Испанцы были все как на подбор – высокие, крепкие, с приплюснутыми, как у боксеров, физиономиями, в красных надвинутых на один глаз беретах, в черных свитерах с закатанными по локоть рукавами, с маленькими, прикрепленными к поясу ранцами. Ветер, налетавший короткими, как автоматные очереди, порывами, раскачивал лампы, мы, стоя навытяжку и держа перед собой карабины, замерли перед парнями каудильо. Ветер порой доносил до нас обрывки маршевой, ритмичной мелодии; с самой первой минуты своего прибытия они непрерывно пели что-то вроде: "Аро… аро… аро…" Потом раздалась какая-то короткая команда, и они начали строиться, вытягивая вперед руку, чтобы установить правильный интервал. До нас донесся гул их голосов, перекличка: чей-то голос невнятно выкрикивал имена:
– Себастьян… Пабло, Винсенте…
После этого они строем направились к ожидавшим их автобусам и уехали, так ни разу и не взглянув в нашу сторону.
Перед отъездом мы, окрученные всяким барахлом, как контрабандисты, прошли перед Бидзантини. Проверяя, не слишком ли обращает на себя внимание наш вид, он осматривал нас одного за другим, после чего громким шлепком по раздувшейся куртке или пинком в зад направлял к автобусу. Я тоже прошел мимо него. В своей пустой куртке я казался стройным и подтянутым. Я шел, смотря прямо в глаза Бидзантини. Взглянув на меня, он стал серьезным и ничего не сказал, однако со следующим авангардистом уже опять шутил и балагурил.
Автобус снова мчался по берегу моря. Мы все устали и сидели молча. Темноту то и дело разрывали фары шедших навстречу автоколонн. Дома, стоявшие на берегу, еле виднелись во мраке, море было пустынное, отливающее металлическим блеском, угрожающее. Шла война, и все мы ей подчинялись. Я уже знал, что теперь она будет распоряжаться нашими жизнями. Моей жизнью. Но как, я не знал.

Ночь дружинника ПВО

Я был не слишком развитым мальчиком. В свои шестнадцать лет я во многом отставал от сверстников. Потом, летом сорокового года, я вдруг написал комедию в трех действиях, влюбился и научился ездить на велосипеде. Однако я еще ни одной ночи не провел вне дома до того, как пришло распоряжение во время каникул всем ученикам лицея раз в неделю являться на дежурство в дружину ПВО.
В наши обязанности входило охранять школьные здания в случае воздушных налетов. Налетов, однако, пока что не было, и вся эта затея с дружинами ПВО казалась такой же формальностью, как и многое другое. Для меня же это было новым и веселым занятием. Стоял сентябрь, почти никого из моих школьных товарищей не было в городе – кто еще жил на даче, кто пропадал на охоте, а некоторые, невесть куда заброшенные войной еще в июне, так и не вернулись обратно. В городе были только я и Бьянконе. Я целыми днями слонялся по улицам и умирал от скуки, он целыми ночами пропадал неизвестно где и, по-видимому, развлекался так, что дальше некуда. В каждую смену назначалось двое дежурных. Конечно, я и Бьянконе сразу решили, что запишемся в одну смену, что он сводит меня во все места, какие только знает, и вообще обещали друг другу бог знает что. Нам назначили объект – начальную школу – и время дежурства – в ночь с пятницы на субботу. Комната с двумя раскладушками и телефоном служила нам кордегардией. Мы должны были находиться в полной готовности в случае тревоги. Кроме того, мы могли делать обходы, то есть выходить на улицу и гулять сколько душе угодно, но только по очереди, потому что в любую минуту нам могли позвонить по телефону и устроить проверку. Мы, конечно, сразу же подумали, что уж как-нибудь договоримся с начальником дружины и сможем уходить вместе и что телефон потребуется нам главным образом для того, чтобы в шутку звонить знакомым и будить их ни свет ни заря.
Но хотя мы только и знали, что твердили друг другу: "Сделаем то-то и то-то! Вот увидишь, как будет весело!", хотя уже задолго до пятницы запланировали и учли, можно сказать, буквально все, – я ожидал от этой ночи чего-то еще, о чем не сумел бы рассказать словами, какого-то ново" го, неведомого мне пока откровения, откровения ночи. Бьянконе же, наоборот, все казалось привычно-веселым, известным наперед. Я делал вид, что и для меня все обстоит так же, а между тем каждое замышляемое нами предприятие мне казалось окруженным неведомым, незримым океаном ночи, бурлившим в моем воображении.
В пятницу после ужина я вышел из дому. На дворе был вечер, пока что такой же, как всегда. Я нес под мышкой пижаму и наволочку, которую мне велели надеть на казенную подушку перед тем, как я лягу спать. Кроме того, я захватил с собой иллюстрированный журнал: ведь среди наших многочисленных дел мы наверняка выберем время, чтобы почитать.
Школа помещалась в большом каменном доме с железной крышей. Дом был расположен немного неудачно – первый этаж находился выше уровня улицы и соединялся с ней тремя длинными лестницами. Школу строили уже во время диктатуры, однако по стилю она не имела ничего общего с чванливой архитектурой той эпохи: она дышала казенной простотой, которую патриархальные фашисты нашей провинции старались сохранить где только возможно. Даже барельеф на фронтоне, изображавший Балиллу и маленькую итальянку, которые сидели по обе стороны надписи: "Коммунальная школа", был насквозь пронизан назидательным духом девятнадцатого века.
Ночь была безлунной. Стены школьного здания смутно белели в темноте. Мы с Бьянконе условились, что встретимся здесь, но он, конечно, опаздывал. Выше по склону холма расположились виллы и поля. Оттуда ясно доносилось стрекотание кузнечиков и кваканье лягушек. Я больше не испытывал того пылкого, нетерпеливого чувства, которое толкало меня сюда. Сейчас, блуждая возле школы, один, с пижамой, наволочкой и иллюстрированным журналом в руках, я чувствовал себя непривычно и неуютно. Я стоял и ждал. Вдруг за самой спиной у меня вспыхнул огонь. Я отскочил в сторону: иллюстрированный журнал, который я держал под мышкой, был охвачен пламенем. Я бросил его на землю и, прежде чем успел испугаться, понял, что это все шуточки Бьянконе. Он стоял у стены, еще держа в руке коробку спичек, с которой незаметно подкрался ко мне. Он не смеялся. У него, как всегда, был деловой и невозмутимый вид.
– Простите, синьор дружинник, – сказал он, – вам не кажется, что поблизости что-то горит?
– Задница твоя горит! – в сердцах огрызнулся я и затоптал полыхавший журнал. – Тоже придумал шутку!
– Это не шутка. Это проверка. Дружинника ПВО, дорогой мой, на каждом шагу подстерегает опасность, нужно быть готовым ко всему. Но я вижу, что службу ты выполняешь неплохо. Молодец! Ну, будь здоров! Теперь я могу спокойно идти по своим делам.
Я сказал ему, чтобы он поменьше дурачился, потому что нам пора уже подняться в нашу кордегардию хотя бы для того, чтобы оставить вещи.
Но двери школы были заперты. Сколько мы ни жали кнопку, до нас доносились только отдаленные трели звонка, а наш стук будил лишь эхо в пустых коридорах.
– Да там никого нет. Сторожиха в деревне, – проговорил у нас за спиной чей-то голос. Как видно, мы всех перебудили своим стуком.
Оглянувшись, мы увидели стену, а за ней, между черными стеблями фасоли, силуэт мужчины с лейкой, в которой, как мы догадались по запаху, была навозная жижа. Это был огородник, использовавший ночное время, чтобы удобрить грядки, не беспокоя соседей вонью.
– Но должны же мы войти. Мы – ПВО!
– Кто?
– ПВО!
Тоненькая полоска света, пробивавшаяся в окне ближайшего домика, мгновенно погасла. Бьянконе толкнул меня локтем, довольный, что получил подтверждение нашей власти.
– Видишь, что это значит? – тихо сказал он мне. – Мы – ПВО!
– Сторожиха сейчас в деревне, тревоги боится, – продолжала сверху зловонная тень. – Но это недалеко. Поднимитесь по этой улице и на самом верху увидите одноэтажный домик. Крикните: "Биджин!", и она сейчас же выйдет.
– Спасибо.
– Не за что. Э… раз уж вы из ПВО… Вот такой синий фонарик можно держать или это запрещено?
– Да, да, – важно ответили мы. – Он немножко светловат, но ничего, можете его оставить.
Тут Бьянконе наклонился ко мне и шепнул:
– Чувствуешь, какая вонь? Сказать ему?
– Что?
– Что это запрещено. Привлекает вражеские самолеты.
– Да иди ты… Пошли!
И мы двинулись вверх по вымощенной булыжником улице, ведущей в деревню.
Из редких домов тянулись к дороге чуть видные полоски синего света и доносились приглушенные звуки – голоса, позвякивание тарелок, детский плач. И у них и у нас была ночь. Ночь на улице была изнанкой ночи, царившей в домах, а мы – незнакомыми шагами за окном, песенкой, которую насвистывает прохожий и к которой жители домов, еще не успевшие заснуть, прислушиваются до тех пор, пока она не замрет вдали.
В окнах домика сторожихи горел свет. Бьянконе, желая сразу показать нашу власть, крикнул:
– Эй, свет! Погасите свет!
Но на этот раз свет не погас. Тогда мы крикнули:
– Биджин! Биджин!
– Кто там?
– Ключ! Нам нужен ключ от школы!
– Да кто вы такие?
– Мы из ПВО! Свет там погасите!
Распахнулись ставни, и теперь ничем уже не заслоненный свет залил весь квадрат окна. Перед нами во всей красе предстала кухня с развешанными по стенам медными и эмалированными кастрюльками и сама Биджин. В руках у нее была половина помидора и нож, с которого стекали капли красного сока.
– Покоя от вас нет! – сказала она и захлопнула ставни.
Сразу стало темно, и мы словно ослепли.
Скоро из-под низкого увитого виноградом навеса показалась Биджин, мрачная женщина с высоким шиньоном, придававшим ей внушительный вид. Не выходя из-под беседки, она разложила на плетеном камышовом барьерчике разрезанные помидоры и принялась их солить. Каждое ее движение было таким уверенным и точным, что можно было подумать, будто она видит в темноте.
К нам она отнеслась с недоверием, а может быть, ей просто не хотелось уходить со двора.
– Вы и вправду из ПВО? – спросила она.
– Ну конечно! Смотрите, у нас даже пижамы с собой, – ответил Бьянконе с таким видом, словно это был самый логичный ответ на ее вопрос. Он даже развернул сверток, который держал под мышкой, извлек из него цветные полосатые штаны и приложил их к себе, как будто желая показать, что они как раз его размера.
Сторожиха, по-видимому, ничего не смогла сказать против предъявления столь странных документов, и только заметила:
– Что же учитель Бэлльуомо сам-то не пришел?
Бэлльуомо, молодому учителю начальных классов, поручили следить за этими дежурствами в школе.
– Почему? – не задумываясь, ответил Бьянконе. – Потому что мы здесь. Он нас и послал сюда.
Наконец сторожиха покончила со своими помидорами и вытерла о передник руки. Мы наперебой убеждали ее не утруждать себя и просто отдать нам ключ. Куда там! Она непременно хотела идти с нами и лично все нам показать.
– Фонарик у вас есть? – спросила она.
– Нет. Мы и так видим в темноте, мы из ПВО.
– Ну все равно. У меня свой есть, – сказала сторожиха.
Она вытащила из кармана своего широкого передника жестяной фонарик, направила пучок света себе под ноги и только после этого двинулась в путь, ощупывая им, словно палкой, то место, куда собиралась ступить.
Следуя за медлительной сторожихой, мы некоторое время молча шагали по булыжной мостовой, круто спускавшейся вниз между каменными заборчиками, отделявшими огороды и виноградники.
– Что-то ты мне не говорил, – заметил я, – что поведешь меня ночевать в деревню.
Вместо ответа Бьянконе вдруг исчез.
– Куда это он девался, приятель-то твой? – спросила сторожиха, обводя кругом своим фонариком.
– Откуда я знаю?
Бьянконе появился так же внезапно, как и исчез. Он спрыгнул с забора чуть ли не на спину сторожихи. В руках он держал две кисти винограда.
– На, держи! – сказал он, бросая мне одну из них.
– Хорошенькое дело! – заметила сторожиха. – Увидел бы хозяин, пристрелил бы на месте.
Так вот кто, оказывается, ворует по ночам фрукты! Вот кого отец грозил угостить зарядом соли! Вот кого тщетно пыталось представить себе мое детское воображение, воображение мальчика, ни разу в жизни не совершившего ничего противозаконного. Ночная вольность, о которой я мечтал, впервые предстала передо мной в этом знакомом с детских лет образе.
– Хорошенькое дело! – повторила сторожиха.
– Раскудахталась! – заметил Бьянконе, повернувшись ко мне. – Ну что ты теперь скажешь?
В безлунном небе носились едва различимые мягкие тени летучих мышей. Вокруг фонарика сторожихи вились темные ночные бабочки. Жаба, перебиравшаяся через дорогу, попала в круг света и, ослепленная, замерла на месте.
– Эй, осторожно, раздавишь! – крикнул Бьянконе сторожихе.
Но жаба уже скрылась, проскользнув у нее между ног.
Мы дошли до края деревни. Внизу смутно угадывалось море городских крыш.
"Вот сейчас она вскочит на метлу и полетит в город", – подумал я.
Но вместо этого сторожиха подвела нас к школе и отперла дверь.
Не зажигая света, она повела нас по коридорам и лестницам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61