Кролик! Немец, не мешкая, схватил его за уши и, держа таким образом, отправился дальше. Но кролик извивался и вырывался всеми возможными способами, поэтому, чтобы не упустить добычу, болтавшуюся у него в руке, немцу тоже приходилось скакать то в одну, то в другую сторону. Между тем весь лес оглашался мычанием, блеянием, кудахтаньем, и на каждом шагу попадались самые невероятные животные; на ветке падуба удобно устроился попугай, в маленьком бассейне перед ключом резвились три золотые рыбки.
Взгромоздившись на толстый сук столетнего дуба, Джуа следил за пируэтами немца. Однако прицелиться в него было очень нелегко, потому что кролик все время вертелся и дрыгался в разные стороны, упорно попадая на мушку. Вдруг Джуа почувствовал, что кто-то дергает его за жилетку. Взглянув вниз, он увидел веснушчатую девочку с косичками.
– Смотри не убей моего кролика, Джуа: ведь что ты его убьешь, что немец его унесет, все равно.
Тем временем солдат дошел до голого места, сплошь усыпанного серыми камнями, покрытыми голубыми и зелеными лишайниками. Вокруг торчало только несколько тощих, как скелеты, сосен, а дальше начинался крутой склон. Землю покрывал толстый ковер сухой хвои, в которой рылась курица. Бросившись за ней, немец упустил кролика, который немедленно задал стрекача.
Наверное, никому еще не приходилось видеть такую худую, старую и облезлую курицу. Она принадлежала старой Джирумине, беднее которой не было никого во всей деревне. И вот теперь эту курицу сцапал немец.
Джуа устроился наверху между скал и начал строить из камней упор для своего ружья, даже больше того, целую крепость с узкой бойницей, в которую можно было просунуть только ствол ружья. Теперь он мог стрелять без всякой опаски, потому что, даже если он убьет эту облезлую курицу, беда невелика.
Однако в ту же минуту рядом с ним появилась старая Джирумина, замотанная в драную черную шаль, и произнесла следующее внушение:
– Джуа, если бы немцы унесли все мое достояние – мою бедную курицу, мне было бы очень горько. Но если ты своими руками застрелишь ее из ружья, мне будет еще горше.
Поняв, какая ответственность легла на его плечи, Джуа задрожал пуще прежнего. Но он сейчас же взял себя в руки и спустил курок.
Немец услышал выстрел, и в то же мгновение курица, которая билась у него в руке, осталась без хвоста. Новый выстрел, и у курицы отвалилось крыло. Уж не заколдована ли эта курица, которая взрывается у него в руках и исчезает по кускам? После следующего выстрела курица оказалась полностью ощипанной и совершенно готовой для супа, но продолжала бешено трепыхаться. Немец стал приходить в ужас. Схватив курицу за шею, он старался держать ее как можно дальше от себя. Четвертым зарядом Джуа перерезал вытянутую куриную шею буквально под самой рукой немца, в ладони которого не осталось ничего, кроме куриной головы, все еще продолжавшей шевелиться. Бросив ее на землю, немец побежал прочь. Но теперь он не находил даже следов тропинки. Перед ним открывался обрывистый склон, а над ним возвышалось рожковое дерево, на одной из веток которого примостилась большая кошка. Теперь солдат уже перестал удивляться тому, что весь лес кишит разными домашними животными. Он протянул руку, чтобы погладить кошку, потом взял ее за загривок в надежде утешиться кошачьим мурлыканьем.
Но тут надо сказать, что этот лес уже давно подвергался набегам свирепого дикого кота, который безжалостно истреблял пернатых, а иногда даже появлялся в деревне и залезал в курятники. И немец, надеявшийся услышать знакомое мяуканье, вдруг увидел, что на него кидается ощетинившийся, взъерошенный хищник, и почувствовал, как страшные когти начинают рвать его на куски. Вслед за этим последовала яростная схватка, и человек вместе со зверем кубарем покатились по крутому откосу.
Вот как получилось, что самый никудышный стрелок Джуа Дей Фики прославился как самый отважный во всей деревне партизан и охотник. А бедной Джирумине всем миром купили целый выводок цыплят.

Предательская деревня.
Перевод А. Короткова

Во сне ему казалось, что какая-то тварь вроде скорпиона или рака больно вцепилась ему в бедро. Он проснулся. Солнце стояло высоко, и в первую минуту Том был ослеплен его сиянием. Куда бы он ни смотрел, перед его глазами мелькала мозаика, составленная из осколков неба, блестевшего между ветвями сосен. Потом он узнал место, где, смертельно усталый и измученный невыносимой болью в раненой ноге, свалился на землю, поняв, что в такой темноте ему не найти дороги, по которой ушли товарищи. Он тотчас же взглянул на свою ногу. Повязка присохла к ране, на этом месте проступало жесткое почти черное пятно, нога вся распухла.
А ведь дело-то казалось пустяковым. Когда во время боя пуля чиркнула ему по бедру, он даже не обратил на это внимания. Ошибку он сделал позднее, когда, отступая с товарищами из лесу, сказал: "Нет, нет, я прекрасно дойду сам". Но ведь ему тогда на самом деле казалось, что он только слегка прихрамывал. Потом между деревьями прострекотала автоматная очередь, партизаны мгновенно рассеялись, а он остался позади. Кричать он не мог, поэтому начал блуждать наудачу, пока не настала ночь. Тогда он бросился на сухую хвою, устилавшую землю, и проспал бог знает сколько времени. Теперь уже белый день на дворе. Его немного лихорадило. И он совершенно не знал, где находится.
Он поднялся. Закинул за плечи карабин и немного постоял, опираясь на толстую ветку орешника, которая со вчерашнего дня служила ему костылем. В какую сторону идти, он не знал. Вокруг стоял лес, и за ним ничего не было видно. На склоне горы выделялась серая скала. Том с трудом вскарабкался на нее. Перед ним открылась долина. В самой ее середине, прикрытая неподвижным куполом неба, виднелась деревушка, примостившаяся на вершине холма и окруженная тощими виноградниками, ступенями спускавшимися по склонам. Пыльная проселочная дорога, извиваясь, сбегала вниз. Все было неподвижно и безмолвно. Ни около домов, ни в поле – ни единого человека. Ни единой птицы в небе. Пустая дорога, бегущая по солнцепеку, будто ее проложили специально для ящериц. Никаких следов врага, словно и не было тут вчера сражения.
Тому уже приходилось бывать в этой деревне. Не вчера, конечно, но несколько месяцев назад. Потому что уже несколько месяцев партизаны делали сюда лишь короткие набеги группами по пять-шесть человек и при этом старались не задерживаться: хотя в деревне и не было постоянного гарнизона немцев, она была связана дорогами со многими селениями, в которых размещались крупные вражеские силы, и в ней легко было попасть в ловушку. В лучшие времена, когда весь район находился в руках партизан и они заходили в любую деревню, как в собственный дом, Том как-то провел в этой деревне целый день. Ему до сих пор вспоминается это посещение, девушки, которые пришли с цветами, тарелки с лапшой на накрытых столах, вечеринка на вольном воздухе, приветливые лица и песни.
"Пойду-ка все-таки к деревне, – решил про себя Том. – Наверняка найдутся люди, которые помогут мне отыскать своих".
Но ему сейчас же вспомнилась фраза, сказанная Фульмине, его товарищем по отряду, фраза, которой он тогда не придал никакого значения. Во время той памятной вечеринки Фульмине заметил, что как раз те здешние жители, с которыми ему особенно хотелось бы повстречаться, сегодня предпочитают не показываться… Говоря это, Фульмине усмехался в свою черную бороду и поглаживал ложу своего допотопного ружья. Впрочем, Фульмине вечно говорил что-нибудь в этом роде. Том постарался выбросить из головы это воспоминание, вышел из лесу и спустился на дорогу.
Солнце по-прежнему заливало все вокруг, но было уже не таким ослепительным и горячим, как раньше. По небу тянулись желтые облака. Шагая по дороге, Том старался не сгибать больную ногу – так было легче, и все-таки его лоб сразу покрылся испариной. Ему уже хотелось поскорее добраться до первых домов, но еще больше ему хотелось встретить кого-нибудь из людей, увидеть хоть какие-нибудь признаки жизни в этой деревне, кажущейся отсюда просто грудой черепицы.
На стене, огораживавшей чье-то поле, белел лист бумаги. "Приказ" – было написано сверху. "Германская военная комендатура обещает всякому, кто поможет захватить живым или мертвым опасного бандита…" Том принялся палкой сдирать листовку. Однако ему пришлось повозиться, потому что бумага была приклеена как следует и никак не отставала.
Стена кончилась, дальше тянулась изгородь из металлической сетки. В тени смоковницы копалась в земле курица. Ну раз здесь есть курица, значит непременно должно быть и какое-нибудь человеческое существо. Том начал всматриваться через сетку, шаря глазами между тыквенными листьями, которые карабкались вверх по шестам с перекладинами, пока не заметил между ними неподвижное и желтое, словно тыква, лицо, следившее за ним. То была старуха, закутанная в какой-то черный балахон.
– Эй! – негромко крикнул Том.
Но старуха молча повернулась к нему спиной и заковыляла прочь.
Даже курица и та, повернувшись, пошла за ней следом.
– Эй! – снова окликнул Том.
Однако и старуха и курица скрылись в каком-то строении, напоминавшем курятник, и сейчас же послышался скрип ржавого засова.
Том пошел дальше. Нога ныла все сильнее, вызывая чувство, похожее на тошноту. Впереди показались ворота, за ними гумно. Том вошел. Посреди гумна неподвижно стоял большой поросенок. Поодаль медленно брел дряхлый старикашка. Несмотря на жару, на нем было пальто и низко надвинутая на глаза шляпа. Том пошел к нему навстречу.
– Послушайте, сегодня тут поблизости где-нибудь немцы не застряли? – спросил он.
Старик остановился и, не поднимая лица, покачал головой.
– Немцы? – пробормотал он, словно говоря сам с собой. – Не знаю… Мы их здесь и не видели никогда, немцев…
– Как никогда не видели? – удивился Том. – А вчера? Разве они вчера не спустились сюда? Может, здесь вчера и боя не было?
Старик поглубже запахнул пальто.
– Не знаю, ничего я не знаю, – буркнул он.
Том с досадой махнул рукой. Рану его дергало все сильнее. Он чувствовал, что у него сводит каждый мускул. Повернувшись, он вышел на улицу.
Дорога все время шла в гору между двумя рядами домов. Наверно, это не слишком благоразумно – заходить так далеко в деревню одному, обессилевшему. Да, но, с другой стороны, он вооружен. К тому же Том не мог забыть о той праздничной встрече несколько месяцев тому назад, встрече, которая говорила о том, что среди жителей деревни у партизан немало друзей.
Вот за угол ближайшего дома юркнул какой-то жирный субъект с короткой красной шеей. Том заковылял следом, но толстяк уже поднимался по наружной лестнице на второй этаж.
– Послушайте! – крикнул Том.
Однако тот даже не обернулся. Тогда Том полез за ним по лестнице и втиснулся в комнату раньше, чем хозяин успел захлопнуть дверь.
– Что вам нужно? – спросил толстяк.
Перед Томом стоял накрытый стол с дымящейся миской супа посредине, за которым сидела семья – три грудастые и усатые женщины и худой юнец с таким же, как у женщин, пушком на верхней губе. У всех в руках были ложки.
– Тарелку супу, – ответил Том, решительно проходя в комнату. – Вот уже сорок восемь часов, как я ничего не ел. Я ранен.
Толстые женщины и юноша перевели взгляд с лица Тома на жирную физиономию главы семьи, который, посопев, ответил:
– Это запрещено. Мы не можем. Есть приказ.
– Приказ? – переспросил Том. – Да чего вы боитесь? Ведь в деревне ни одного немца нет. А приказ я сорвал.
– Это запрещено, – повторил толстяк.
"Надо пугнуть его карабином…" – подумал Том, но почувствовал такую слабость, что должен был опереться на палку. Ему очень хотелось присесть, но в комнате не было ни одного свободного стула.
Оглядев комнату, он заметил на стене наполовину скрытую календарем картинку с изображенной на ней лошадью. Лошадь была мускулистая и толстогрудая, в стременах торчали два черных сапога, а над сапогами виднелась пузатая форма, увешанная орденами. Остальное было закрыто календарем. Подняв его, Том увидел выпяченную челюсть и блестящий шлем Муссолини.
– А это зачем здесь? – спросил он.
– О, это так, старая картинка… Уже давно не прибирались в комнате, – засуетился толстяк, делая вид, что хочет спрятать ее, на самом же деле и не думая ее снимать, а только стирая с нее пыль.
– Не понимаю, – пробормотал Том, словно говоря сам с собой, – всего каких-то несколько месяцев назад вы нас так здорово встречали… Лапша… вечеринка… цветы… Вы не помните?
– Э-э… нас тогда не было в деревне… – отозвался толстяк.
– А лапшу-то эту, между прочим, из нашей муки делали, – не удержалась одна из усатых женщин. – Тридцать мешков… – добавила она, но сейчас же прикусила язык, перехватив свирепый взгляд мужа.
Тому невольно вспомнились слова Фульмине.
– Ну ладно! – сказал он. – А где найти тех, наших друзей, где они теперь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61