На открытке было написано:
«Он скажет: если империи суждено погибнуть, то пусть она сделает это с достоинством. После этого он возьмет в союзники тех, чьим главным переживанием является проклятие нибелунгов. Тех, кто жаждет бесцельной смерти, жертвоприношения, и всей душой стремится к нему. Если их враги будут желать победы, то эти всегда хотели героически погибнуть. Он возьмет их в союзники, чтобы погубить империю с достоинством, однако сам умрет раньше».
«А ведь это сказано обо мне и о немцах», – подумал он тогда, еще не представляя, что таила в себе «белая книга».
* * *
Поезд пересек внутреннюю границу с Польшей. Нижегородский стоял в коридоре и напряженно всматривался в проплывающий за окном вид, ловя каждую деталь. За последнее время ему много раз приходилось пересекать границы, но никогда это не вызывало такого волнения. Ведь это была Россия.
Возвращается он в нее или едет впервые? Нет, конечно, впервые. Это совершенно не та страна, где он родился. Савва прав. И все же здесь говорят на его родном языке, читают русские книги, здесь они свободно будут называть друг друга по имени-отчеству…
– Ты погляди, что пишут! – из купе с газетами в руках вышел Каратаев. – Вот только заголовки и краткие выжимки из передовиц: «Граф Берхтольд отзывает 10-й и 11-й пункты австро-венгерской ноты Белграду», «Военный кабинет кайзера объявил о выводе значительной части войск из Эльзаса», «Франция расценивает это решение как самый значительный шаг к миру, сделанный Германией за последние десять лет», «Лорд Грей приветствует мирные инициативы Центральных государств», «Пуанкаре не исключает возможности пересмотра марокканского вопроса». И так далее. Сегодня двадцатое сентября, Вадим. На Марне должны грохотать тысячи пушек, а здесь неподалеку сто австрийских, немецких и русских дивизий как раз в эти дни должны развертываться для битвы за Варшаву. А что мы наблюдаем? Сплошной политес! – Каратаев потряс ворохом газет. – По земле ходят десятки тысяч человек, которые должны бы уже валяться разорванными на куски. А они ходят!
– И пусть себе ходят, тебе-то что?
– Как это… – Каратаев посмотрел в дальний конец коридора и осекся. – Как это что? Та-ак, стало быть, я не обознался, – сказал он вдруг ни с того ни с сего.
Нижегородский вопросительно посмотрел на соотечественника.
– Видишь того типа, что стоит через четыре окна от нас? – тихо спросил Савва. – Да не крути ты башкой… смотри так.
– Тот маленький? Ну?
– Не узнаешь?
Нижегородский снова украдкой посмотрел в указанном направлении.
– Он отвернулся, как я его узнаю со спины? А что? Ты думаешь, слежка?
– Да нет, это совсем другое. Держу пари – нынешнее состояние дел, – пошуршал газетами Савва, – этому деятелю вовсе не по душе.
– Почему? Не говори загадками.
– А ты сперва угадай с трех раз, кто это такой. Даю подсказку: в прошлом году он написал Горькому, что «война Австгии с Госсией, – выговаривая букву „эр“, Савва вдруг стал картавить, – была бы очень полезной для геволюции штуковиной, однако маловегоятно, чтобы Фганц Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие». Ну? Есть версии?
– Иди ты! – вытаращил глаза Вадим. – Неужели?..
Прикрыв глаза, Каратаев едва заметно кивнул.
– Наверняка в его купе сидят жена и теща, – зашептал он. – Возвращаются из Галиции. Вот только теперь неясно, завербовали его немцы или нет. Понимаешь, в августе, если бы была война, австрийские власти должны были его арестовать за незаконное хранение оружия и продержать в тюрьме несколько дней. Ему даже предъявили бы обвинение в причастности к покушению на Фердинанда. Только все это блеф. Таким способом германская разведка хотела просто прибрать к рукам лидера крупной оппозиционной партии вражеского государства. И, как ты должен знать из школьного курса истории, ей это удалось. Бы, – добавил Савва. – История в нашем случае вполне приемлет сослагательное наклонение, потому что мы-то с тобой знаем, что так было бы, если бы… не мы с тобой.
– Я подойду! – дернулся в сторону Нижегородский.
– Стоять! – зашипел Каратаев. – Стоять! За ним могут следить. Ты забыл, что мы сами в бегах?
– Да я только познакомиться…
Савва затащил товарища в купе и запер дверь.
– Не нужно ни с кем знакомиться. Черт меня дернул вообще тебе сказать! Это ведь не юный мечтательный Гитлер, которого можно запихать на пароход и помахать ручкой. Ему сорок четыре года, за ним мощнейшая организация, боевые группы, он сидит на денежном мешке партии. Малейшее подозрение, и тебя уберут одним щелчком.
– Но, сказав «А», мы должны сказать и «Б», – зашептал Нижегордский. – Слушай, Саввыч, у меня родилась потрясающая идея…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
«Он скажет: если империи суждено погибнуть, то пусть она сделает это с достоинством. После этого он возьмет в союзники тех, чьим главным переживанием является проклятие нибелунгов. Тех, кто жаждет бесцельной смерти, жертвоприношения, и всей душой стремится к нему. Если их враги будут желать победы, то эти всегда хотели героически погибнуть. Он возьмет их в союзники, чтобы погубить империю с достоинством, однако сам умрет раньше».
«А ведь это сказано обо мне и о немцах», – подумал он тогда, еще не представляя, что таила в себе «белая книга».
* * *
Поезд пересек внутреннюю границу с Польшей. Нижегородский стоял в коридоре и напряженно всматривался в проплывающий за окном вид, ловя каждую деталь. За последнее время ему много раз приходилось пересекать границы, но никогда это не вызывало такого волнения. Ведь это была Россия.
Возвращается он в нее или едет впервые? Нет, конечно, впервые. Это совершенно не та страна, где он родился. Савва прав. И все же здесь говорят на его родном языке, читают русские книги, здесь они свободно будут называть друг друга по имени-отчеству…
– Ты погляди, что пишут! – из купе с газетами в руках вышел Каратаев. – Вот только заголовки и краткие выжимки из передовиц: «Граф Берхтольд отзывает 10-й и 11-й пункты австро-венгерской ноты Белграду», «Военный кабинет кайзера объявил о выводе значительной части войск из Эльзаса», «Франция расценивает это решение как самый значительный шаг к миру, сделанный Германией за последние десять лет», «Лорд Грей приветствует мирные инициативы Центральных государств», «Пуанкаре не исключает возможности пересмотра марокканского вопроса». И так далее. Сегодня двадцатое сентября, Вадим. На Марне должны грохотать тысячи пушек, а здесь неподалеку сто австрийских, немецких и русских дивизий как раз в эти дни должны развертываться для битвы за Варшаву. А что мы наблюдаем? Сплошной политес! – Каратаев потряс ворохом газет. – По земле ходят десятки тысяч человек, которые должны бы уже валяться разорванными на куски. А они ходят!
– И пусть себе ходят, тебе-то что?
– Как это… – Каратаев посмотрел в дальний конец коридора и осекся. – Как это что? Та-ак, стало быть, я не обознался, – сказал он вдруг ни с того ни с сего.
Нижегородский вопросительно посмотрел на соотечественника.
– Видишь того типа, что стоит через четыре окна от нас? – тихо спросил Савва. – Да не крути ты башкой… смотри так.
– Тот маленький? Ну?
– Не узнаешь?
Нижегородский снова украдкой посмотрел в указанном направлении.
– Он отвернулся, как я его узнаю со спины? А что? Ты думаешь, слежка?
– Да нет, это совсем другое. Держу пари – нынешнее состояние дел, – пошуршал газетами Савва, – этому деятелю вовсе не по душе.
– Почему? Не говори загадками.
– А ты сперва угадай с трех раз, кто это такой. Даю подсказку: в прошлом году он написал Горькому, что «война Австгии с Госсией, – выговаривая букву „эр“, Савва вдруг стал картавить, – была бы очень полезной для геволюции штуковиной, однако маловегоятно, чтобы Фганц Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие». Ну? Есть версии?
– Иди ты! – вытаращил глаза Вадим. – Неужели?..
Прикрыв глаза, Каратаев едва заметно кивнул.
– Наверняка в его купе сидят жена и теща, – зашептал он. – Возвращаются из Галиции. Вот только теперь неясно, завербовали его немцы или нет. Понимаешь, в августе, если бы была война, австрийские власти должны были его арестовать за незаконное хранение оружия и продержать в тюрьме несколько дней. Ему даже предъявили бы обвинение в причастности к покушению на Фердинанда. Только все это блеф. Таким способом германская разведка хотела просто прибрать к рукам лидера крупной оппозиционной партии вражеского государства. И, как ты должен знать из школьного курса истории, ей это удалось. Бы, – добавил Савва. – История в нашем случае вполне приемлет сослагательное наклонение, потому что мы-то с тобой знаем, что так было бы, если бы… не мы с тобой.
– Я подойду! – дернулся в сторону Нижегородский.
– Стоять! – зашипел Каратаев. – Стоять! За ним могут следить. Ты забыл, что мы сами в бегах?
– Да я только познакомиться…
Савва затащил товарища в купе и запер дверь.
– Не нужно ни с кем знакомиться. Черт меня дернул вообще тебе сказать! Это ведь не юный мечтательный Гитлер, которого можно запихать на пароход и помахать ручкой. Ему сорок четыре года, за ним мощнейшая организация, боевые группы, он сидит на денежном мешке партии. Малейшее подозрение, и тебя уберут одним щелчком.
– Но, сказав «А», мы должны сказать и «Б», – зашептал Нижегордский. – Слушай, Саввыч, у меня родилась потрясающая идея…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75