убедившись, что животное выглядит живым и здоровым, пристроил меня на плечо, деликатно стараясь придерживать за хвост, отчего мне казалось, что сейчас он меня неловко сдернет – и я шмякнусь даже не с лошади, а с седока, который на ней сидит.
До земли было убийственно далеко, и я сразу пожалела, что не осталась сидеть, выпустила когти и какое-то время так и ехала, скукожившаяся и напряженная, никак не реагируя на бурные остроты Пантерия. Черт, видя мою временную беспомощность, вел себя уж совсем неосмотрительно. Не век же я буду кошкой! Видимо, что-то такое он прочитал в моих глазах и ловко с истории про ведьм переключился на всяческие малгородские бывальщины. Я, посидев на плече Илиодора, понемногу успокоилась и даже заскучала, принявшись отгонять от златоградца мух. Каких-то била хвостом прямо у него на лбу, а других загоняла в его шевелюру, а потом давила лапами. Илиодор сначала смеялся, а потом, заметив, что Ланка часто и ехидно оглядывается на него, начал осторожно отрывать меня от своего плеча, на что я была никак не согласная, и мы некоторое время развлекались борьбой. Победил он. Две руки оказались сильнее восемнадцати когтей, что меня удивило и немало расстроило. Вот вечно у них, парней, так, всего добиваются силой – ни тебе ласки, ни романтики.
Увидев победный блеск в глазах златоградца, я отчаянно напружинилась и сиганула прямо с седла на ближайшую осину, взвизгнула, понимая, что съезжаю по ее стволу на когтях, но удержалась. Встряхнулась, принимая гордый и независимый вид, и нырнула в кусты, в которых глупая пернатая пара собралась вить гнездо. Случился ужасный скандал. Они так свиристели, хлопали крыльями и пытались выклевать мне глаза, что отчаянные призывы Илиодора вернуться не пролились бальзамом на мою душу. А когда ошалелая и поклеванная я вывалилась из кустов, то поняла, что мне придется еще и бежать за всей компанией галопом, если я не желаю остаться одна посреди леса, как сиротка, которую решили скормить людоеду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Шишиморкина Зюка, тайком выпущенная из ларя, всю ночь рыскала по лесу, как собака, выискивая следы, и под утро вернулась вся грязная, но довольная, обрадовав всех тем, что «злая бежала, бежала!», и руки ее как веточки махали во всех направлениях, даже под ноги. Сашко, за эти дни научившийся понимать ее, перевел это так, что Подаренка где-то между Березняками и Зарубом.
– С чего это ты так решил? – с сомнением в голосе поинтересовалась Марта, тоже порядком вымотанная приключениями.
– У него целая армия, или банда, не знаю, как обозвать, – объявила Маргоша, единственная во всей компании не потерявшая аппетита и приятного цвета лица. Она сидела за широким столом и плотоядно, с придыханиями, грызла солененькую селедочку, белыми зубами вырывая сочные куски из спины и разжевывая с таким видом, закатыванием глаз и стонами, что невольно у всех, кто ее видел, начинало урчать в животе.
Сашко покраснел, а Маргоша, довольная, засмеялась чувственным грудным смехом, подмигнув Ваську:
– Скоро он у тебя корону твою отберет. Набрал целую прорву ведьминых внучков, и теперь они сидят вдоль всего тракта, до самого Серебрянска.
– Я подумал… – стал смущенно мять шапку Сашко, – не может же она всем глаза отвести.
И он был прав. Всем без исключения Фроська глаза отвести никак не могла. В этом она убедилась еще в Урочищах, когда местный злобный люд пытался сжечь ее в доме ведьмы как убийцу Жабихи, уверенный в том, что это она старуху забила поленом за то, что старая ее наказывала. Насилу ноги тогда унесла.
– Хорек, иглу из мешка вынь, живо! – кричала она, вцепившись Медведю в голову уже двумя руками. Тот выл и мотался всем телом, но, к счастью, пока не мог оторвать от нее взгляда и от этого мучился.
Рогнеда его звала изо всех сил. Она с утра себя чувствовала не лучше Августы, и стоило только раскрыть глаза, как поняла, что сегодня она Ланке с Маришкой не помощница и не защитница. А тут как раз ворвалась Марта, заявив:
– Эй, старая, хватит дрыхнуть! Вон внучки мои уже в дорогу собрались.
Мытный в сопровождении Серьги и Селуяна действительно любезно подсаживал Лану, придерживая стремя. А златоградец пытался втиснуть в кожаную походную котомку самозабвенно растопыривающую лапы Маришку. И, судя по озадаченному его лицу и наглючей морде последней, она и в кошачьем обличье сумела поставить себя так, что парень не решался схватить ее за загривок и, тюкнув пару раз о коновязь лбом, сунуть своенравную животину туда, где ей самое место.
– Знаешь, Марта, – с умилением улыбнулась шаманка, глядя на эту картину, – если я сейчас тронусь с места, то ты одной помощницы лишишься наверняка.
– А внучек моих пусть там сожрут в лесу? – сразу нахохлилась магистерша, встав руки в боки и всем своим видом показывая, что за родных кровинушек не пожалеет даже архиведьмы. Пусть даже потом придется возиться и самой ее погребать.
– Без помощи они не останутся, – поспешила уверить ее Рогнеда. После тяжелой ночи сон не шел, и она, провалявшись час в постели, неожиданно додумалась до того, что нет ничего глупее, чем вот так в лоб сшибаться с молодой да наглой. Ведь мех она для чего-то собрала на болоте.
– Верно! – сразу вспыхнула азартом Августа и кинулась выяснять, за каким столом сидела накануне Подаренка. Осмотрела, обнюхала, чуть ли не вылизала и стол, и лавку, и полы, но в конце разочарованно сдалась:
– Ни волоска, ни шерстиночки! Чтоб ей! – и стукнула клюкой в пол.
– Жаль, – разочаровалась Марта, сразу после слов Рогнеды начавшая лепить восковую куколку. – Чего ж теперь? – повертела она получившегося уродца, которого Августа тут же выдернула у нее из рук:
– Ну раз змеища не получилась, будем делать медведя, – и с легкостью длинными, под птицу стриженными когтями нарисовала получеловеческую мордаху на кукле.
И вот теперь, тяжело наваливаясь полной грудью на столешницу, Рогнеда стонала, не в силах оторваться от бессмысленных восковых глаз куколки. А с другой стороны, до боли закусив губу, в настоящие глаза смотрела, по-звериному подвывая, Подаренка, из последних сил, с надрывом требуя от Хорька заговоренную иглу.
– Да вот же она, вот! – прыгал вокруг братца с хозяйкой тощий Хорек, которого в миру звали Прошка Малой.
Волк смотрел, напрягшись и с интересом, понимая, что кто-то колдовским образом начал метелить их ватагу. У него самого прабабка была ведьмой, так что он давно уже чего-то подобного ожидал и теперь с осторожностью пробовал путы на руках, не то чтоб убежать надеялся, но хотя бы веревку на горле развязать, которую бестолковый Медведь удавкой накинул на шею, а второй конец – на сук, на случай, если дружок начнет бесноваться. А теперь и сам взбесился.
– Давай! – закричала Фроська, требовательно растопырив пятерню, и, едва почувствовав, как игла скользнула в пальцы, с криком и хищно вонзила ее в грудь Медведю: – На!
Рогнеда охнула, схватившись за сердце, а Ефросинья расхохоталась, и так был страшен на ее фарфоровом личике звериный оскал, что все три мужика вздрогнули.
Игла была невелика. Заросшее салом тело Медведя насквозь не пробила, но все равно было больно. Он потянулся, чтобы вытащить серебряную занозу, но тут же получил по рукам.
– Не лапай.
Пояс у Фроськи был широкий, с множеством кармашков и петелек, в которые плотно, одна к другой, были вставлены тоненькие, не больше мизинчика, пузыречки-мензурочки. Ефросинья вынула один из них, выдернула зубами черную пробку и лишь тогда потянула иглу, стараясь сохранить на ее кончике каплю крови. Медведь, очумевший от пережитого, тупо смотрел, как она водит иголочкой в мутной, остро пахнущей жидкости и как от его крови та становится розовой.
– Вот так-то, – удовлетворенно произнесла Подаренка.
Вид она имела измотанный. Над поляной пахло сгоревшей кашей, все шло наперекосяк, и это отчего-то успокоило ее. А может, просто нежданный поединок с Рогнедой сжег все, что клокотало и пенилось с утра, и она снова стала злой и холодной, как обычно.
– Кони в полуверсте отсюда, – неожиданно подал голос позабытый всеми Волк, и хозяйка оценивающе уставилась на него, подумала о чем-то своем и предупредила:
– Если они и до тебя доберутся – буду тыкать в глаз, чтобы в другой раз неповадно было и им, и тебе, изменщику.
А Волк подумал, что в другой раз логовские ведьмы могут и на смерть заклинание прочитать, без всех этих выкрутасов. Тогда и угроза Фроськина получается зряшная.
– Ладно, – тяжело осела на пенек и поддала ногой котелок с непригодной для еды кашей Фроська. – Хорек, развяжи дезертира. Пусть сбегает, глянет, чего там.
Волк легко вскочил на ноги, решив не объяснять, что ему для таких вещей бежать куда-то там вовсе не надобно. Лапотковы со своей дружиной едут. Но ноги размять он все равно был не прочь. Да и перекусить было бы неплохо. Раз уж сгорела каша, придется расстаться с жизнью косому. Впрочем, он и мышей ел, воронами не брезговал, при его бурной жизни все, что шевелится, порой годилось Волку на обед.
Сунувшись на узкую тропку, он какое-то время шел вместе с компанией, заслушавшись историями паренька, которыми тот сорил, словно худой мешок горохом, посмеялся. Потом схрумкал какую-то зазевавшуюся пичугу и рысью вернулся назад, брезгливо отплевываясь от налипших на небо перьев.
Услышав, что погоня мчится мимо, хозяйка похохотала. И сама резво бросилась следом, забыв про голод и усталость.
– Ну вот это уже будет поинтересней, – потирала она руки, лихорадочно сверкая глазами. Но остановилась и сама себе погрозила пальчиками: – Эй, Ефросинья, да ты опять на толпу нарываешься? Ну-ка думай, думай…
Свита, привычная к таким разговорам хозяйки с собой, помалкивала. Советоваться с ними Подаренка не считала нужным. Подай, принеси, пошел вон, а умница она одна тут.
– Во-первых, не будем зарываться, – сама себе посоветовала Фрося. – Да и насчет мальчика Адриана неплохо было бы посоветоваться с батюшкой, может, он уж передумал его наследничком оставлять, – и она мелко захихикала, – всякое в жизни бывает. Тем более что наследничек такой озорник, такой шалун.
Она села там, где стояла, – в зеленый податливый мох. Бережно вынула из берестяного короба кожаный кошель, из кошеля – хрустальный шар в бархатном мешке. И, потребовав, чтобы Медведь прикрыл ее полой от бьющего в глаза солнца, выдернула одну из мензурочек на поясе. Заклинания на крови ей давались легче всего, а потому она и пользовалась ими чаще, чем любая ведьма. Родись она в иное время, то уже прослыла бы чернокнижницей, и осознание этого доставляло Подаренке необъяснимое удовольствие. Она бултыхнула пузырек, как модница флакончик дорогих духов, а потом пальчиком с розовой каплей на нем провела по шару, думая о Якиме Мытном.
Августа ж тем временем, кое-как приведя в чувство бледную Рогнеду, села на кровати, отпыхиваясь и честно признавшись самой себе:
– Дрянь дело.
Марта уже буйствовала вовсю во дворе, пытаясь уговорить Брюху броситься в погоню. Брюха морщила свой старый лоб, припоминая, что когда-то она слышала о галопе, и вздрагивала, надеясь, что это не то же самое, что с ней вытворяли под Дурневом, щекоча копыта. А все шло к тому, что этим и кончится. Марта от страха за внучек бегала из дома во двор и швыряла на телегу всякий инвентарь: вилы, серпы, Васькову саблю (тот спал на хозяйской половине в обнимку со своим дружком – оба опоенные), – и всякому было понятно, что весь этот арсенал она собирается пустить в дело. Даже если Подаренка просто недобро зыркнет в сторону гроссмейстерш.
– Не догоним уж. – Вышла из «Чарочки» и взгромоздилась на телегу мрачной вороной Августа.
Марта кинула злой взгляд, решительно выдвинув вперед челюсть, и взялась за вожжи. Маргоша сочувственно сопела магистерше в спину, но не отлипала от крыльца, боясь попасть под горячую руку. Сашко ж, напротив, уже усвистал, нагло реквизировав половину окрестных лошадей для своей неожиданно образовавшейся ведьмовской ватаги. Марта, чьи мысли все до единой были заняты Ланкой и Маришкой, лишь недоуменно вскинула бровь, удивившись, откуда это Скорохват набрал столько пострелят, в душе так и не поверив, что все это ее подопечные нарожали.
После полудня я поняла, как это отвратительно – быть кошкой, точнее – быть ненастоящей кошкой. Пока охотники за Фроськой шутили, ссорились, догоняли друг друга и мирились, мне было решительно нечем заняться. Дремать, как кошки, целый день напролет, а потом ходить всю ночь, гремя посудой, и неожиданно хватать за ноги хозяев в тот самый миг, когда они задремывают, я решительно не собиралась и тихо озверевала от безделья. Сначала я отлежала в котомке один бок, перевернулась и сразу же отлежала себе другой. Тогда я начала орать дурным голосом всякие похабные песни на котячьем языке и шкрябать когтями кожаные стенки. Илиодор, с перепуга решивший, что я задыхаюсь в тесноте, вытащил меня, подул в нос, зачем-то оттянул веко и, убедившись, что животное выглядит живым и здоровым, пристроил меня на плечо, деликатно стараясь придерживать за хвост, отчего мне казалось, что сейчас он меня неловко сдернет – и я шмякнусь даже не с лошади, а с седока, который на ней сидит.
До земли было убийственно далеко, и я сразу пожалела, что не осталась сидеть, выпустила когти и какое-то время так и ехала, скукожившаяся и напряженная, никак не реагируя на бурные остроты Пантерия. Черт, видя мою временную беспомощность, вел себя уж совсем неосмотрительно. Не век же я буду кошкой! Видимо, что-то такое он прочитал в моих глазах и ловко с истории про ведьм переключился на всяческие малгородские бывальщины. Я, посидев на плече Илиодора, понемногу успокоилась и даже заскучала, принявшись отгонять от златоградца мух. Каких-то била хвостом прямо у него на лбу, а других загоняла в его шевелюру, а потом давила лапами. Илиодор сначала смеялся, а потом, заметив, что Ланка часто и ехидно оглядывается на него, начал осторожно отрывать меня от своего плеча, на что я была никак не согласная, и мы некоторое время развлекались борьбой. Победил он. Две руки оказались сильнее восемнадцати когтей, что меня удивило и немало расстроило. Вот вечно у них, парней, так, всего добиваются силой – ни тебе ласки, ни романтики.
Увидев победный блеск в глазах златоградца, я отчаянно напружинилась и сиганула прямо с седла на ближайшую осину, взвизгнула, понимая, что съезжаю по ее стволу на когтях, но удержалась. Встряхнулась, принимая гордый и независимый вид, и нырнула в кусты, в которых глупая пернатая пара собралась вить гнездо. Случился ужасный скандал. Они так свиристели, хлопали крыльями и пытались выклевать мне глаза, что отчаянные призывы Илиодора вернуться не пролились бальзамом на мою душу. А когда ошалелая и поклеванная я вывалилась из кустов, то поняла, что мне придется еще и бежать за всей компанией галопом, если я не желаю остаться одна посреди леса, как сиротка, которую решили скормить людоеду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66