Как раз в эти июльские дни на пароходе по Нилу из Луксора доставляют десятки мумий, вывезенных Эмилем Бругшем из Бибан-эль-Молукского ущелья. Когда-то все они были извлечены жрецами из своих разоренных склепов и перенесены в новый тайник, где пролежали двадцать девять веков. Травиранус наблюдает в порту столпотворение, вызванное выгрузкой саркофагов. Ружейная пальба и женский плач сопровождают останки могущественных правителей Нового царства: Яхмоса I, Тутмоса III, Рамсеса II и других. Их переносят в подвалы музея. Однако набеги грабителей, которым подверглись фараоны Восемнадцатой и Девятнадцатой династий в своих первоначальных усыпальницах, не прошли даром – все мумии находились в плачевном состоянии.
Вернувшись домой, Травиранус твердо решает: целью его жизни станут поиски неразграбленной гробницы фараона. Тот, кто найдет ее первым, обессмертит свое имя. Но, может быть, таких захоронений не осталось и он ставит перед собой невыполнимую задачу? Нет, как Шлиман поверил в Трою, так и он, Адам Травиранус, верит в то, что древним жрецам удалось спасти хотя бы одного мертвого правителя от воров и осквернителей. И этот фараон – его.
В начале следующей зимы он берет большой отпуск и возвращается в Египет как частное лицо. Он знает, что уже знаменитый к тому времени Флиндерс Питри роется где-то в районе Фив. Адам покупает билет на пароход и поднимается по Нилу в Верхний Египет. Приобретя двух верблюдов и наняв проводника, Травиранус отправляется на поиски англичанина. Он находит его неподалеку от заброшенного селения Телль-эль-Амарна и представляется немецким туристом, помешанным на тайнах древней истории. Он просит у английского археолога позволения поработать в его группе простым рабочим, разумеется безо всякой оплаты. Уильям Флиндерс Питри, чья кожа от многих лет, проведенных в пустыне, высохла и потемнела, как у древней мумии, а бледно-голубые глаза, казалось, совершенно выцвели от нещадного солнца, не стал возражать. Скоро он понял, что немец слукавил, назвавшись простым любителем. Адам умел читать глиняные таблички с клинописью на аккадском языке, прекрасно разбирался в картушах, безошибочно определяя по их виду статус погребенной мумии. Он был неопытным раскопщиком, но мог дать фору многим кабинетным теоретикам. Кроме всего прочего, немец прекрасно рисовал карандашом и акварелью, что в темных и узких подземельях, расписанные стены которых не могли быть сфотографированы, оказалось незаменимым качеством. Однажды Питри поручает ему взять проводника, помощника и с трехсуточным запасом пищи и воды отправиться в находящееся поблизости ущелье Бибан-эль-Молук к «Вратам царей». Ему предстояло зарисовать кое-какие фрески – вести раскопки в ту зиму в том месте было запрещено.
Однажды под вечер, когда помощник с проводником уже готовили ужин, Травиранус спустился в одну из давно опустевших усыпальниц. В свете факела он стал разглядывать полуразрушенный саркофаг, принадлежавший, вероятно, жрецу или царедворцу времен фараона-отступника Эхнатона. Все ценное здесь было украдено как минимум два тысячелетия назад, о чем свидетельствовал еще Страбон, побывавший в этих местах в I веке.
Собираясь уже уходить, Адам вдруг присел на корточки и просунул руку в простенок между торцом алебастровой гробницы и стеной, куда не проникал свет его факела. В куче мусора и песка его пальцы нащупали небольшой продолговатый предмет. Он вытащил его и рассмотрел. Это оказался обломок какого-то минерала, походивший на кристалл каменной соли, только он был тяжелее и не крошился от удара. Не придав своей находке особого значения, Травиранус сунул ее в карман, а, поднявшись наверх, переложил в походную сумку. Он знал, что древние египтяне, как, впрочем, и весь Древний мир, не ценили алмазы, не в силах их обработать и, следовательно, постигнуть. Им они предпочитали лазуриты и всякие самоцветы, поэтому мелькнувшая было мысль о том, что найденный кристалл может быть алмазом, показалась немцу маловероятной.
На следующий день Адам проснулся раньше остальных. Еще только начинало светать. Он решил встретить восход солнца так, как, вероятно, встречал его богоотступник, поэт и фараон Эхнатон, выстроивший здесь, на восточном берегу Нила, окруженном знойными скалами, свою новую столицу. Травиранус прошел в самый центр едва поднимавшихся из песка развалин города и встал напротив Царских Врат – ущелья, прорезавшего гору Дехенет, прозванную арабами эль-Курн. Небо здесь никогда не закрывали облака, и край солнечного диска появился в разрыве скал внезапно, ослепив и ошеломив немецкого археолога. От неожиданности он отшатнулся и прикрылся рукой. Должно быть, точно так же три с половиной тысячи лет назад солнечное божество Атон поднимало в небо сверкающий символ своего могущества. Адам увидел, как оранжевый свет заливает долину, а тени от желтых скал стремительно укорачиваются. Еще немного, и они втянутся в узкие коридоры ущелий и затаятся там до вечера.
Травиранус сунул руку в карман и с удивлением обнаружил, что камень, спрятанный им накануне вечером в сумке – он это отчетливо помнил, – снова с ним. Он достал его и еще раз внимательно рассмотрел (в этом месте Нижегородский прочел детальное описание их «Английского призрака» и окончательно убедился, к чему вся эта затея). Адам понимал, что это не лазурит и не украшение. Тогда как он оказался в усыпальнице, куда не допускалось ни одного лишнего предмета? Может, его принесли туда бродяги-отшельники, разбойники или первые христиане, использовавшие древние пещеры и подземелья в качестве убежищ? Одно несомненно – кристалл оказывал на него какое-то воздействие, и он твердо решил сохранить свой трофей в качестве сувенира, хотя прекрасно знал, что все найденное на раскопках по приезде в Каир надлежит показать инспектору Комитета египетских древностей. Чиновник мог разрешить вывезти кристалл из страны, а мог и запретить.
В тот же день Адам и его маленький отряд возвратились в базовый лагерь. Он не знал, что как раз накануне Ахмед Ораби-паша поднял восстание против хедива и его англо-французских опекунов. Отряды мятежного полковника регулярной египетской армии атаковали английские гарнизоны. Каким-то образом о восстании стало известно местным жителям из деревни эль-Курна, расположенной в нескольких километрах от эль-Амарны. Рабочие, набранные из этого селения, стали покидать экспедицию, опасаясь, что их помощь англичанам может не понравиться патриотам. Раскопки пришлось прекратить, все найденное спешно замуровать в одной из усыпальниц и, сняв лагерь, возвращаться на север.
Дорога была непростой. Их маленький пароходик несколько раз останавливали и досматривали, а однажды даже обстреляли с берега. В эти дни Адам почувствовал недомогание. Врач Уильяма Питри начал лечить его от малярии, но немцу становилось только хуже. В Александрии, куда они добрались лишь через две недели, царили хаос и смятение. С моря город уже блокировал англо-французский флот, однако в стане европейских союзников произошел разлад. Французы отказались от идеи интервенции, и ситуация никак не разрешалась. К этому времени Адам окончательно слег. Он был бы оставлен в одной из местных больниц, если бы не последний, готовившийся к отплытию из блокированной Александрии немецкий пароход, капитан которого согласился забрать соотечественника.
Вернувшись в Германию, Травиранус еще долго болел. Он лежал в своей берлинской квартире, за ним ухаживал кто-то из родственников, его навещали врач и медицинская cecтpa-монашка. Однажды, когда ему стало лучше, он вспомнил о кристалле из Долины Царей. Почти все его вещи пропали еще по дороге в Александрию. Наверняка пропал и тот камень. Но каково же было его удивление, когда, выдвинув однажды ящик своего письменного стола, Адам сначала услыхал звук – что-то брякало, перекатываясь по фанерному дну, – а потом и увидел свой камень. Тогда, в тот самый момент он вдруг явственно почувствовал, что белый кристалл преследует его. Он сросся с ним в одно целое и управляет его волей. Но это ощущение быстро прошло. В конце концов Травиранус поправился, вернулся в университет, но… это был другой человек.
Он стал раздражителен и завистлив. Узнав, что как раз на днях Шлиман подарил свои «сокровища Приама» Берлину, за что был удостоен кайзером титула «почетный гражданин города», Травиранус выступил с гневной статьей и обвинениями в незаконном вывозе из Турции принадлежащих ей исторических ценностей. Он доказывал, что вовсе не легендарный Илион был отрыт купцом-дилетантом, что тот только разрушил исторические слои этого города, проскочив нужный, и вместе со своей женой насобирал тысячи золотых ваз и кубков где попало. Он назвал Шлимана обыкновенным торгашом, мечтавшим только повыгоднее продать свои находки, а когда ни Франция, ни Россия, ни Англия не согласились их купить, тот вынужден был «подарить» их Берлину.
Семена гнева и зависти упали на благодатную почву. Научный мир Германии не хотел признавать за своим неученым соотечественником прав первооткрывателя. Троянские сокровища не стали выставлять, упрятав в хранилищах. Турецкое же правительство, видя такой настрой общественного мнения, инициировало судебный процесс, обвинив Генриха Шлимана в краже.
Травиранус ликовал. Он продолжал громить и добивать археолога-самоучку, которым еще недавно искренне восхищался. А когда тот внезапно умер, пятидесятилетний доктор Адам Травиранус вдруг потерял к нему и его книгам всякий интерес…
Старик из пивной рассказывал свою историю от первого лица, но так, будто говорил о другом человеке. К своему собеседнику он изредка обращался «мой молодой друг».
– Я еще несколько раз приезжал в Египет, но все мои находки, а их было не так много, не приносили мне удовлетворения. Мне постоянно казалось, что я иду по следам других, более талантливых и удачливых, и это причиняло мне душевные муки. В конце концов я решил бросить практическую археологию. Страсть обличения подвигла меня на написание еще одной статьи. В ней я обвинил немецких ученых, тайно вывозивших из Египта обмазанные гипсом статуи. Вы, мой молодой друг, наверняка помните недавний скандал с бюстом Нефертити и другими скульптурами? Наши археологи обманули Департамент древностей, и теперь концессию грозят передать английскому Фонду исследования Египта. – Старик вздохнул и попросил принести себе еще одну кружку. – Я же впервые заговорил об этом двадцать лет назад. Я сказал правду, быть может, немного сгустив краски. Этого мне тогда не простили. За клевету меня лишили докторантуры, и вскоре я был вынужден уйти из университета, громко хлопнув дверью. Впрочем, мое падение как ученого началось задолго до того дня. А с этого момента я стал опускаться и как личность. Деньги у меня водились, а значит, нашлись и друзья. С их помощью я пристрастился к алкоголю, хотя и тешил себя мыслью, что все это временно, кризис пройдет, и я уеду туда, где, как мне казалось, осталась моя опаленная солнцем Атона душа. Когда я натыкался взглядом на корешки и обложки книг, которые написали мои более счастливые коллеги, мое сердце будто сжимала костлявая рука. Порой мне казалось, что «Десять лет раскопок в Египте» Уильяма Питри, книги Мариэтта, Бельцони, Масперо, Ларэ, пылившиеся на полках моих книжных шкафов, смотрели на меня с укором, а то и с презрением. Однажды в порыве безумия я сбросил их на пол и принялся топтать ногами.
Старик тяжело задышал, схватил обеими руками кружку и долго жадно пил.
– Крепкие напитки, абсент, а порой и кокаин быстро, в течение одного года сделали свое дело. Последние мечты мои увяли. Изорванные когда-то книги я подклеил и убрал с глаз подальше. Но с этого времени меня стали преследовать ночные кошмары, вернее, всегда один и тот же сон: будто я снова стою посреди едва различимых развалин города Ахетатона и ожидаю восхода солнца. Затем я иду к скалам и зачем-то ищу в них проход. Я нахожу узкую щель, прорезавшую отвесную стену до самого верха и вхожу в нее, словно в извилистый коридор. Мне кажется, что вдали меня ждет нечто особенное, то, что я искал всю свою жизнь. Я иду по узкому проходу, ощущая, как с каждым моим шагом его стены все более сближаются. Но выход уже близок. Там что-то сверкает. Я вижу росписи на стенах большой комнаты, заваленной золотом и уставленной статуями, и продолжаю протискиваться к ней. Я уже повернулся боком. Шершавый гранит цепляется за мою одежду. Наконец я понимаю, что не могу продвинуться дальше ни на дюйм, и хочу повернуть назад. Но коридор позади так же узок, и ужас сковывает мое сознание. Я слышу шорох песка, чувствую, как что-то обвивается вокруг моих ног. Это Меретсегер – богиня-змея, повелительница этих гор, охраняющая покой фараонов и цариц. Становится темно, а ведь совсем недавно был восход. Я слышу еще какой-то шум и догадываюсь, что это движутся жуки скарабеи – падальщики пустыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Вернувшись домой, Травиранус твердо решает: целью его жизни станут поиски неразграбленной гробницы фараона. Тот, кто найдет ее первым, обессмертит свое имя. Но, может быть, таких захоронений не осталось и он ставит перед собой невыполнимую задачу? Нет, как Шлиман поверил в Трою, так и он, Адам Травиранус, верит в то, что древним жрецам удалось спасти хотя бы одного мертвого правителя от воров и осквернителей. И этот фараон – его.
В начале следующей зимы он берет большой отпуск и возвращается в Египет как частное лицо. Он знает, что уже знаменитый к тому времени Флиндерс Питри роется где-то в районе Фив. Адам покупает билет на пароход и поднимается по Нилу в Верхний Египет. Приобретя двух верблюдов и наняв проводника, Травиранус отправляется на поиски англичанина. Он находит его неподалеку от заброшенного селения Телль-эль-Амарна и представляется немецким туристом, помешанным на тайнах древней истории. Он просит у английского археолога позволения поработать в его группе простым рабочим, разумеется безо всякой оплаты. Уильям Флиндерс Питри, чья кожа от многих лет, проведенных в пустыне, высохла и потемнела, как у древней мумии, а бледно-голубые глаза, казалось, совершенно выцвели от нещадного солнца, не стал возражать. Скоро он понял, что немец слукавил, назвавшись простым любителем. Адам умел читать глиняные таблички с клинописью на аккадском языке, прекрасно разбирался в картушах, безошибочно определяя по их виду статус погребенной мумии. Он был неопытным раскопщиком, но мог дать фору многим кабинетным теоретикам. Кроме всего прочего, немец прекрасно рисовал карандашом и акварелью, что в темных и узких подземельях, расписанные стены которых не могли быть сфотографированы, оказалось незаменимым качеством. Однажды Питри поручает ему взять проводника, помощника и с трехсуточным запасом пищи и воды отправиться в находящееся поблизости ущелье Бибан-эль-Молук к «Вратам царей». Ему предстояло зарисовать кое-какие фрески – вести раскопки в ту зиму в том месте было запрещено.
Однажды под вечер, когда помощник с проводником уже готовили ужин, Травиранус спустился в одну из давно опустевших усыпальниц. В свете факела он стал разглядывать полуразрушенный саркофаг, принадлежавший, вероятно, жрецу или царедворцу времен фараона-отступника Эхнатона. Все ценное здесь было украдено как минимум два тысячелетия назад, о чем свидетельствовал еще Страбон, побывавший в этих местах в I веке.
Собираясь уже уходить, Адам вдруг присел на корточки и просунул руку в простенок между торцом алебастровой гробницы и стеной, куда не проникал свет его факела. В куче мусора и песка его пальцы нащупали небольшой продолговатый предмет. Он вытащил его и рассмотрел. Это оказался обломок какого-то минерала, походивший на кристалл каменной соли, только он был тяжелее и не крошился от удара. Не придав своей находке особого значения, Травиранус сунул ее в карман, а, поднявшись наверх, переложил в походную сумку. Он знал, что древние египтяне, как, впрочем, и весь Древний мир, не ценили алмазы, не в силах их обработать и, следовательно, постигнуть. Им они предпочитали лазуриты и всякие самоцветы, поэтому мелькнувшая было мысль о том, что найденный кристалл может быть алмазом, показалась немцу маловероятной.
На следующий день Адам проснулся раньше остальных. Еще только начинало светать. Он решил встретить восход солнца так, как, вероятно, встречал его богоотступник, поэт и фараон Эхнатон, выстроивший здесь, на восточном берегу Нила, окруженном знойными скалами, свою новую столицу. Травиранус прошел в самый центр едва поднимавшихся из песка развалин города и встал напротив Царских Врат – ущелья, прорезавшего гору Дехенет, прозванную арабами эль-Курн. Небо здесь никогда не закрывали облака, и край солнечного диска появился в разрыве скал внезапно, ослепив и ошеломив немецкого археолога. От неожиданности он отшатнулся и прикрылся рукой. Должно быть, точно так же три с половиной тысячи лет назад солнечное божество Атон поднимало в небо сверкающий символ своего могущества. Адам увидел, как оранжевый свет заливает долину, а тени от желтых скал стремительно укорачиваются. Еще немного, и они втянутся в узкие коридоры ущелий и затаятся там до вечера.
Травиранус сунул руку в карман и с удивлением обнаружил, что камень, спрятанный им накануне вечером в сумке – он это отчетливо помнил, – снова с ним. Он достал его и еще раз внимательно рассмотрел (в этом месте Нижегородский прочел детальное описание их «Английского призрака» и окончательно убедился, к чему вся эта затея). Адам понимал, что это не лазурит и не украшение. Тогда как он оказался в усыпальнице, куда не допускалось ни одного лишнего предмета? Может, его принесли туда бродяги-отшельники, разбойники или первые христиане, использовавшие древние пещеры и подземелья в качестве убежищ? Одно несомненно – кристалл оказывал на него какое-то воздействие, и он твердо решил сохранить свой трофей в качестве сувенира, хотя прекрасно знал, что все найденное на раскопках по приезде в Каир надлежит показать инспектору Комитета египетских древностей. Чиновник мог разрешить вывезти кристалл из страны, а мог и запретить.
В тот же день Адам и его маленький отряд возвратились в базовый лагерь. Он не знал, что как раз накануне Ахмед Ораби-паша поднял восстание против хедива и его англо-французских опекунов. Отряды мятежного полковника регулярной египетской армии атаковали английские гарнизоны. Каким-то образом о восстании стало известно местным жителям из деревни эль-Курна, расположенной в нескольких километрах от эль-Амарны. Рабочие, набранные из этого селения, стали покидать экспедицию, опасаясь, что их помощь англичанам может не понравиться патриотам. Раскопки пришлось прекратить, все найденное спешно замуровать в одной из усыпальниц и, сняв лагерь, возвращаться на север.
Дорога была непростой. Их маленький пароходик несколько раз останавливали и досматривали, а однажды даже обстреляли с берега. В эти дни Адам почувствовал недомогание. Врач Уильяма Питри начал лечить его от малярии, но немцу становилось только хуже. В Александрии, куда они добрались лишь через две недели, царили хаос и смятение. С моря город уже блокировал англо-французский флот, однако в стане европейских союзников произошел разлад. Французы отказались от идеи интервенции, и ситуация никак не разрешалась. К этому времени Адам окончательно слег. Он был бы оставлен в одной из местных больниц, если бы не последний, готовившийся к отплытию из блокированной Александрии немецкий пароход, капитан которого согласился забрать соотечественника.
Вернувшись в Германию, Травиранус еще долго болел. Он лежал в своей берлинской квартире, за ним ухаживал кто-то из родственников, его навещали врач и медицинская cecтpa-монашка. Однажды, когда ему стало лучше, он вспомнил о кристалле из Долины Царей. Почти все его вещи пропали еще по дороге в Александрию. Наверняка пропал и тот камень. Но каково же было его удивление, когда, выдвинув однажды ящик своего письменного стола, Адам сначала услыхал звук – что-то брякало, перекатываясь по фанерному дну, – а потом и увидел свой камень. Тогда, в тот самый момент он вдруг явственно почувствовал, что белый кристалл преследует его. Он сросся с ним в одно целое и управляет его волей. Но это ощущение быстро прошло. В конце концов Травиранус поправился, вернулся в университет, но… это был другой человек.
Он стал раздражителен и завистлив. Узнав, что как раз на днях Шлиман подарил свои «сокровища Приама» Берлину, за что был удостоен кайзером титула «почетный гражданин города», Травиранус выступил с гневной статьей и обвинениями в незаконном вывозе из Турции принадлежащих ей исторических ценностей. Он доказывал, что вовсе не легендарный Илион был отрыт купцом-дилетантом, что тот только разрушил исторические слои этого города, проскочив нужный, и вместе со своей женой насобирал тысячи золотых ваз и кубков где попало. Он назвал Шлимана обыкновенным торгашом, мечтавшим только повыгоднее продать свои находки, а когда ни Франция, ни Россия, ни Англия не согласились их купить, тот вынужден был «подарить» их Берлину.
Семена гнева и зависти упали на благодатную почву. Научный мир Германии не хотел признавать за своим неученым соотечественником прав первооткрывателя. Троянские сокровища не стали выставлять, упрятав в хранилищах. Турецкое же правительство, видя такой настрой общественного мнения, инициировало судебный процесс, обвинив Генриха Шлимана в краже.
Травиранус ликовал. Он продолжал громить и добивать археолога-самоучку, которым еще недавно искренне восхищался. А когда тот внезапно умер, пятидесятилетний доктор Адам Травиранус вдруг потерял к нему и его книгам всякий интерес…
Старик из пивной рассказывал свою историю от первого лица, но так, будто говорил о другом человеке. К своему собеседнику он изредка обращался «мой молодой друг».
– Я еще несколько раз приезжал в Египет, но все мои находки, а их было не так много, не приносили мне удовлетворения. Мне постоянно казалось, что я иду по следам других, более талантливых и удачливых, и это причиняло мне душевные муки. В конце концов я решил бросить практическую археологию. Страсть обличения подвигла меня на написание еще одной статьи. В ней я обвинил немецких ученых, тайно вывозивших из Египта обмазанные гипсом статуи. Вы, мой молодой друг, наверняка помните недавний скандал с бюстом Нефертити и другими скульптурами? Наши археологи обманули Департамент древностей, и теперь концессию грозят передать английскому Фонду исследования Египта. – Старик вздохнул и попросил принести себе еще одну кружку. – Я же впервые заговорил об этом двадцать лет назад. Я сказал правду, быть может, немного сгустив краски. Этого мне тогда не простили. За клевету меня лишили докторантуры, и вскоре я был вынужден уйти из университета, громко хлопнув дверью. Впрочем, мое падение как ученого началось задолго до того дня. А с этого момента я стал опускаться и как личность. Деньги у меня водились, а значит, нашлись и друзья. С их помощью я пристрастился к алкоголю, хотя и тешил себя мыслью, что все это временно, кризис пройдет, и я уеду туда, где, как мне казалось, осталась моя опаленная солнцем Атона душа. Когда я натыкался взглядом на корешки и обложки книг, которые написали мои более счастливые коллеги, мое сердце будто сжимала костлявая рука. Порой мне казалось, что «Десять лет раскопок в Египте» Уильяма Питри, книги Мариэтта, Бельцони, Масперо, Ларэ, пылившиеся на полках моих книжных шкафов, смотрели на меня с укором, а то и с презрением. Однажды в порыве безумия я сбросил их на пол и принялся топтать ногами.
Старик тяжело задышал, схватил обеими руками кружку и долго жадно пил.
– Крепкие напитки, абсент, а порой и кокаин быстро, в течение одного года сделали свое дело. Последние мечты мои увяли. Изорванные когда-то книги я подклеил и убрал с глаз подальше. Но с этого времени меня стали преследовать ночные кошмары, вернее, всегда один и тот же сон: будто я снова стою посреди едва различимых развалин города Ахетатона и ожидаю восхода солнца. Затем я иду к скалам и зачем-то ищу в них проход. Я нахожу узкую щель, прорезавшую отвесную стену до самого верха и вхожу в нее, словно в извилистый коридор. Мне кажется, что вдали меня ждет нечто особенное, то, что я искал всю свою жизнь. Я иду по узкому проходу, ощущая, как с каждым моим шагом его стены все более сближаются. Но выход уже близок. Там что-то сверкает. Я вижу росписи на стенах большой комнаты, заваленной золотом и уставленной статуями, и продолжаю протискиваться к ней. Я уже повернулся боком. Шершавый гранит цепляется за мою одежду. Наконец я понимаю, что не могу продвинуться дальше ни на дюйм, и хочу повернуть назад. Но коридор позади так же узок, и ужас сковывает мое сознание. Я слышу шорох песка, чувствую, как что-то обвивается вокруг моих ног. Это Меретсегер – богиня-змея, повелительница этих гор, охраняющая покой фараонов и цариц. Становится темно, а ведь совсем недавно был восход. Я слышу еще какой-то шум и догадываюсь, что это движутся жуки скарабеи – падальщики пустыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75