Особенно после того, что он, Вадик Нижегородский, сделал в начале апреля. И правильно, что сделал.
* * *
Тогда, ранним утром пятого апреля – это была пятница – Нижегородский вызвал такси, попрощался с компаньоном и поехал на вокзал. Билет на поезд был им куплен еще накануне. Вернее, накануне он купил сразу два билета. Один с вечера лежал на виду на столике в прихожей. Конечным пунктом назначения в нем значился город Висбаден. Другой билет был спрятан во внутреннем кармане его походного клетчатого пиджака. На вокзале Вадим воспользовался именно этим, вторым билетом. Пришлось, правда, прождать еще три часа до отправления поезда, который шел не на запад, а на юго-восток: через Дрезден, Прагу и Вену на Рим.
Пасмурным субботним вечером Нижегородский стоял на Ротентурмштрассе – одной из центральных улиц австрийской столицы. Он остановился в роскошном отеле «Империаль», сняв номер на четыре дня. Его пребывание в Вене после десятого апреля уже не имело смысла.
Час назад Нижегородский побывал на Мельдеманштрассе в районе Бригиттенау, где ему с трудом удалось разыскать мужское общежитие. Некоторое время с противоположной стороны улицы он наблюдал за входом в невзрачное здание, присматриваясь к его обитателям В этом районе не было рассыльных – молодых людей в красных шапочках, торчащих по двое-трое на центральных перекрестках, возле гостиниц и вокзала и готовых за крону выполнить любое поручение по доставке корреспонденции или посылки по указанному адресу. Поэтому Вадим остановил пробегавшего мимо мальчишку лет десяти.
– Хочешь заработать две кроны?
– А то!
– Пойди в этот дом, – Вадим показал на общежитие, – разыщи там человека по имени Адольф Гитлер и передай этот конверт. – Он вытащил из кармана пальто запечатанный конверт и протянул венскому гаврошу. – Передай лично в руки и потребуй расписаться в получении вот тут. – Нижегородский вырвал из блокнота листок бумаги и вместе с монетой в одну крону отдал пареньку. – Вернешься, отдашь расписку, получишь вторую крону. Давай, шуруй.
Посыльный вернулся минут через пятнадцать и разочарованно протянул конверт своему работодателю.
– Нету вашего Гитлера. Говорят, он как ушел с утра, так еще не возвращался.
Вадим забрал конверт, посмотрел на расстроенного паренька и достал кошелек.
– Держи. Точно его нету? Ты с кем разговаривал?
– Да точно. Его там знают. Дадите еще монету – схожу снова.
– Подгребай сюда через час, можешь понадобиться.
Мальчуган убежал, сияя от радости. Нижегородский перешел через улицу и стал прохаживаться вдоль тротуара неподалеку от входа в общежитие. Он сильно разволновался и не мог, как ни старался, унять это волнение.
«Как же он сейчас выглядит? – в который раз задавал Нижегородский себе этот вопрос. – Узнаю ли я его? Двадцать два года, худой и очень бедный. Но таких здесь много». Он чертыхнулся. Ситуация напоминала ту, что была в казино Висбадена, когда Вадим разыскивал француза Моризо. Тогда был известный в кругах богемы драматург, теперь – обнищавший венский художник из местной ночлежки.
И вдруг Нижегородский узнал его. Он шел навстречу: низкорослый, щуплый, в длинном неопрятном пальто на узких покатых плечах. Лицо заросло черной бородой, но главной его деталью были пронзительные влажные глаза, несколько выпученные и напряженные, как при длительной головной боли.
На вид ему было лет двадцать пять – двадцать семь. Видавший виды котелок, из-под которого торчали сальные волосы, похоже, служил своему владельцу и зимой и летом. Шея была обмотана не то полотенцем, не то женским платком. В одной руке солдатская сухарная сумка, вероятно с продуктами, в другой кусок хлеба, от которого он откусывал на ходу.
Нижегородский шагнул навстречу.
– Вы Адольф Гитлер?
– Да, – ответил парень, отшатнувшись.
Он закашлялся и стал недоверчиво оглядывать щегольски одетого господина, преградившего ему путь.
– Девичья фамилия вашей матушки Пецль?
– Да, – протянул он удивленно, – Клара Пецль. А в чем дело? Кто вы такой?
– Позвольте представиться: Вацлав Пикарт, адвокат.
Гитлер поморщился. То ли ему не понравилось славянское имя, то ли он не ждал добра от адвокатов и не любил эту братию.
– Чему обязан? – глухо спросил парень.
– Вас разыскивает ваш американский родственник Отто Лидбитер, двоюродный брат вашего деда Георга. Он уехал в Америку задолго до вашего рождения.
– Насколько я знаю, у меня нет никаких родственников в Америке, – неуверенно пробормотал Гитлер.
– Но вы сын Алоиза Гитлера, урожденного Шикльгрубера? Родились двадцатого апреля восемьдесят девятого года в Браунау-на-Инне?
– Да, – парень явно был ошеломлен свалившимся на него известием.
– Тогда все верно. Именно вас мне и поручено разыскать.
– Кем поручено?
– Я выполняю поручение берлинской адвокатской конторы «Прецше и Штайн». Вот моя визитка. – Вадим протянул изящно оформленную карточку на тонком мелованном картоне. – Отто Лидбитер сейчас очень нездоров. Узнав о вашем существовании, он пожелал связаться с вами. Между прочим, он достаточно состоятельный человек. Сейчас уже поздно, а завтра в десять я был бы рад видеть вас в моей конторе на Шенлатернгассе. Знаете эту кривую улочку с церковью Иезуитов?
– Конечно.
– Дом номер два, вход через парадное, второй этаж, направо. Обязательно приходите. Это в ваших же интересах. До свидания.
Нижегородский дотронулся до шляпы и неспешно направился в сторону центра. Он спиной чувствовал пронзительный взгляд ошарашенного молодого человека и ожидал, что тот догонит его и начнет расспрашивать. Но Гитлер проявил выдержку. Он смотрел вслед удаляющемуся адвокату, пока тот не скрылся за поворотом.
Вернувшись на трамвае в центр, Нижегородский стоял теперь на Ротентурмштрассе и обдумывал план дальнейших действий. Завтра, седьмого апреля 1912 года, он должен повернуть ход истории в другое русло. Каким оно будет, не имело особого значения. Да и сам поворот этот станет заметен посвященным лишь через двенадцать-пятнадцать лет, когда из сценария европейской истории начнут выпадать некоторые ее еще не очень значительные эпизоды. Ближайшие полтора десятилетия этой истории с Первой мировой войной, русской революцией и последующими годами разрухи не претерпят ни малейшего изменения.
Он прошел дворец архиепископа и внезапно увидел собор Святого Стефана. Подойдя к Исполинским вратам западного фасада и посмотрев вверх, он ощутил себя микробом и усомнился в реальности всего происходящего. Вот только что он, Вадик Нижегородский, разговаривал с Адольфом Гитлером. С человеком, не представлявшим на тот момент для окружающих ни малейшего интереса. Сколько гораздо более талантливых, хитрых, амбициозных, жестоких, проницательных и удачливых людей ходит вокруг. Но именно этот простуженный молодой человек, напоминающий больного студента, этакого венского Раскольникова, со временем обойдет всех. И только двое в этом мире знали о его фантастическом и кровавом предначертании. Выражение «Неисповедимы пути Господни» сейчас было неуместно. Исповедимы! Вот только Господни ли это пути?
Он повернул назад и решил еще раз посмотреть свой «офис» возле церкви Иезуитов.
Еще утром в гостинице Нижегородский выписал из телефонного справочника десятка полтора адресов адвокатских контор. Велев консьержу вызвать для него такси, он отправился по этим адресам, уделяя внимание небольшим скромным офисам и вовсе не заходя в те, что побогаче и посолиднее. На улице Шенлатернгассе он наконец нашел то, что искал: маленькая приемная и кабинет. Посетителей не было. В приемной сидел какой-то человек и читал газету. Это оказался секретарь, он же привратник и все остальное. Приняв пальто, он предложил Вадиму пройти в кабинет, а сам остался в прежнем положении и снова занялся газетой.
– Вацлав Пикарт, – представился Нижегородский.
– Адвокат Штрудель. Присаживайтесь. Я весь внимание, господин Пикарт.
Невзрачный человек за большим письменным столом черного лакированного дерева что-то черкнул на листке бумаги. Вероятно, фамилию посетителя.
Вадим сел и осмотрелся. Обстановка скромная, но не бедная. Книжный шкаф заполнен юридической литературой, справочниками, уголовными уложениями и должен был внушать небогатому клиенту (а как раз таких здесь в основном и обслуживали) доверие к компетентности человека за черным письменным столом.
– То, что надо, – пробормотал Вадим.
– Что вы сказали?
Посетитель явно относился к высшему сословию и, судя по выговору и некоторой неуверенности, был иностранцем.
– Сколько стоит час вашей работы, господин адвокат? – спросил он.
– Час? Вам нужна консультация? Все зависит от обстоятельств дела. Иногда приходится наводить справки, нанимать курьера, экипаж, оплачивать почту…
– Тридцать? Пятьдесят?
– Ну-у-у… пятьдесят – это даже много…
– А если я заплачу вам пятьсот за два часа без курьеров, почты и прочего? Вам даже не придется ничего делать.
– Пятьсот? – Штрудель занервничал от неожиданности предложения и заерзал на стуле. Таких денег не платили даже адвокатам австрийских эрцгерцогов.
– Именно.
– А в чем, собственно, суть вопроса? Вы сказали: не придется ничего делать. Это как понимать?
– В самом прямом смысле. Эти два часа от вас потребуется просто отсутствовать на рабочем месте.
– Отсутствовать?
– Ну да. Я хочу арендовать ваше помещение на два часа. Завтра с половины десятого до половины двенадцатого. Хотя думаю управиться значительно раньше.
– Как это арендовать? Для чего?
Нижегородский встал и начал прохаживаться из угла в угол. Потом подошел к окну и посмотрел на улицу.
– Понимаете, в чем дело, мне нужно под видом адвоката побеседовать с одним молодым человеком. Ничего противоправного. С ним хочет встретиться умирающий родственник, и мне поручено организовать эту встречу. Я только сегодня приехал из Берлина. Не принимать же блудного сына в «Империале».
– Так проведите эту встречу здесь в моем присутствии. Поручите мне юридическую сторону вашего задания.
– В том-то и дело, господин Штрудель, что дело это не столько юридическое, сколько нравственное, семейное и очень приватное. Надлежит разрешить некую коллизию между богатым и больным дядюшкой и беспутным племянником, вообразившим, что путь к его высокой цели пролегает через мытарства нищенствующего художника. Я должен уговорить его, именно уговорить отправиться к этому дядюшке. Только и всего. Завтра он явится сюда, мы с ним тихо побеседуем, и вы вернетесь. Обещаю ничего тут не трогать. – Нижегородский достал пухлое портмоне. – Тысяча крон вас устроит?
– Куда же мне прикажете уйти?
– Ну это ваше дело, – Вадим снова подсел к столу. – Сходите в Штадтпарк, прогуляйтесь, тем более что завтра воскресенье. Посетите синематограф. Наконец, можете просто посидеть в приемной вместе с вашим секретарем, но только чур ни во что не вмешиваться. Заодно убедитесь, что здесь не произойдет ни убийства, ни грубой сцены. Дождетесь, когда мой клиент выйдет, и кабинет снова ваш. Полторы тысячи, но это моя последняя цена.
– Право, не знаю…
– Что ж, извините за беспокойство. Сколько я вам должен за потраченное время?
– Я согласен.
На следующий день в половине десятого Нижегородский пил чай в обществе адвоката Штруделя и его помощника. Они расположились в кабинете, но на этот раз Вадим восседал за столом хозяина.
Без четверти десять звякнул колокольчик входной двери.
– Если посетителя зовут не Гитлер, попросите его зайти после двенадцати, – еще раз напомнил Вадим секретарю.
Но это оказался он.
В прихожей Гитлер оставил свое тщательно вычищенное пальто, не ставшее от этого более опрятным. Одет он был в выцветший френч полувоенного образца, который либо сел от многочисленных стирок, либо (и скорее всего) был просто с чужого плеча. Ниже болтались широченные штаны, неимоверно натянутые вверх подтяжками. Из-под гач выглядывали тяжелые солдатские ботинки. «Наряд Чарли Чаплина», – отметил про себя Нижегородский.
Гитлер вошел робко, опасливо окинул взглядом помещение и осторожно сел на предложенный ему стул Его борода была подправлена бритвой и ножницами. Выражение глаз художника таило надежду и сомнение одновременно. Чувствовалось, что он не сомкнул ночью глаз. Может быть, из-за страха, проснувшись, удостовериться, что его удивительная встреча накануне – всего лишь сон. Он много думал обо всем этом, терялся в догадках, строил планы. Он мучительно пытался вспомнить все, что рассказывала ему его забитая мать или властный отец о дедушке Георге. Но не смог вспомнить ничего.
– Я не слишком рано? – спросил Гитлер, чувствуя неловкость от затянувшегося молчания.
Нижегородский посмотрел на Штруделя и помощника, и те вышли, притворив за собой дверь. Он отставил стакан с недопитым чаем и выдвинул верхний ящик стола.
– Не беспокойтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
* * *
Тогда, ранним утром пятого апреля – это была пятница – Нижегородский вызвал такси, попрощался с компаньоном и поехал на вокзал. Билет на поезд был им куплен еще накануне. Вернее, накануне он купил сразу два билета. Один с вечера лежал на виду на столике в прихожей. Конечным пунктом назначения в нем значился город Висбаден. Другой билет был спрятан во внутреннем кармане его походного клетчатого пиджака. На вокзале Вадим воспользовался именно этим, вторым билетом. Пришлось, правда, прождать еще три часа до отправления поезда, который шел не на запад, а на юго-восток: через Дрезден, Прагу и Вену на Рим.
Пасмурным субботним вечером Нижегородский стоял на Ротентурмштрассе – одной из центральных улиц австрийской столицы. Он остановился в роскошном отеле «Империаль», сняв номер на четыре дня. Его пребывание в Вене после десятого апреля уже не имело смысла.
Час назад Нижегородский побывал на Мельдеманштрассе в районе Бригиттенау, где ему с трудом удалось разыскать мужское общежитие. Некоторое время с противоположной стороны улицы он наблюдал за входом в невзрачное здание, присматриваясь к его обитателям В этом районе не было рассыльных – молодых людей в красных шапочках, торчащих по двое-трое на центральных перекрестках, возле гостиниц и вокзала и готовых за крону выполнить любое поручение по доставке корреспонденции или посылки по указанному адресу. Поэтому Вадим остановил пробегавшего мимо мальчишку лет десяти.
– Хочешь заработать две кроны?
– А то!
– Пойди в этот дом, – Вадим показал на общежитие, – разыщи там человека по имени Адольф Гитлер и передай этот конверт. – Он вытащил из кармана пальто запечатанный конверт и протянул венскому гаврошу. – Передай лично в руки и потребуй расписаться в получении вот тут. – Нижегородский вырвал из блокнота листок бумаги и вместе с монетой в одну крону отдал пареньку. – Вернешься, отдашь расписку, получишь вторую крону. Давай, шуруй.
Посыльный вернулся минут через пятнадцать и разочарованно протянул конверт своему работодателю.
– Нету вашего Гитлера. Говорят, он как ушел с утра, так еще не возвращался.
Вадим забрал конверт, посмотрел на расстроенного паренька и достал кошелек.
– Держи. Точно его нету? Ты с кем разговаривал?
– Да точно. Его там знают. Дадите еще монету – схожу снова.
– Подгребай сюда через час, можешь понадобиться.
Мальчуган убежал, сияя от радости. Нижегородский перешел через улицу и стал прохаживаться вдоль тротуара неподалеку от входа в общежитие. Он сильно разволновался и не мог, как ни старался, унять это волнение.
«Как же он сейчас выглядит? – в который раз задавал Нижегородский себе этот вопрос. – Узнаю ли я его? Двадцать два года, худой и очень бедный. Но таких здесь много». Он чертыхнулся. Ситуация напоминала ту, что была в казино Висбадена, когда Вадим разыскивал француза Моризо. Тогда был известный в кругах богемы драматург, теперь – обнищавший венский художник из местной ночлежки.
И вдруг Нижегородский узнал его. Он шел навстречу: низкорослый, щуплый, в длинном неопрятном пальто на узких покатых плечах. Лицо заросло черной бородой, но главной его деталью были пронзительные влажные глаза, несколько выпученные и напряженные, как при длительной головной боли.
На вид ему было лет двадцать пять – двадцать семь. Видавший виды котелок, из-под которого торчали сальные волосы, похоже, служил своему владельцу и зимой и летом. Шея была обмотана не то полотенцем, не то женским платком. В одной руке солдатская сухарная сумка, вероятно с продуктами, в другой кусок хлеба, от которого он откусывал на ходу.
Нижегородский шагнул навстречу.
– Вы Адольф Гитлер?
– Да, – ответил парень, отшатнувшись.
Он закашлялся и стал недоверчиво оглядывать щегольски одетого господина, преградившего ему путь.
– Девичья фамилия вашей матушки Пецль?
– Да, – протянул он удивленно, – Клара Пецль. А в чем дело? Кто вы такой?
– Позвольте представиться: Вацлав Пикарт, адвокат.
Гитлер поморщился. То ли ему не понравилось славянское имя, то ли он не ждал добра от адвокатов и не любил эту братию.
– Чему обязан? – глухо спросил парень.
– Вас разыскивает ваш американский родственник Отто Лидбитер, двоюродный брат вашего деда Георга. Он уехал в Америку задолго до вашего рождения.
– Насколько я знаю, у меня нет никаких родственников в Америке, – неуверенно пробормотал Гитлер.
– Но вы сын Алоиза Гитлера, урожденного Шикльгрубера? Родились двадцатого апреля восемьдесят девятого года в Браунау-на-Инне?
– Да, – парень явно был ошеломлен свалившимся на него известием.
– Тогда все верно. Именно вас мне и поручено разыскать.
– Кем поручено?
– Я выполняю поручение берлинской адвокатской конторы «Прецше и Штайн». Вот моя визитка. – Вадим протянул изящно оформленную карточку на тонком мелованном картоне. – Отто Лидбитер сейчас очень нездоров. Узнав о вашем существовании, он пожелал связаться с вами. Между прочим, он достаточно состоятельный человек. Сейчас уже поздно, а завтра в десять я был бы рад видеть вас в моей конторе на Шенлатернгассе. Знаете эту кривую улочку с церковью Иезуитов?
– Конечно.
– Дом номер два, вход через парадное, второй этаж, направо. Обязательно приходите. Это в ваших же интересах. До свидания.
Нижегородский дотронулся до шляпы и неспешно направился в сторону центра. Он спиной чувствовал пронзительный взгляд ошарашенного молодого человека и ожидал, что тот догонит его и начнет расспрашивать. Но Гитлер проявил выдержку. Он смотрел вслед удаляющемуся адвокату, пока тот не скрылся за поворотом.
Вернувшись на трамвае в центр, Нижегородский стоял теперь на Ротентурмштрассе и обдумывал план дальнейших действий. Завтра, седьмого апреля 1912 года, он должен повернуть ход истории в другое русло. Каким оно будет, не имело особого значения. Да и сам поворот этот станет заметен посвященным лишь через двенадцать-пятнадцать лет, когда из сценария европейской истории начнут выпадать некоторые ее еще не очень значительные эпизоды. Ближайшие полтора десятилетия этой истории с Первой мировой войной, русской революцией и последующими годами разрухи не претерпят ни малейшего изменения.
Он прошел дворец архиепископа и внезапно увидел собор Святого Стефана. Подойдя к Исполинским вратам западного фасада и посмотрев вверх, он ощутил себя микробом и усомнился в реальности всего происходящего. Вот только что он, Вадик Нижегородский, разговаривал с Адольфом Гитлером. С человеком, не представлявшим на тот момент для окружающих ни малейшего интереса. Сколько гораздо более талантливых, хитрых, амбициозных, жестоких, проницательных и удачливых людей ходит вокруг. Но именно этот простуженный молодой человек, напоминающий больного студента, этакого венского Раскольникова, со временем обойдет всех. И только двое в этом мире знали о его фантастическом и кровавом предначертании. Выражение «Неисповедимы пути Господни» сейчас было неуместно. Исповедимы! Вот только Господни ли это пути?
Он повернул назад и решил еще раз посмотреть свой «офис» возле церкви Иезуитов.
Еще утром в гостинице Нижегородский выписал из телефонного справочника десятка полтора адресов адвокатских контор. Велев консьержу вызвать для него такси, он отправился по этим адресам, уделяя внимание небольшим скромным офисам и вовсе не заходя в те, что побогаче и посолиднее. На улице Шенлатернгассе он наконец нашел то, что искал: маленькая приемная и кабинет. Посетителей не было. В приемной сидел какой-то человек и читал газету. Это оказался секретарь, он же привратник и все остальное. Приняв пальто, он предложил Вадиму пройти в кабинет, а сам остался в прежнем положении и снова занялся газетой.
– Вацлав Пикарт, – представился Нижегородский.
– Адвокат Штрудель. Присаживайтесь. Я весь внимание, господин Пикарт.
Невзрачный человек за большим письменным столом черного лакированного дерева что-то черкнул на листке бумаги. Вероятно, фамилию посетителя.
Вадим сел и осмотрелся. Обстановка скромная, но не бедная. Книжный шкаф заполнен юридической литературой, справочниками, уголовными уложениями и должен был внушать небогатому клиенту (а как раз таких здесь в основном и обслуживали) доверие к компетентности человека за черным письменным столом.
– То, что надо, – пробормотал Вадим.
– Что вы сказали?
Посетитель явно относился к высшему сословию и, судя по выговору и некоторой неуверенности, был иностранцем.
– Сколько стоит час вашей работы, господин адвокат? – спросил он.
– Час? Вам нужна консультация? Все зависит от обстоятельств дела. Иногда приходится наводить справки, нанимать курьера, экипаж, оплачивать почту…
– Тридцать? Пятьдесят?
– Ну-у-у… пятьдесят – это даже много…
– А если я заплачу вам пятьсот за два часа без курьеров, почты и прочего? Вам даже не придется ничего делать.
– Пятьсот? – Штрудель занервничал от неожиданности предложения и заерзал на стуле. Таких денег не платили даже адвокатам австрийских эрцгерцогов.
– Именно.
– А в чем, собственно, суть вопроса? Вы сказали: не придется ничего делать. Это как понимать?
– В самом прямом смысле. Эти два часа от вас потребуется просто отсутствовать на рабочем месте.
– Отсутствовать?
– Ну да. Я хочу арендовать ваше помещение на два часа. Завтра с половины десятого до половины двенадцатого. Хотя думаю управиться значительно раньше.
– Как это арендовать? Для чего?
Нижегородский встал и начал прохаживаться из угла в угол. Потом подошел к окну и посмотрел на улицу.
– Понимаете, в чем дело, мне нужно под видом адвоката побеседовать с одним молодым человеком. Ничего противоправного. С ним хочет встретиться умирающий родственник, и мне поручено организовать эту встречу. Я только сегодня приехал из Берлина. Не принимать же блудного сына в «Империале».
– Так проведите эту встречу здесь в моем присутствии. Поручите мне юридическую сторону вашего задания.
– В том-то и дело, господин Штрудель, что дело это не столько юридическое, сколько нравственное, семейное и очень приватное. Надлежит разрешить некую коллизию между богатым и больным дядюшкой и беспутным племянником, вообразившим, что путь к его высокой цели пролегает через мытарства нищенствующего художника. Я должен уговорить его, именно уговорить отправиться к этому дядюшке. Только и всего. Завтра он явится сюда, мы с ним тихо побеседуем, и вы вернетесь. Обещаю ничего тут не трогать. – Нижегородский достал пухлое портмоне. – Тысяча крон вас устроит?
– Куда же мне прикажете уйти?
– Ну это ваше дело, – Вадим снова подсел к столу. – Сходите в Штадтпарк, прогуляйтесь, тем более что завтра воскресенье. Посетите синематограф. Наконец, можете просто посидеть в приемной вместе с вашим секретарем, но только чур ни во что не вмешиваться. Заодно убедитесь, что здесь не произойдет ни убийства, ни грубой сцены. Дождетесь, когда мой клиент выйдет, и кабинет снова ваш. Полторы тысячи, но это моя последняя цена.
– Право, не знаю…
– Что ж, извините за беспокойство. Сколько я вам должен за потраченное время?
– Я согласен.
На следующий день в половине десятого Нижегородский пил чай в обществе адвоката Штруделя и его помощника. Они расположились в кабинете, но на этот раз Вадим восседал за столом хозяина.
Без четверти десять звякнул колокольчик входной двери.
– Если посетителя зовут не Гитлер, попросите его зайти после двенадцати, – еще раз напомнил Вадим секретарю.
Но это оказался он.
В прихожей Гитлер оставил свое тщательно вычищенное пальто, не ставшее от этого более опрятным. Одет он был в выцветший френч полувоенного образца, который либо сел от многочисленных стирок, либо (и скорее всего) был просто с чужого плеча. Ниже болтались широченные штаны, неимоверно натянутые вверх подтяжками. Из-под гач выглядывали тяжелые солдатские ботинки. «Наряд Чарли Чаплина», – отметил про себя Нижегородский.
Гитлер вошел робко, опасливо окинул взглядом помещение и осторожно сел на предложенный ему стул Его борода была подправлена бритвой и ножницами. Выражение глаз художника таило надежду и сомнение одновременно. Чувствовалось, что он не сомкнул ночью глаз. Может быть, из-за страха, проснувшись, удостовериться, что его удивительная встреча накануне – всего лишь сон. Он много думал обо всем этом, терялся в догадках, строил планы. Он мучительно пытался вспомнить все, что рассказывала ему его забитая мать или властный отец о дедушке Георге. Но не смог вспомнить ничего.
– Я не слишком рано? – спросил Гитлер, чувствуя неловкость от затянувшегося молчания.
Нижегородский посмотрел на Штруделя и помощника, и те вышли, притворив за собой дверь. Он отставил стакан с недопитым чаем и выдвинул верхний ящик стола.
– Не беспокойтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75