Она медленно прошла в следующую, ярко освещенную комнату. Это была гостиная, и Мойра постояла в центре, привыкая к ней, проникаясь ее духом. В камин, который давно уже не использовался по своему прямому назначению, был вделан большой телевизор.
Пол перед камином и сам камин выложены местной зелено-голубой плиткой, на каминной полке – большая статуя Будды. Она была покрыта золотым лаком, но от времени лак стерся, и кое-где проступили темные пятна – дерево, из которого была вырезана фигура.
Мойра смотрела в загадочное лицо. Для нее это лицо ассоциировалось с чем-то неземным. И оно притягивало ее взгляд. Утреннее солнце освещало одну его сторону, другая оставалась в тени. Она вглядывалась, вглядывалась, пока ей не начало казаться, что эта статуя – нечто нерукотворное...
Она с усилием отвела взгляд. Прошла к обитой толстым вельветом кушетке с комковатыми подушками. Встала на колени, обняла подушку и уставилась в окно. Позади размытой дождями дороги виднелся яблоневый сад, судя по всему, большой. Яблони стояли рядами, как музыканты военного оркестра. А еще дальше – волновавшееся на ветру поле ржи.
Мойра открыла и это окно. Смежив веки, подставила лицо мягкому ветру. Глубоко вдохнула в себя щедрые запахи лета.
Свернувшись клубочком на кушетке, она прижалась щекой к старой подушке и разревелась. Она плакала от одиночества, от того, что ей некуда податься, от того, что ее все больше и больше охватывало чувство нереальности происходящего. От того, что где-то шла жизнь, но в этой жизни ей не было места.
* * *
– Сегодня я вижу тебя в последний раз.
Трейси удивился:
– Что ты имеешь в виду?
Май спокойно смотрела на него, ее черные глаза блестели:
– С тобой что-то произошло.
Снаружи рокотал неумолчный говор Чайнатауна.
– Не понимаю, почему ты цепляешься за это место. У тебя достаточно средств, чтобы жить где-нибудь еще...
– Извини, – тихо произнесла она, – но теперь это не твое дело.
Трейси знал, что встревожил ее сразу же, как вошел. Не было ничего, что она не могла бы в нем разгадать, разглядеть. Он подошел, обнял ее. Она была маленькой, изящной, с широкими скулами и огромными глазами. Впервые они встретились в доджо, и тогда она показалась ему больше похожей на зверька, чем на человека – так грациозно и быстро, движениями почти нежными, она отправляла на деревянный пол партнеров.
– Ну перестань. Май, – взмолился он, улыбаясь. – Пойдем куда-нибудь. Я хочу съесть дим-сум. Давай повеселимся. Она подняла к нему лицо:
– В тебя уже вселилось это чувство последней ночи, – она криво улыбнулась. Она знала, что такая улыбка портит красоту ее лица. – Я ведь понимаю, что это такое. Я была там, – она имела в виду Юго-Восточную Азию во время войны. – И у тебя сейчас появилось это чувство.
– Ты сошла с ума.
– Я заметила, как только ты вошел в дверь.
– Пойдем, – повторил он. – Ты же любишь дим-сум.
– Я не голодна, – ответила она. – К тому же не хочу, чтобы в моем последнем воспоминании ты сидел в каком-то пестро разукрашенном ресторане. У меня уже слишком много таких воспоминаний. Сегодня мы никуда не пойдем, – и она змейкой выскользнула у него из рук и начала расстегивать платье.
Следя за нею глазами, Трейси произнес:
– Нет, Май. Не сейчас.
Она повернулась, улыбнулась, широко раскинула руки.
– Ну, видишь?! – победным тоном воскликнула она. – Ты же хотел «повеселиться», – она умела его передразнивать. – Ты хотел поесть, ты хотел выпить, – она подошла к буфету, – ты же знаешь, выпивка здесь всегда найдется.
Трейси отвернулся к окну. В комнату врывались ароматы кипящего масла, специй, перца. Его внимание переключилось на аппетитные запахи кантонской кухни, и ему не хотелось отворачиваться от окна.
– Думаешь, я не знаю, почему ты начал ко мне ходить? – Она бесшумно подошла и стала рядом. – Я начала подозревать уже после первого твоего ночного кошмара, а после второго убедилась окончательно.
Трейси все же пришлось отвернуться от окна – разговор принял неприятное направление.
– Да все очень просто: ты мне понравилась.
– Ты хочешь сказать, что ты во мне кого-то увидел?
– Чепуха! Я...
– Значит, я на нее похожа, – убежденно произнесла она. Трейси никогда еще не видел ее такой. Обычно она была ласковой и тихой. Сейчас же губы ее искривились, обнажив маленькие острые зубы, от нее исходила та энергия и сила, которую он почувствовал в ней тогда, в доджо. Нет, она не могла нанести ему удар, но сгусток эмоций прорвал изнутри ее энергетическую защиту, и целью был он.
– Скажи мне, Трейси, что от нее видишь ты во мне? Могла ли я быть ее сестрой, племянницей, кузиной? – Теперь ее напряжение передалось ему, но он надеялся, что она сумеет сдержаться, иначе ему придется усмирять ее. А он не хотел причинить ей боль. – Многое во мне тебе напоминает Тису?
– Многое, – возможно, правда обезоружит ее? Он не двигался, зная, что если пошевелится, энергия, исходящая от нее, станет еще мощнее.
– Я не могу управлять своими чувствами, – осторожно произнес он. – Но ты должна знать, что это было не единственной причиной, из-за которой я пожелал тебя.
– Но было причиной.
– Да, – без колебаний ответил он.
– Ладно, – он почувствовал, что темная энергия тает. Но взрыв был слишком близок.
– Она, должно быть, очень много для тебя значила, – Май вернулась к буфету, как будто ничего особенного и не произошло. В ее голосе даже не осталось следов боли и ярости. – Ты до сих пор видишь ее во сне.
– Это было однажды.
Она повернулась к нему, в руке она держала бокал.
– И все? – он не ответил. Их взгляды встретились. – Вот почему тебя притянуло ко мне.
– Это было просто, – мягко произнес он. – Ты красивая, умная, у тебя прекрасное тело. Это было естественно.
Совсем как моя привязанность к Джону Холмгрену, подумал он. Он встретил этого человека, когда жизнь его, казалось, кончилась. Джон был его путеводной звездой, его дорогой к восстановлению. В относительном покое падающей от губернатора тени он мог думать, строить планы – правда, когда они познакомились, он был всего лишь членом муниципального совета. Но и тогда Трейси чувствовал, что рядом с Джоном он сможет отдохнуть, воспрянуть духом, дождаться, когда настанет время самому расправить крылья.
Боже, все это было как в другой жизни. Что сказал ему Джинсоку в день выпуска из Майнза? «Они выжмут тебя до последней капли, если ты им позволишь. Не жди от них сочувствия. Они используют людей, как электрические батарейки. И я не хочу, чтобы с тобой такое случилось. Только не с тобой».
Но теперь он понимал, что это с ним все же случилось... Он не понимал этого сначала, а потом стало слишком поздно. Они хорошо его подготовили, приучили идти не сворачивая, и идти быстро. Как же рад он был избавиться от них. Встретить Джона.
– Твои мысли так далеко, – прошептала Май. Она подошла к нему сзади, и он ощутил прикосновение ее груди, напрягшихся сосков. Да, Май права. Со смертью Джона Холмгрена его жизнь совершила новый поворот. Организатором судьбы Джона Холмгрена был Трейси. Это он превратил члена муниципального совета в губернатора, а потом бы... и в Президента. Так он запланировал. Но теперь не осталось ничего, кроме пепла. Он понял, что не хочет сдаваться, бросать все просто так.
– Твои мысли ушли в прошлое, – хрипло повторила Май. Ее гибкие, ищущие руки обвились вокруг него. – Но с прошлым уже ничего нельзя поделать, неужели тебе не ясно?
– Ты ошибаешься, – ответил он, по-прежнему глядя в окно. Снизу, с улицы до него доносились радостные детские голоса. – Прошлое держит ключи ко всему последующему.
Май прижалась щекой к его плечу. Она признавала правоту этих слов.
– Тогда пусть сегодняшняя ночь будет последней ночью, когда ты не будешь вспоминать.
Январь 1963 года
Пномпень, Камбоджа
– Какую веру исповедуешь ты?
– Я буддист, Лок Кру.
– Чем ты руководствуешься?
– Я следую за Буддой, наставником моим, я следую Учению, указующему мне путь, я следую порядку, как моей путеводной звезде.
Над левым плечом Преа Моа Пандитто, на подоконнике, стояла старинная деревянная шкатулка, и Киеу Сока пытался на нее не смотреть.
Во-первых, она была необычайно красива. Она была покрыта темно-бордовым лаком и изящно расписана желтой и изумрудно-зеленой красками.
– Кто есть Будда?
Во-вторых, на шкатулку падали лучи утреннего солнца, и она сверкала и переливалась.
– Он тот, кто волею своею достиг совершенства, просветления и спасения. Святой и мудрый гласитель Истины, – Киеу так отчаянно старался не отвлекаться, что даже голова закружилась.
– Есть ли Будда Бог, который предстал перед человечеством?
– Нет.
На шкатулку и на камень подоконника упала тень.
– Или есть Он посланник божий, который явился на землю, чтобы спасти человека?
– Нет, – взгляд темных глаз метнулся к шкатулке – по подоконнику полз жук. Черный, сверкающий, гладкий, похожий на пулю. Он с трудом начал взбираться по стенке шкатулки, по желтому и зеленому.
– Был ли Он существом человеческим?
Веки Киеу Сока слегка дрогнули – он постарался сосредоточиться.
– Нет, – ответил он. – Он был рожден человеком, но таким человеком, который рождается один раз во много тысячелетии. И лишь в детском восприятии людей может представать он «Богом» или «посланником Бога», – Киеу сам заметил, что голос звучит напряженно – результат того, что внимание его отвлеклось.
– В чем суть слова?
Жук притормозил у медного замка. Киеу Сока недоверчиво прищурился: в причудливом утреннем свете ему показалось, что жук пробует открыть замок. Невероятно!
– Пробужденный или Просветленный, – произнесен, почти не думая. – Это означает Того, кто своей собственной волей достиг высочайшей мудрости и морального совершенства, доступных сыну человеческому.
Преа Моа Пандитто наконец-то пошевельнулся. При рождении ему дали другое имя, но, став монахом, он отказался от имени, как и от много другого. На санскрите Преа означало, в зависимости от ситуации, «царь», «Будда» или «Бог», Моа – «великий», Пандитто – указание на то, что он был буддистским монахом. Но Киеу Сока обращался к нему «Лок Кру», что на языке кхмеров значило «учитель».
С точки зрения продолжительности человеческой жизни Преа Моа Пандитто был стариком. Но только с этой точки зрения. Если он утруждал себя воспоминанием о том, когда же он родился – а это случалось все реже и реже, поскольку время перестало значить для него то, что значило прежде, – Преа Моа Пандитто с удивлением отмечал, что живет на земле вот уже более восьмидесяти лет.
Выглядел он не старше, чем на пятьдесят – глаза его были полны жизни, мышцы крепки, лицо гладкое. Но тот, кто проник в суть всего сущего так глубоко, как проник Преа Моа Пандитто, уже не слышал тиканья земных часов, но внимал маятнику вселенной. Время более не отягощало его плечи, не тянуло душу вниз. Об этом он размышлял неоднократно, он полагал, что в этом – суть левитации.
– Сока, – произнес он голосом таким мягким, что внимание мальчика сразу же целиком обратилось к нему. – Когда ты родился?
– В день полнолуния в месяц май, – ответил мальчик официальной формулой.
– Это есть и дата рождения Будды, – глаза монаха, прекрасней которых мальчик ни у кого никогда не видел, глаза, переливавшиеся всеми цветами земли и неба, напряженно вглядывались в Киеу.
– Конечно же, Будда родился очень давно. В год пятьсот двадцать третий до начала эры западной Христианской цивилизации, – чудесные глаза закрылись. – Возможно, этим и объясняется такая огромная разница между ними.
– Я не понимаю.
Глаза Преа Моя Пандитто раскрылись вновь.
– Я знал, что ты не поймешь, – произнес он печально. Киеу Сока понял упрек.
– Вы сердитесь на меня, Лок Кру.
– Я ни на кого не сержусь, – ответил старый монах. Он поднял вверх раскрытую ладонь, до того лежавшую у него на коленях. – Но, пожалуйста, объясни мне, что так занимало тебя, если ты отвечал урок наизусть, а не от сердца.
– Верно ли, Лок Кру, что для вас не существует тайн?
Преа Моа Пандитто хранил молчание.
– Тогда вы знаете.
– Даже если я знаю, я хотел бы услышать ответ из твоих уст.
Киеу Сока наклонился вперед, глаза его сверкали:
– Но значит ли это, что вы действительно знаете?
Монах улыбнулся:
– Возможно, – он терпеливо ждал. Наконец мальчик указал пальцем:
– Вон там, на лакированной шкатулке, сидит жук.
Преа Моа Пандитто даже не повернул головы.
– И что, по-твоему, ему надо?
Киеу Сока пожал плечами:
– Не знаю. Кто может сказать, что кроется в мыслях насекомого?
– А если бы на его месте был ты? – прошептал монах. Мальчик задумался.
– Я бы хотел забраться внутрь.
– Да, – сказал монах. – Если тебе хочется открыть шкатулку, открой ее.
Мальчик встал, подошел к учителю. Дотянулся до подоконника. Когда тень его руки упала на жука, тот ринулся в раскрытое окно и исчез.
Киеу Сока стоял на цыпочках, склонив набок голову, он открывал замок. Крышка легко поднялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115