у тебя хоть деньги есть?
– Сегодня я выиграл на бегах, – простодушно сознался Каратаев. – Могу предложить… ну, скажем… двести марок… для начала.
– Не откажусь. А сколько выиграл-то? Да не таись ты. Грех таиться от современника. Я ведь не собираюсь тянуть с тебя, как попрошайка или шантажист. Я предлагаю себя в компаньоны. Твоя база данных дорогого стоит, но и верный соратник в этом чуждом нам мире не лишний. С кем ты еще сможешь поделиться сокровенным? Так сколько выиграл-то?
– Семь с половиной тысяч.
– Неплохо. Но ты, конечно, знал все результаты? Сколько было забегов?
– Восемь.
– Восемь? Восемь… восемь, – повторил задумчиво Нижегородский. – А что ж так мало выиграл? Знать все результаты и не прийти с ипподрома миллионером! Это что, из скромности?
– Ничего себе мало! Я начинал с тридцатки и ставил всего два раза.
– В восьми забегах ставил два раза? – искренне удивился Нижегородский. – А-а-а, понимаю, тебе было неловко перед остальными, теми, кто играл честно!
– Слушай, а не пошел бы ты! – Савва наконец-то перешел на «ты». – Я уже раз перед тем продулся вчистую и больше не хотел рисковать.
– Где продулся?
– Опять станешь умничать? В казино.
Каратаев рассказал, как было дело.
– Понятно, – на этот раз Вадим не стал смеяться. – Тебе повезло, что спасать твою задницу послали именно меня. Я научу как играть. Мы оставим их без штанов, лошадей и даже без игорных столов. Помнишь у Высоцкого? Останутся у них в домах игорных… – запел он. – Ладно, давай деньги. Да уж не двести, а хотя бы пятьсот. Надо срочно сменить часть гардероба, в первую очередь нательное белье. Но сначала в баню.
В прихожей, уже одевшись, он взял Каратаева за пуговицу рубахи и по-русски негромко сказал:
– Завтра, ровно в пять пополудни жду тебя здесь внизу. Подниматься не буду. Вздумаешь слинять – заявлю в полицию, что Август Флейтер – русский шпион. Тебя мигом найдут и посадят в кутузку. Пока.
Он стал спускаться по лестнице
– …Останутся у них в домах игорных одни хваленые зеленые столы… – доносилось до Саввы пение его слегка захмелевшего современника.
Линять Савва не собирался. Он понимал, что нужен Нижегородскому, причем нужен настолько, что тот должен пылинки с него сдувать. Ведь та самая палочка-выручалочка, о которой упомянул Вадим, была залогом и его будущего. Воспользоваться же ею, кроме законного владельца, не смог бы при всем желании никто на свете: старый очешник признавал только Саввины пальцы, причем живые, кожа которых заключает в себе пот определенного химического состава и питается живой кровью достаточно редкой четвертой группы.
Каратаев прибрал на столе, сел и задумался. Нижегородский конечно не прав: для первого раза деньги он выиграл вполне приличные. И хоть в пересчете на доллары его 7650 марок составляли 1822 бакса, а в английской валюте и вовсе смешную сумму – 374 фунта стерлингов, эти деньги позволяли одному человеку худо-бедно просуществовать лет восемь в комнатушке типа этой, или снять года на два приличную квартиру. И все же для начала крупной биржевой операции необходима сумма другого порядка. Значит, придется еще несколько раз засветиться в казино или на ипподромах. А вдвоем, да еще с таким знатоком игры, как описал себя Нижегородский (если, конечно, он не врет), сделать это будет гораздо сподручнее.
Каратаев так и не определился окончательно, сколько Денег ему необходимо для удовлетворения своих потребностей. Он вовсе не собирался становиться миллиардером и нуворишем. Просто хотел жить в большом хорошем доме, быть экономически и во всех остальных отношениях совершенно независимым, заниматься любимым делом и стать известным, уважаемым человеком вовсе не благодаря богатству. Как там у Достоевского: корысть – это сотня франков на обед и любовницу, а миллион – это уже идея. Это свобода, возможность посвятить себя не зарабатыванию на жизнь, а творчеству. Ведь смысл человеческой жизни – это творчество.
А впрочем, большие деньги открывают новые возможности и соблазны, которые, пока ты этих денег не имеешь, кажутся тебе неинтересными, чуждыми твоей природе. Ты даже смеешься над ними, но стоит ощутить в себе неведомое ранее финансовое могущество, как скромные мечты о трудолюбивом творчестве поблекнут, уступая место тому, что когда-то считалось тобой глупой прихотью богатеев.
На следующий день, когда мутное солнце уже опускалось в серую пелену над крышами Шенеберга, Каратаев прогуливался по набережной Шпрее, неподалеку от дома. Без четверти пять он вернулся на Фридрихштрассе и остановился напротив своего подъезда. Через несколько минут со стороны центра подъехал крытый экипаж. Савва скользнул по нему взглядом и хотел уже было отвернуться, но дверца кареты отворилась и послышался свист.
– Каратаев! Давай сюда!
Это был Нижегородский. Чисто выбритый, в новеньком котелке из черного фетра, белом кашне и вчерашнем, но вычищенном и отглаженном пальто. Он протянул руку, обтянутую темно-серой замшей.
– Здесь не принято снимать перчатку, когда здороваешься.
– Слушай, прекрати называть меня старым именем и вообще перестань говорить по-русски, – пробурчал Савва, забираясь в экипаж. – Я Август Максимилиан Флейтер. Запомни, наконец.
– Трогай, – Нижегородский стукнул кулаком в переднюю стенку кареты.
– Куда ты меня везешь?
– В новую жизнь, Августейший Максимилиан Флейтерович. Деньги с тобой?
– Ну взял две тысячи. А ты, я вижу, уже все спустил.
– Как видишь, даже на новое пальто не хватило На жалкие пятьсот марок на Курфюрстендамм не оденешься. К тому же были и другие расходы.
Сейчас Савва дал бы Нижегородскому не более тридцати. Тот был коротко подстрижен, благоухал одеколоном и имел, оказывается, достаточно аристократическую внешность. Нос с небольшой горбинкой и приплюснутыми ноздрями, тонкие, бледные, плотно сжатые губы с полоской усиков сверху, немного впалые щеки и несколько выступающий вперед подбородок. Кожа лица еще сохраняла летний загар, делая светло-голубые глаза еще более светлыми, а едва заметный шрам на верхней губе придавал сходство с каким-то известным киноартистом. «Наверное, тот еще ловелас», – подумал Каратаев.
Они переехали по мосту на другую сторону Шпрее.
– Так куда мы едем?
– Смотреть квартиру. Тут недалеко, в лесопарковой зоне на юго-западе. Район Далем. Или ты вечно собрался жить в своей комнатушке?
– Погоди, – возмутился Каратаев, – а ты чего, собственно говоря, раскомандовался? Я просил тебя о квартире? Может быть, ты возомнил себя моим покровителем или, того лучше, боссом? Я согласен тебе помочь, но не более того. Давай уж сразу расставим все точки над «i».
– Давай сначала посмотрим хату, а уж потом расставим точки, – как можно мягче сказал Нижегородский. – Вот увидишь, тебе понравится. Я что, зря зафрахтовал этот роскошный экипаж?
– Ладно, что за квартира? – смилостивился Каратаев. – Ты хочешь, чтобы мы поселились вместе?
– Я же не склоняю тебя к сожительству, – с наигранной обидой в голосе произнес Вадим. – А квартирка, судя по описанию, очень уютная. Две вместительные комнаты, соединенные с большой общей гостиной, столовая, кухня, ванная, помещеньице для прислуги. А вокруг! Парки, тишина. Между прочим, это престижный район. Наймем старушку-экономку, этакую миссис Хадсон. Кстати, есть телефон.
– Ну, не знаю…
– Если вас интересует цена, сэр, то готов лично оплачивать наши апартаменты из своего скромного трудового заработка. Ты только мне результаты забегов вовремя давай.
Нижегородский не соврал. Трехэтажный особняк был окружен высокими деревьями. Савва представил, как осенью эти благородные дубы и вязы должны устелить еще зеленую траву вокруг золотым ковром, расшив его красно-оранжевым узором. Неподалеку монотонно звонил колокол лютеранской церкви.
Квартира на третьем этаже вполне соответствовала строгому и одновременно парадному экстерьеру здания начала Второй империи. В большой гостиной не хватало только камина. Если к двум ее окнам встать лицом, то в стене по левую руку находились двери двух достаточно просторных спален, а по правую – вход в столовую, из которой, в свою очередь, одна дверь вела на кухню, а две другие в комнату для прислуги и в прихожую. Стена напротив окон была прорезана высокой двустворчатой дверью и увешана несколькими картинами в вычурных рамах. За дверью располагалась прихожая, далее ванная и туалет и, наконец, глухая персональная лестница до самого цоколя, не связанная с квартирами нижних этажей.
Хозяйка, пожилая вдова, уезжавшая на лечение за границу, попросила не портить мебель и не трогать картин. Но главным ее условием было дальнейшее пребывание здесь ее экономки (почти подруги) с ежемесячной оплатой в шестьдесят марок, так что вопрос о «миссис Хадсон» решился сам собой.
– Старая грымза будет за нами шпионить и обо всем ей докладывать, – шепнул Савве на ухо Нижегородский и тут же, обращаясь уже к хозяйке, подытожил все ранее сказанное и увиденное: – Итак, фрау Горслебен, завтра к десяти я приеду с нотариусом, мы все подпишем, и вы можете спокойно отправляться на Лазурный Берег.
– Я еду в Давос, – сухо прогнусавила вдова, – и мне нужна оплата за год вперед.
– Полгода, фрау Горслебен. Вторая половина сразу после Рождества.
– Но…
– Вы просите триста? Ведь так? Так вот, второе полугодие мы оплатим из расчета по триста пятьдесят!
Когда они оказались на улице, Каратаев набросился на своего чересчур активного современника:
– Тысяча восемьсот марок за полгода! Ты должен был сначала посоветоваться со мной!
– Двадцать четвертого числа мы купим весь этот дом, – распахивая перед Саввой дверцу экипажа, заверил его Нижегородский. – Все три этажа! Что ты считаешь без конца свои паршивые деньги? Успокойся и поехали к тебе. Нужно поменять мятые бумажки на приличные купюры или звонкую монету, а то вдова обидится. А потом прощайся со своей Гретхен и готовься к переезду.
– С какой еще Гретхен? – не понял Каратаев.
– С той розовощекой девицей, что называет тебя «герр Макс».
Через день они действительно переехали в тихий Далем. Вещей у них практически не было, и этот факт неприятно удивил подозрительную фрау Парсеваль, их кухарку и экономку.
Они поделили комнаты, впервые цивилизованно поужинали, сидя друг напротив друга по дальним сторонам большого стола, и наутро каждый занялся своими делами.
Нижегородский, выпросив еще триста марок, умотал куда-то на весь день. Савва заперся у себя, включил компьютер и стал просматривать ближайшие газеты, те, что еще только выйдут в последние дни года.
Вернувшись вечером, Вадим рассказывал:
– Представляешь, какая незадача, у них тут почти никто не играет в покер! Я потусовался в паре мест, кстати, и в «Фортуне» тоже. Нет, кое-кто, конечно, поигрывает, но большинство предпочитает тратить попусту время за всякими скатами и преферансами, корча из себя игроков.
– Покер, Вадим Алексеевич, вернется в Европу с американской армией в конце Первой мировой войны, – поучительно заметил Каратаев. Накануне он навел справки об этой игре с помощью своей компьютерной энциклопедии. – Так что придется подождать лет семь-восемь.
– Да ну?
– Точно. А если очень хочется, поезжай в Америку. Совсем скоро, кстати, туда отправляется новенький, с иголочки, «Титаник». Рекомендую. В первом классе соберется шикарная публика. Один граф Астор чего стоит. Я где-то читал, что его красная вечерняя жилетка оценивается в пятнадцать тысяч долларов. Вот где можно набить карман, если ты действительно знаток блефа, стритов и флэшей.
– Саввушка, а тебе не будет без меня одиноко?
Как-то вечером они сидели в гостиной и молчали. Погода, как и предсказал накануне Каратаев, испортилась. За окном в кронах деревьев старого парка выл ветер, а по голой земле белесыми струями мела поземка.
Нижегородский безо всякого интереса просматривал книги из хозяйской библиотеки, одну за другой вяло отбрасывая их в сторону. Каратаев прихлебывал из стакана горячий чай и украдкой посматривал на товарища.
– Послушай, Вадим, – сказал он нерешительно, когда очередная книжка была отшвырнута на угол дивана. – В ту нашу первую встречу ты сказал про жену и детей… Ну, помнишь…
– Ну сказал, и что?
– Да нет… так. Меня это, конечно, не касается…
– Что, совесть мучает?
– Ну…
– Расслабься. Мои жены меня бросили. Обе. Сначала первая, потом вторая. А что касается детей, – Нижегородский рассеянно посмотрел в пол, – есть у меня сын. Ему восемь, и к моим женам он не имеет отношения.
– Как это? Впрочем, понял, – спохватился Каратаев. – А почему они тебя бросили?
Нижегородский вытянул ноги, положил раскинутые руки на спинку дивана и наморщил лоб.
– Сам не пойму. Первая – лет шесть назад. Меня тогда привезли с гор на носилках. Свалился в пропасть и повредил позвоночник. Так вот, она приходила в больницу и все сокрушалась: встану ли я на ноги и когда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– Сегодня я выиграл на бегах, – простодушно сознался Каратаев. – Могу предложить… ну, скажем… двести марок… для начала.
– Не откажусь. А сколько выиграл-то? Да не таись ты. Грех таиться от современника. Я ведь не собираюсь тянуть с тебя, как попрошайка или шантажист. Я предлагаю себя в компаньоны. Твоя база данных дорогого стоит, но и верный соратник в этом чуждом нам мире не лишний. С кем ты еще сможешь поделиться сокровенным? Так сколько выиграл-то?
– Семь с половиной тысяч.
– Неплохо. Но ты, конечно, знал все результаты? Сколько было забегов?
– Восемь.
– Восемь? Восемь… восемь, – повторил задумчиво Нижегородский. – А что ж так мало выиграл? Знать все результаты и не прийти с ипподрома миллионером! Это что, из скромности?
– Ничего себе мало! Я начинал с тридцатки и ставил всего два раза.
– В восьми забегах ставил два раза? – искренне удивился Нижегородский. – А-а-а, понимаю, тебе было неловко перед остальными, теми, кто играл честно!
– Слушай, а не пошел бы ты! – Савва наконец-то перешел на «ты». – Я уже раз перед тем продулся вчистую и больше не хотел рисковать.
– Где продулся?
– Опять станешь умничать? В казино.
Каратаев рассказал, как было дело.
– Понятно, – на этот раз Вадим не стал смеяться. – Тебе повезло, что спасать твою задницу послали именно меня. Я научу как играть. Мы оставим их без штанов, лошадей и даже без игорных столов. Помнишь у Высоцкого? Останутся у них в домах игорных… – запел он. – Ладно, давай деньги. Да уж не двести, а хотя бы пятьсот. Надо срочно сменить часть гардероба, в первую очередь нательное белье. Но сначала в баню.
В прихожей, уже одевшись, он взял Каратаева за пуговицу рубахи и по-русски негромко сказал:
– Завтра, ровно в пять пополудни жду тебя здесь внизу. Подниматься не буду. Вздумаешь слинять – заявлю в полицию, что Август Флейтер – русский шпион. Тебя мигом найдут и посадят в кутузку. Пока.
Он стал спускаться по лестнице
– …Останутся у них в домах игорных одни хваленые зеленые столы… – доносилось до Саввы пение его слегка захмелевшего современника.
Линять Савва не собирался. Он понимал, что нужен Нижегородскому, причем нужен настолько, что тот должен пылинки с него сдувать. Ведь та самая палочка-выручалочка, о которой упомянул Вадим, была залогом и его будущего. Воспользоваться же ею, кроме законного владельца, не смог бы при всем желании никто на свете: старый очешник признавал только Саввины пальцы, причем живые, кожа которых заключает в себе пот определенного химического состава и питается живой кровью достаточно редкой четвертой группы.
Каратаев прибрал на столе, сел и задумался. Нижегородский конечно не прав: для первого раза деньги он выиграл вполне приличные. И хоть в пересчете на доллары его 7650 марок составляли 1822 бакса, а в английской валюте и вовсе смешную сумму – 374 фунта стерлингов, эти деньги позволяли одному человеку худо-бедно просуществовать лет восемь в комнатушке типа этой, или снять года на два приличную квартиру. И все же для начала крупной биржевой операции необходима сумма другого порядка. Значит, придется еще несколько раз засветиться в казино или на ипподромах. А вдвоем, да еще с таким знатоком игры, как описал себя Нижегородский (если, конечно, он не врет), сделать это будет гораздо сподручнее.
Каратаев так и не определился окончательно, сколько Денег ему необходимо для удовлетворения своих потребностей. Он вовсе не собирался становиться миллиардером и нуворишем. Просто хотел жить в большом хорошем доме, быть экономически и во всех остальных отношениях совершенно независимым, заниматься любимым делом и стать известным, уважаемым человеком вовсе не благодаря богатству. Как там у Достоевского: корысть – это сотня франков на обед и любовницу, а миллион – это уже идея. Это свобода, возможность посвятить себя не зарабатыванию на жизнь, а творчеству. Ведь смысл человеческой жизни – это творчество.
А впрочем, большие деньги открывают новые возможности и соблазны, которые, пока ты этих денег не имеешь, кажутся тебе неинтересными, чуждыми твоей природе. Ты даже смеешься над ними, но стоит ощутить в себе неведомое ранее финансовое могущество, как скромные мечты о трудолюбивом творчестве поблекнут, уступая место тому, что когда-то считалось тобой глупой прихотью богатеев.
На следующий день, когда мутное солнце уже опускалось в серую пелену над крышами Шенеберга, Каратаев прогуливался по набережной Шпрее, неподалеку от дома. Без четверти пять он вернулся на Фридрихштрассе и остановился напротив своего подъезда. Через несколько минут со стороны центра подъехал крытый экипаж. Савва скользнул по нему взглядом и хотел уже было отвернуться, но дверца кареты отворилась и послышался свист.
– Каратаев! Давай сюда!
Это был Нижегородский. Чисто выбритый, в новеньком котелке из черного фетра, белом кашне и вчерашнем, но вычищенном и отглаженном пальто. Он протянул руку, обтянутую темно-серой замшей.
– Здесь не принято снимать перчатку, когда здороваешься.
– Слушай, прекрати называть меня старым именем и вообще перестань говорить по-русски, – пробурчал Савва, забираясь в экипаж. – Я Август Максимилиан Флейтер. Запомни, наконец.
– Трогай, – Нижегородский стукнул кулаком в переднюю стенку кареты.
– Куда ты меня везешь?
– В новую жизнь, Августейший Максимилиан Флейтерович. Деньги с тобой?
– Ну взял две тысячи. А ты, я вижу, уже все спустил.
– Как видишь, даже на новое пальто не хватило На жалкие пятьсот марок на Курфюрстендамм не оденешься. К тому же были и другие расходы.
Сейчас Савва дал бы Нижегородскому не более тридцати. Тот был коротко подстрижен, благоухал одеколоном и имел, оказывается, достаточно аристократическую внешность. Нос с небольшой горбинкой и приплюснутыми ноздрями, тонкие, бледные, плотно сжатые губы с полоской усиков сверху, немного впалые щеки и несколько выступающий вперед подбородок. Кожа лица еще сохраняла летний загар, делая светло-голубые глаза еще более светлыми, а едва заметный шрам на верхней губе придавал сходство с каким-то известным киноартистом. «Наверное, тот еще ловелас», – подумал Каратаев.
Они переехали по мосту на другую сторону Шпрее.
– Так куда мы едем?
– Смотреть квартиру. Тут недалеко, в лесопарковой зоне на юго-западе. Район Далем. Или ты вечно собрался жить в своей комнатушке?
– Погоди, – возмутился Каратаев, – а ты чего, собственно говоря, раскомандовался? Я просил тебя о квартире? Может быть, ты возомнил себя моим покровителем или, того лучше, боссом? Я согласен тебе помочь, но не более того. Давай уж сразу расставим все точки над «i».
– Давай сначала посмотрим хату, а уж потом расставим точки, – как можно мягче сказал Нижегородский. – Вот увидишь, тебе понравится. Я что, зря зафрахтовал этот роскошный экипаж?
– Ладно, что за квартира? – смилостивился Каратаев. – Ты хочешь, чтобы мы поселились вместе?
– Я же не склоняю тебя к сожительству, – с наигранной обидой в голосе произнес Вадим. – А квартирка, судя по описанию, очень уютная. Две вместительные комнаты, соединенные с большой общей гостиной, столовая, кухня, ванная, помещеньице для прислуги. А вокруг! Парки, тишина. Между прочим, это престижный район. Наймем старушку-экономку, этакую миссис Хадсон. Кстати, есть телефон.
– Ну, не знаю…
– Если вас интересует цена, сэр, то готов лично оплачивать наши апартаменты из своего скромного трудового заработка. Ты только мне результаты забегов вовремя давай.
Нижегородский не соврал. Трехэтажный особняк был окружен высокими деревьями. Савва представил, как осенью эти благородные дубы и вязы должны устелить еще зеленую траву вокруг золотым ковром, расшив его красно-оранжевым узором. Неподалеку монотонно звонил колокол лютеранской церкви.
Квартира на третьем этаже вполне соответствовала строгому и одновременно парадному экстерьеру здания начала Второй империи. В большой гостиной не хватало только камина. Если к двум ее окнам встать лицом, то в стене по левую руку находились двери двух достаточно просторных спален, а по правую – вход в столовую, из которой, в свою очередь, одна дверь вела на кухню, а две другие в комнату для прислуги и в прихожую. Стена напротив окон была прорезана высокой двустворчатой дверью и увешана несколькими картинами в вычурных рамах. За дверью располагалась прихожая, далее ванная и туалет и, наконец, глухая персональная лестница до самого цоколя, не связанная с квартирами нижних этажей.
Хозяйка, пожилая вдова, уезжавшая на лечение за границу, попросила не портить мебель и не трогать картин. Но главным ее условием было дальнейшее пребывание здесь ее экономки (почти подруги) с ежемесячной оплатой в шестьдесят марок, так что вопрос о «миссис Хадсон» решился сам собой.
– Старая грымза будет за нами шпионить и обо всем ей докладывать, – шепнул Савве на ухо Нижегородский и тут же, обращаясь уже к хозяйке, подытожил все ранее сказанное и увиденное: – Итак, фрау Горслебен, завтра к десяти я приеду с нотариусом, мы все подпишем, и вы можете спокойно отправляться на Лазурный Берег.
– Я еду в Давос, – сухо прогнусавила вдова, – и мне нужна оплата за год вперед.
– Полгода, фрау Горслебен. Вторая половина сразу после Рождества.
– Но…
– Вы просите триста? Ведь так? Так вот, второе полугодие мы оплатим из расчета по триста пятьдесят!
Когда они оказались на улице, Каратаев набросился на своего чересчур активного современника:
– Тысяча восемьсот марок за полгода! Ты должен был сначала посоветоваться со мной!
– Двадцать четвертого числа мы купим весь этот дом, – распахивая перед Саввой дверцу экипажа, заверил его Нижегородский. – Все три этажа! Что ты считаешь без конца свои паршивые деньги? Успокойся и поехали к тебе. Нужно поменять мятые бумажки на приличные купюры или звонкую монету, а то вдова обидится. А потом прощайся со своей Гретхен и готовься к переезду.
– С какой еще Гретхен? – не понял Каратаев.
– С той розовощекой девицей, что называет тебя «герр Макс».
Через день они действительно переехали в тихий Далем. Вещей у них практически не было, и этот факт неприятно удивил подозрительную фрау Парсеваль, их кухарку и экономку.
Они поделили комнаты, впервые цивилизованно поужинали, сидя друг напротив друга по дальним сторонам большого стола, и наутро каждый занялся своими делами.
Нижегородский, выпросив еще триста марок, умотал куда-то на весь день. Савва заперся у себя, включил компьютер и стал просматривать ближайшие газеты, те, что еще только выйдут в последние дни года.
Вернувшись вечером, Вадим рассказывал:
– Представляешь, какая незадача, у них тут почти никто не играет в покер! Я потусовался в паре мест, кстати, и в «Фортуне» тоже. Нет, кое-кто, конечно, поигрывает, но большинство предпочитает тратить попусту время за всякими скатами и преферансами, корча из себя игроков.
– Покер, Вадим Алексеевич, вернется в Европу с американской армией в конце Первой мировой войны, – поучительно заметил Каратаев. Накануне он навел справки об этой игре с помощью своей компьютерной энциклопедии. – Так что придется подождать лет семь-восемь.
– Да ну?
– Точно. А если очень хочется, поезжай в Америку. Совсем скоро, кстати, туда отправляется новенький, с иголочки, «Титаник». Рекомендую. В первом классе соберется шикарная публика. Один граф Астор чего стоит. Я где-то читал, что его красная вечерняя жилетка оценивается в пятнадцать тысяч долларов. Вот где можно набить карман, если ты действительно знаток блефа, стритов и флэшей.
– Саввушка, а тебе не будет без меня одиноко?
Как-то вечером они сидели в гостиной и молчали. Погода, как и предсказал накануне Каратаев, испортилась. За окном в кронах деревьев старого парка выл ветер, а по голой земле белесыми струями мела поземка.
Нижегородский безо всякого интереса просматривал книги из хозяйской библиотеки, одну за другой вяло отбрасывая их в сторону. Каратаев прихлебывал из стакана горячий чай и украдкой посматривал на товарища.
– Послушай, Вадим, – сказал он нерешительно, когда очередная книжка была отшвырнута на угол дивана. – В ту нашу первую встречу ты сказал про жену и детей… Ну, помнишь…
– Ну сказал, и что?
– Да нет… так. Меня это, конечно, не касается…
– Что, совесть мучает?
– Ну…
– Расслабься. Мои жены меня бросили. Обе. Сначала первая, потом вторая. А что касается детей, – Нижегородский рассеянно посмотрел в пол, – есть у меня сын. Ему восемь, и к моим женам он не имеет отношения.
– Как это? Впрочем, понял, – спохватился Каратаев. – А почему они тебя бросили?
Нижегородский вытянул ноги, положил раскинутые руки на спинку дивана и наморщил лоб.
– Сам не пойму. Первая – лет шесть назад. Меня тогда привезли с гор на носилках. Свалился в пропасть и повредил позвоночник. Так вот, она приходила в больницу и все сокрушалась: встану ли я на ноги и когда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75