И это Селуяну не давало покоя.
– Откуда вы это знаете? – против воли набычился Мытный. Хоть дело сыска разбойников он не считал благородным, но что-то, видать, успело впитаться в его кровь. И оттого в его взгляде на всякого, в ком он подозревал разбойника, сквозил вопрос: «А почему вы, мил друг, не на каторге?»
– Ворона на хвосте принесла, – ухмыльнулся в глаза боярину Васек. – Я и коней вам распорядился приготовить, а то уж больно шустрая девка. Щас не догоните – потом днем с огнем не сыщем.
– Да зачем она нам, собственно? – попробовал было внести разумное предложение Илиодор. – Право, Адриан Якимович, стоит ли искоренять целый вид просто потому, что у вас работа такая? Давайте вернемся в Малгород, заберем наши денежки…
Но Адриан его игривого тона не принял, а встал и, чувствуя себя невольником на галерах, который и хочет – гребет, и не хочет – гребет, пошел на улицу, сказав Лане:
– Госпожа гроссмейстерша, собирайте вещи, едем.
А Ланка расстроилась, что от вчерашнего задора в нем следа не осталось. Не нравилось ей ездить просто так. Ежели ты парень, дак будь кавалером, а не попутчиком.
Полдороги мы проехали молча, размышляя каждый о своем. Пантерий на Мышке мучился сомнениями: действительно ли наступила окончательная старость? Мытный с тоской думал, что занимается черт знает чем, стоило бы развернуть коня и двигать в Княжев, поговорить начистоту с отцом, взять два пехотных полка и прочесать этот Серебрянск сверху донизу. Селуян мучился ревностью, изводя себя бессмысленным вопросом: а чем же там занимается его Маргошечка? А Серьга все норовил вклинить своего коня между зевающей Ланкой и назойливым златоградцем, бросающим на Ладейко недоумевающие взгляды. Я дремала в котомке, которую на этот раз погрузили на Беса. Обиженный черт сделал вид, что у него хозяйских припасов полные руки и если на его лошачку еще и кошку положат, то у Мышки попросту спина сломается. Вот я и вынуждена была слушать, как заливается этот южный соловей:
– Госпожа Лана, и все-таки почему мы не имеем счастья лицезреть вашу сестрицу? Да и две гроссмейстерши – это сила! А то про эту Ефросинью такие истории рассказывают, что я невольно робею. – И при этом он так улыбался, что сразу было видно – врет и не краснеет.
Ланка молчала, и я прямо сквозь котомку чувствовала, как она мучается, думая, что бы соврать позаковыристее.
Пантерий это тоже видел, терпел целую минуту, стиснув зубы до почернения в глазах, но в конце не выдержал и сорвался:
– Не могет она никак с нами ехать.
– Отчего же это? – сразу заинтересовались все, включая меня.
– Ну-у… – сразу замялся черт, делая вид, что еще мал о таких историях рассказывать. Однако стоило мне перевести с облегчением дух, как он тут же начал повествование, испуганно кося глазом в сторону Ланки: – Случай-то этот известный, вон и госпожа гроссмейстерша подтвердит, сама участвовала. Да и местные все знают, что есть у ведьм три главных праздника: один по осени, когда вроде бы как нечисть засыпает, один летом, когда она во всей силе гуляет, ну и один весной, когда снег сходит. Ну вроде как здрасти, родственники нечестивые, давно не виделись.
– Я тебе сейчас уши надеру! – зарычала Ланка, не желая, чтобы о ней рассказывали всякие гадости обиженные черти, чем тут же подтвердила правдивость истории в глазах слушателей.
А Бес под лицемерным Илиодором заскакал козлом, надежно отрезав мстительного Пантерия от сестры. Я-то видела, как златоградец пятками под бока коню ударил, заурчала, но он и меня в котомке застегнул.
– И вот сидят, значит, наши две… – Черт стрельнул глазами в сторону Ланки и проверещал презрительно: – Наши уважаемые ведьмы и хлещут молодую брагу. Им положено на праздник. Вообще, скажу, кто видел – уверяют: отвратнейшее зрелище эти ихние шабаши! Расхристанные бабищи всю ночь орут, горланят, хлещут спиртное, подолами трясут, а то и без подолов трясут… дак это только то, что мне, маленькому, рассказывали… а так я даже вообразить не решаюсь, чем они там занимаются. А уж гроссмейстерши – наипервейшие из всех.
В глазах Ланки загорелось бешеное пламя, но Илиодор ее умаслил елейным голоском:
– Да не обращайте внимания на ребенка, давайте просто послушаем эту чушь. Все-таки какое воображение у мальца.
Малец взревел басом:
– Да истинная правда! Это же вот этою весною было! Напилась их гроссмейстерство Лана с сестрицею своей и ну хвастаться, какая она замечательная. И лицом-то мила, и умом-то взяла, а боятся ее так, что когда в нужник бежит – комары от почтения падают.
Все повернулись к Ланке, а та взвыла так, что я с трудом, но вытаращила-таки в щелочку один глаз – посмотреть, не обернется ли, не загрызет ли мерзавца. (Нет, удержалась, бестолочь, ты же ведьма, тебе бы простили!) И замерла, чувствуя, что сейчас и меня паскудить начнут.
– Ну а младшая, Маришка, конечно, сразу же вспучилась, как квашня на дрожжах, и тоже давай хвастать. Да я, говорит, так мила, что вообще без лопаты на улицу не выхожу, иначе от парней не отмахаюсь.
Серьга с Селуяном заржали в рукав.
– А умна так, что сама себе завидую. А уж так меня уважают, что, когда бегу в нужник, те комары, что от тебя попадали, встают и честь мне отдают, вот!
Ну, слово за слово – разругались. Давай спорить. Сначала, конечно за космы друг друга таскали, в болотине топили, кулебякой и пельменями швырялись – девки, что с них взять. Потом додумались соревноваться. А кого судьей взять? Все свои на болоте, подсуживать же будут. Но сыскали кое-как возле храма Пречистой Девы девицу незнакомую, сама рыженькая, глазки бирюзовые, носик курносый, мордашка хитрая. Будешь нам судьею, говорят. Та кочевряжиться не стала, хмыкнула и согласилась. Перво-наперво стали ум проверять – одна другой загадки загадывать. Час загадывают, другой загадывают, день прошел, дело к вечеру. Девица уж шипит сквозь зубы, говорит: надоели вы, а те на нее знай цыкают, злобятся, потому как дело к ничьей идет. Дальше решили: чей авторитет верх возьмет, посмотреть. Выскочила Ланка на кладбище да как гаркнет: «А ну встать здесь тем, кто меня уважает!» Все мертвецы так и повскакивали. Да ненадолго, потому как Маришка того пуще как рявкнет: «А ну лежать!» Ни одной могилы пустой не осталось, рухнули все и прикопались на всякий случай. Так и понеслось – вставай, ложись, вставай, ложись. Луна по небу летит, уже солнышко поднимается, а у них все ничья. Девица воет уже, отпустите меня, говорит. А гроссмейстерши смотрят на нее красными глазами, нет, говорят, мы еще красоту не сравнили. «А чего у вас с красотой?» – испуганно интересуется девица. Маришка и говорит: «Вот ко мне мужики липнут, словно мухи на мед, только на крыльцо выйду – со всей округи сбегаются, глаза огнем горят, слюна капает». Все, говорит девица, ты выиграла. И – хлоп! Испарилась, словно ее и не бывало.
– И что? – радостно поинтересовался Илиодор.
– И все! Сидит дома, нос показать боится. Кто ж с Пречистой Девой спорит? Раз та сказала, что выиграла, – значит, выиграла. Она, конечно, пыталась на крыльцо выйти, да потом три дня мужики тараном двери выбивали, насилу разогнали.
– А-а, дак это Пречистая Дева была! – догадался златоградец.
– Ну не Аграфена ж Подземная!
Мытный нахмурился и вдруг сообразил, что при нем, государственном человеке, официальную религию поносят. Погрозил постреленку пальцем. Зато Илиодор был доволен до тех пор, пока к Ланке не обернулся. Она дала своей кобылке шпоры и умчалась вперед по тропе. Так что златоградцу не осталось с кем поделиться своими разыгравшимися мыслями, и он вынул из котомки меня.
– Вот, Муська, – заявил он, держа меня перед собой, – какие интересные бывают в жизни случаи. Сапоги свои ставлю, что вчера одну из этих девиц я видел в ямине! А возможно, – он приподнял одну темную бровь, – и в бане. Улавливаешь мою мысль? – и так нагло усмехнулся мне в глаза, что я выпустила когти, жалея, что не могу расцарапать ему личико. А он расхохотался: – Не любишь ведьм? А зря, ведьмочка-то прехорошенькая. – И златоградец замечтался о чем-то своем, мурлыча вполголоса, как кот на сметану: – Бася, Бася…
Фроська сидела на пеньке возле землянки охотника, и мысли ее клокотали, перемешивались так же бурно, как пшено в котелке, в котором она собралась варить кашу. Хорек стоял вместо дозорного, а Медведь таскал хворост, иногда с усмешкой поглядывая на связанного Волка. Морда у того была поцарапана и разбита, однако довольна до невозможности. Вчера, как только Серый понял, что порвать удавку еще недостаточно, чтобы освободиться от ведьмы, и ноги сами его несут кругами по лесу все ближе и ближе к хозяйке, он не стал сопротивляться, тем более что и битва на лужке уж закончилась, и Фроська драпала во все лопатки прочь от Горелок. Хорек, выскочив из мешка, тут же понес какую-то ахинею об изменах и заговоре. Волк двинул его в челюсть, чтобы просто угомонить, без всякой злобы, но Медведь горой встал за братца и заломал бы наверняка, если б Фроська не пустила в дело волшбу, чтобы оттащить бугая. Правда, потом сама исцарапала всю рожу, когда увидела, что он избавился от ее «подарочка», и никакие уверения в том, что нитка сама лопнула, сгорела и потерялась, она не принимала. Она визжала, что только ведьма может снять удавку, а стало быть, Волк продался с потрохами Лапотковым. Но и рассказывать о том, как он лишился своего украшения, Волк был не дурак. Хмыкнул, вытаращившись наглыми волчьими глазами на Фроську, и заявил, что обошлось и без волшбы, просто налетел на тропинке на наемного колдуна, тот схватил его за горло да пальцем нитку зацепил – и вся история. Хорошо хоть Фроська норовила врезать кулаком в глаз да в нос, а то на загривке остались следы от кошачьих когтей. Хотя и тут можно было вывернуться. Просто душу б мотали дольше.
Подаренка ж грызла ногти, досадуя и злясь на саму себя. Кем надо быть, чтобы упустить такой шанс! Такой невероятный, великолепный шанс – прихлопнуть сразу двух старых перечниц! Ах, если б у нее самой была помощница! Или две! Как славно все могло бы получиться! И кляла себя, что не догадалась завести себе учениц. Годика-двух хватило б за глаза, чтобы натаскать их в каком-нибудь одном, но очень мощном чернокнижном заклятии. Конечно, потом бы придушила пакостниц, но как же она не догадалась завести учениц! А как ей самой в голову не пришло – показаться всей этой компании на глаза, а потом улепетывать по лесу, заранее придумав в нем ловушки?
Теперь Фроська смотрела на закипающую кашу и понимала, что безнадежно поторопилась, погорячилась. Годика через два б все начать… Эх, Жабиха, рано ты померла! И тут же решила для себя – точно, это Жабиха во всем виновата.
Медведь, таскавший ей аккуратными охапками сушняк и все дергавший носом в предчувствии скорого обеда, охнул вдруг, неловко вывалил свою ношу у костра и, присев на корточки, ухватился за живот, задышав часто-часто, и, преданно глядя Фроське в глаза, пожаловался:
– Чегой-то мне…
В следующий миг его кинуло назад, словно кто-то невидимый въехал огромным кулачищем снизу вверх. Фроська проворно вскочила и, схватив Медведя за липкие патлы, пронзительно завизжала.
– А ну смотри мне только в глаза! – с проклятием потребовала, тут же визгливо начав выкрикивать Хорька: – Тащи мне сумку живее, я этого кабана не удержу долго!
Августа и Рогнеда в этот миг колдовали над клоками шерсти, подобранными шаманкой еще во время первого сражения на болоте. Больше всего там досталось медведю, вот с его шерстью они и ворожили, как всегда предварительно поцапавшись. У Августы были серебряный ножичек и фитилек, при помощи которого она, простая в мыслях и поступках женщина, предлагала извести бугая. Лишив Фроську его грубой медвежьей силы, а заодно и с самой ведьмочки гонор сбив, с чем Рогнеда была не согласна. И, тонко улыбаясь, шаманка деликатно отстраняла пухлой ручкой клокочущую Августу.
– Тоньше надо быть, умнее. Смотри, а если он нам сам Ефросинью в руках принесет?
– Лешего лысого он тебе принесет! – протестовала Августа. – Фроська чай не бестолочь последняя, разом неладное почует.
– А мы деликатненько, – улыбалась Рогнеда, быстро рисуя на гладком столе меловой узор. – Мы его, миленького, потихонечку, полегонечку отведем в сторонку, возьмем под белы рученьки…
– За жабры – и лбом об пенек, – гнула свое Августа, однако не вмешивалась. Ей с утра было так пакостно, как только может быть старухе ее возраста после целой ночи хлопот, таскания по лесу и всяческих давно уже не предусмотренных режимом излишеств. Едва она открыла утром глаза, как сразу поняла, что уже стара. Свинцово-тяжелое тело буквально распирала тупая давящая боль, поселившаяся где-то в груди и выстреливавшая жгутиками молний во всех направлениях: в лоб, в глаз, в желудок, в ноги – смотря чем Августа собиралась пошевелить. Это когда они резво сорвались за Подаренкой, а она думала, что она еще ого-го. А стоило помахать два дня крыльями без передыху, да надсадиться на заброшенном кладбище, да потом, после всего этого, вместо сладкого чая да теплой перинки висеть на Афиногеныче, который плакал и бил себя в грудь, а сам из тесемок фартука удавочку мастерил, то поняла, что уже не молодка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Откуда вы это знаете? – против воли набычился Мытный. Хоть дело сыска разбойников он не считал благородным, но что-то, видать, успело впитаться в его кровь. И оттого в его взгляде на всякого, в ком он подозревал разбойника, сквозил вопрос: «А почему вы, мил друг, не на каторге?»
– Ворона на хвосте принесла, – ухмыльнулся в глаза боярину Васек. – Я и коней вам распорядился приготовить, а то уж больно шустрая девка. Щас не догоните – потом днем с огнем не сыщем.
– Да зачем она нам, собственно? – попробовал было внести разумное предложение Илиодор. – Право, Адриан Якимович, стоит ли искоренять целый вид просто потому, что у вас работа такая? Давайте вернемся в Малгород, заберем наши денежки…
Но Адриан его игривого тона не принял, а встал и, чувствуя себя невольником на галерах, который и хочет – гребет, и не хочет – гребет, пошел на улицу, сказав Лане:
– Госпожа гроссмейстерша, собирайте вещи, едем.
А Ланка расстроилась, что от вчерашнего задора в нем следа не осталось. Не нравилось ей ездить просто так. Ежели ты парень, дак будь кавалером, а не попутчиком.
Полдороги мы проехали молча, размышляя каждый о своем. Пантерий на Мышке мучился сомнениями: действительно ли наступила окончательная старость? Мытный с тоской думал, что занимается черт знает чем, стоило бы развернуть коня и двигать в Княжев, поговорить начистоту с отцом, взять два пехотных полка и прочесать этот Серебрянск сверху донизу. Селуян мучился ревностью, изводя себя бессмысленным вопросом: а чем же там занимается его Маргошечка? А Серьга все норовил вклинить своего коня между зевающей Ланкой и назойливым златоградцем, бросающим на Ладейко недоумевающие взгляды. Я дремала в котомке, которую на этот раз погрузили на Беса. Обиженный черт сделал вид, что у него хозяйских припасов полные руки и если на его лошачку еще и кошку положат, то у Мышки попросту спина сломается. Вот я и вынуждена была слушать, как заливается этот южный соловей:
– Госпожа Лана, и все-таки почему мы не имеем счастья лицезреть вашу сестрицу? Да и две гроссмейстерши – это сила! А то про эту Ефросинью такие истории рассказывают, что я невольно робею. – И при этом он так улыбался, что сразу было видно – врет и не краснеет.
Ланка молчала, и я прямо сквозь котомку чувствовала, как она мучается, думая, что бы соврать позаковыристее.
Пантерий это тоже видел, терпел целую минуту, стиснув зубы до почернения в глазах, но в конце не выдержал и сорвался:
– Не могет она никак с нами ехать.
– Отчего же это? – сразу заинтересовались все, включая меня.
– Ну-у… – сразу замялся черт, делая вид, что еще мал о таких историях рассказывать. Однако стоило мне перевести с облегчением дух, как он тут же начал повествование, испуганно кося глазом в сторону Ланки: – Случай-то этот известный, вон и госпожа гроссмейстерша подтвердит, сама участвовала. Да и местные все знают, что есть у ведьм три главных праздника: один по осени, когда вроде бы как нечисть засыпает, один летом, когда она во всей силе гуляет, ну и один весной, когда снег сходит. Ну вроде как здрасти, родственники нечестивые, давно не виделись.
– Я тебе сейчас уши надеру! – зарычала Ланка, не желая, чтобы о ней рассказывали всякие гадости обиженные черти, чем тут же подтвердила правдивость истории в глазах слушателей.
А Бес под лицемерным Илиодором заскакал козлом, надежно отрезав мстительного Пантерия от сестры. Я-то видела, как златоградец пятками под бока коню ударил, заурчала, но он и меня в котомке застегнул.
– И вот сидят, значит, наши две… – Черт стрельнул глазами в сторону Ланки и проверещал презрительно: – Наши уважаемые ведьмы и хлещут молодую брагу. Им положено на праздник. Вообще, скажу, кто видел – уверяют: отвратнейшее зрелище эти ихние шабаши! Расхристанные бабищи всю ночь орут, горланят, хлещут спиртное, подолами трясут, а то и без подолов трясут… дак это только то, что мне, маленькому, рассказывали… а так я даже вообразить не решаюсь, чем они там занимаются. А уж гроссмейстерши – наипервейшие из всех.
В глазах Ланки загорелось бешеное пламя, но Илиодор ее умаслил елейным голоском:
– Да не обращайте внимания на ребенка, давайте просто послушаем эту чушь. Все-таки какое воображение у мальца.
Малец взревел басом:
– Да истинная правда! Это же вот этою весною было! Напилась их гроссмейстерство Лана с сестрицею своей и ну хвастаться, какая она замечательная. И лицом-то мила, и умом-то взяла, а боятся ее так, что когда в нужник бежит – комары от почтения падают.
Все повернулись к Ланке, а та взвыла так, что я с трудом, но вытаращила-таки в щелочку один глаз – посмотреть, не обернется ли, не загрызет ли мерзавца. (Нет, удержалась, бестолочь, ты же ведьма, тебе бы простили!) И замерла, чувствуя, что сейчас и меня паскудить начнут.
– Ну а младшая, Маришка, конечно, сразу же вспучилась, как квашня на дрожжах, и тоже давай хвастать. Да я, говорит, так мила, что вообще без лопаты на улицу не выхожу, иначе от парней не отмахаюсь.
Серьга с Селуяном заржали в рукав.
– А умна так, что сама себе завидую. А уж так меня уважают, что, когда бегу в нужник, те комары, что от тебя попадали, встают и честь мне отдают, вот!
Ну, слово за слово – разругались. Давай спорить. Сначала, конечно за космы друг друга таскали, в болотине топили, кулебякой и пельменями швырялись – девки, что с них взять. Потом додумались соревноваться. А кого судьей взять? Все свои на болоте, подсуживать же будут. Но сыскали кое-как возле храма Пречистой Девы девицу незнакомую, сама рыженькая, глазки бирюзовые, носик курносый, мордашка хитрая. Будешь нам судьею, говорят. Та кочевряжиться не стала, хмыкнула и согласилась. Перво-наперво стали ум проверять – одна другой загадки загадывать. Час загадывают, другой загадывают, день прошел, дело к вечеру. Девица уж шипит сквозь зубы, говорит: надоели вы, а те на нее знай цыкают, злобятся, потому как дело к ничьей идет. Дальше решили: чей авторитет верх возьмет, посмотреть. Выскочила Ланка на кладбище да как гаркнет: «А ну встать здесь тем, кто меня уважает!» Все мертвецы так и повскакивали. Да ненадолго, потому как Маришка того пуще как рявкнет: «А ну лежать!» Ни одной могилы пустой не осталось, рухнули все и прикопались на всякий случай. Так и понеслось – вставай, ложись, вставай, ложись. Луна по небу летит, уже солнышко поднимается, а у них все ничья. Девица воет уже, отпустите меня, говорит. А гроссмейстерши смотрят на нее красными глазами, нет, говорят, мы еще красоту не сравнили. «А чего у вас с красотой?» – испуганно интересуется девица. Маришка и говорит: «Вот ко мне мужики липнут, словно мухи на мед, только на крыльцо выйду – со всей округи сбегаются, глаза огнем горят, слюна капает». Все, говорит девица, ты выиграла. И – хлоп! Испарилась, словно ее и не бывало.
– И что? – радостно поинтересовался Илиодор.
– И все! Сидит дома, нос показать боится. Кто ж с Пречистой Девой спорит? Раз та сказала, что выиграла, – значит, выиграла. Она, конечно, пыталась на крыльцо выйти, да потом три дня мужики тараном двери выбивали, насилу разогнали.
– А-а, дак это Пречистая Дева была! – догадался златоградец.
– Ну не Аграфена ж Подземная!
Мытный нахмурился и вдруг сообразил, что при нем, государственном человеке, официальную религию поносят. Погрозил постреленку пальцем. Зато Илиодор был доволен до тех пор, пока к Ланке не обернулся. Она дала своей кобылке шпоры и умчалась вперед по тропе. Так что златоградцу не осталось с кем поделиться своими разыгравшимися мыслями, и он вынул из котомки меня.
– Вот, Муська, – заявил он, держа меня перед собой, – какие интересные бывают в жизни случаи. Сапоги свои ставлю, что вчера одну из этих девиц я видел в ямине! А возможно, – он приподнял одну темную бровь, – и в бане. Улавливаешь мою мысль? – и так нагло усмехнулся мне в глаза, что я выпустила когти, жалея, что не могу расцарапать ему личико. А он расхохотался: – Не любишь ведьм? А зря, ведьмочка-то прехорошенькая. – И златоградец замечтался о чем-то своем, мурлыча вполголоса, как кот на сметану: – Бася, Бася…
Фроська сидела на пеньке возле землянки охотника, и мысли ее клокотали, перемешивались так же бурно, как пшено в котелке, в котором она собралась варить кашу. Хорек стоял вместо дозорного, а Медведь таскал хворост, иногда с усмешкой поглядывая на связанного Волка. Морда у того была поцарапана и разбита, однако довольна до невозможности. Вчера, как только Серый понял, что порвать удавку еще недостаточно, чтобы освободиться от ведьмы, и ноги сами его несут кругами по лесу все ближе и ближе к хозяйке, он не стал сопротивляться, тем более что и битва на лужке уж закончилась, и Фроська драпала во все лопатки прочь от Горелок. Хорек, выскочив из мешка, тут же понес какую-то ахинею об изменах и заговоре. Волк двинул его в челюсть, чтобы просто угомонить, без всякой злобы, но Медведь горой встал за братца и заломал бы наверняка, если б Фроська не пустила в дело волшбу, чтобы оттащить бугая. Правда, потом сама исцарапала всю рожу, когда увидела, что он избавился от ее «подарочка», и никакие уверения в том, что нитка сама лопнула, сгорела и потерялась, она не принимала. Она визжала, что только ведьма может снять удавку, а стало быть, Волк продался с потрохами Лапотковым. Но и рассказывать о том, как он лишился своего украшения, Волк был не дурак. Хмыкнул, вытаращившись наглыми волчьими глазами на Фроську, и заявил, что обошлось и без волшбы, просто налетел на тропинке на наемного колдуна, тот схватил его за горло да пальцем нитку зацепил – и вся история. Хорошо хоть Фроська норовила врезать кулаком в глаз да в нос, а то на загривке остались следы от кошачьих когтей. Хотя и тут можно было вывернуться. Просто душу б мотали дольше.
Подаренка ж грызла ногти, досадуя и злясь на саму себя. Кем надо быть, чтобы упустить такой шанс! Такой невероятный, великолепный шанс – прихлопнуть сразу двух старых перечниц! Ах, если б у нее самой была помощница! Или две! Как славно все могло бы получиться! И кляла себя, что не догадалась завести себе учениц. Годика-двух хватило б за глаза, чтобы натаскать их в каком-нибудь одном, но очень мощном чернокнижном заклятии. Конечно, потом бы придушила пакостниц, но как же она не догадалась завести учениц! А как ей самой в голову не пришло – показаться всей этой компании на глаза, а потом улепетывать по лесу, заранее придумав в нем ловушки?
Теперь Фроська смотрела на закипающую кашу и понимала, что безнадежно поторопилась, погорячилась. Годика через два б все начать… Эх, Жабиха, рано ты померла! И тут же решила для себя – точно, это Жабиха во всем виновата.
Медведь, таскавший ей аккуратными охапками сушняк и все дергавший носом в предчувствии скорого обеда, охнул вдруг, неловко вывалил свою ношу у костра и, присев на корточки, ухватился за живот, задышав часто-часто, и, преданно глядя Фроське в глаза, пожаловался:
– Чегой-то мне…
В следующий миг его кинуло назад, словно кто-то невидимый въехал огромным кулачищем снизу вверх. Фроська проворно вскочила и, схватив Медведя за липкие патлы, пронзительно завизжала.
– А ну смотри мне только в глаза! – с проклятием потребовала, тут же визгливо начав выкрикивать Хорька: – Тащи мне сумку живее, я этого кабана не удержу долго!
Августа и Рогнеда в этот миг колдовали над клоками шерсти, подобранными шаманкой еще во время первого сражения на болоте. Больше всего там досталось медведю, вот с его шерстью они и ворожили, как всегда предварительно поцапавшись. У Августы были серебряный ножичек и фитилек, при помощи которого она, простая в мыслях и поступках женщина, предлагала извести бугая. Лишив Фроську его грубой медвежьей силы, а заодно и с самой ведьмочки гонор сбив, с чем Рогнеда была не согласна. И, тонко улыбаясь, шаманка деликатно отстраняла пухлой ручкой клокочущую Августу.
– Тоньше надо быть, умнее. Смотри, а если он нам сам Ефросинью в руках принесет?
– Лешего лысого он тебе принесет! – протестовала Августа. – Фроська чай не бестолочь последняя, разом неладное почует.
– А мы деликатненько, – улыбалась Рогнеда, быстро рисуя на гладком столе меловой узор. – Мы его, миленького, потихонечку, полегонечку отведем в сторонку, возьмем под белы рученьки…
– За жабры – и лбом об пенек, – гнула свое Августа, однако не вмешивалась. Ей с утра было так пакостно, как только может быть старухе ее возраста после целой ночи хлопот, таскания по лесу и всяческих давно уже не предусмотренных режимом излишеств. Едва она открыла утром глаза, как сразу поняла, что уже стара. Свинцово-тяжелое тело буквально распирала тупая давящая боль, поселившаяся где-то в груди и выстреливавшая жгутиками молний во всех направлениях: в лоб, в глаз, в желудок, в ноги – смотря чем Августа собиралась пошевелить. Это когда они резво сорвались за Подаренкой, а она думала, что она еще ого-го. А стоило помахать два дня крыльями без передыху, да надсадиться на заброшенном кладбище, да потом, после всего этого, вместо сладкого чая да теплой перинки висеть на Афиногеныче, который плакал и бил себя в грудь, а сам из тесемок фартука удавочку мастерил, то поняла, что уже не молодка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66