Валентинов давно знал, почему его прозвали Водолазом. Два десятка лет прошло с тех пор, как он случайно произнес фразу, сделавшуюся крылатой: «Знаете, сколько нужно водолазов, чтобы поднять деревянное дно одного только Чулыма? Не знаете? А вот я знаю, да-с! Ровно столько же, сколько топляков. Итак, долой молевой сплав!»
– Игорь Саввович, почему вы так замкнуты, скованны, грустны?
Всего пять лет назад Валентинов увидел живого, веселого, общительного молодого человека, начальника Весенинского сплавного участка, вдруг заговорившего голосом матери Елены Платоновны. Бабушкины глаза блестели, грудь – атлета, мощные руки по-мужицки полусогнуты, улыбка свежая и доброжелательная; современен, спортивен. А теперь? Он медленно угасал, этот Игорь Саввович, сын главного инженера!
– Что с вами? – с тоской и болью спросил Валентинов. – Я вас спрашиваю, Игорь Саввович?,
Гольцов, сын, родной сын, приподнял, как гоголевский Вий, сонные свинцовые веки, бросил мгновенный острый взгляд на Валентинова и опять ушел в себя. Боже! Минутами Валентинову мерещилось такое, что приходилось насильственно улыбаться: сын казался таким странным, словно не был землянином или был изготовлен по заданной кибернетической схеме. Надо умываться – умывается, надо звонить речникам – звонит, надо уходить с работы – уходит.
«Сергей! – пять лет назад сказала о сыне Елена. – Он большой, сильный парень, он умный, тонкий, но он совсем не знает, что это такое – жизнь. Он мощный интеллект, он способен на многое, но я, мать, тоже никогда не знаю, чего от него можно ждать. Игорь – или очень крупная личность, или выдающаяся посредственность!» И это говорила женщина, которая никогда не ошибалась, женщина, которая умела разобраться в людях и обстановке с точностью и быстротой электронно-счетной машины! Она тоже не знала, кто он такой, их сын?!
– А вот и кофе приехал!
С подносом в руках в кабинет входила Надежда Георгиевна. Остановившись в нескольких метрах от них, она покачала головой и въедливо сказала:
– Посмотрите, Игорь Саввович, как обращается с родной матерью ваш Валентинов! Не стыдно тебе, Сергей, что я таскаю тяжести, а каталка – я ее называю чертовой каталкой – не раскладывается… Не стыдно тебе, Валентинов?
– Я принесу столик, – весело и охотно сказал Игорь Саввович и поднялся, пошел в прихожую, скрылся там на несколько секунд, а затем появился со сложенным столиком-коляской. Подойдя к креслам, Игорь Саввович в раздумье остановился, помедлив, резко повернулся на каблуках в ту сторону, куда должен был повернуть столик… У Валентинова перехватило дыхание… Лена! Живая, молодая и прекрасная женщина стояла перед ним. Лена повернулась на каблуках, оказавшись спиной к Валентинову, взялась обеими руками за концы длинной трофейной косынки, накинутой на плечи. Она уходила, и, казалось, Лена несла воду на коромысле: ноги переступали мелко, осторожно, чтобы ведра не качались. Секунду назад она сказала: «Итак, я исчезаю, Валентинов! Ты сам понимаешь, что я права…» Уходя, она уносила трепетный, вздувшийся, живой, горячий живот… «Я тебя люблю, Сергей, я больше никого не полюблю. Это невозможно после Валентинова. Таких людей, как ты, на земле больше нет. Думаю, ты мне приснился… И молчи, молчи, молчи!»
– Вот я и говорю, что в доме нет мужчины! – издалека доносилось до Валентинова. – Недаром в спальне у Сергея третий год валяются какие-то гантели… Тебе должно быть стыдно, Сергей, перед Игорем Саввовичем!
Встряхнув головой, Валентинов вернулся к действительности. Стояла в дверях мать, сидел в кресле тот, кого только что уносили в трепетном горячем животе, и не знал, что кабинет – его дом, хозяин кабинета – его отец. Не знал Игорь Саввович и того, что вся эта история с каталкой-столиком разыгрывалась только для того, чтобы сын, раскладывая столик, повернулся на каблуках, чтобы его отец… «Боже мой, что происходит? – с отвращением к себе подумал Валентинов. – Что я делаю, безумный! Мой сын в опасности, а я хочу в нем видеть только его мать… Боже, неужели даже отец и сын не могут быть одним человеком?»
– Угощайтесь, Игорь Саввович, угощайтесь!
«Свое дело я оставлю сыну, родному сыну! – с ожесточением и вдруг нахлынувшим счастьем подумал Валентинов. – Я буду работать сутками, я его закрою грудью, как амбразуру! Он сердцем поймет, что мое дело – его дело, хотя никогда… Боже мой, Игорь никогда, ни-ког-да не узнает, кто такой Валентинов!»
Глава вторая
Друзья
Какими-то странными путями неожиданно даже для самого себя Игорь Саввович в сумерки опять попал на Воскресенскую гору, правда, с западной стороны, противоположной дому Валентинова, но стоял так же высоко над городом, темным, затихающим. От утренних грозных туч и помину не оставалось, выпростался неохотно из-за Роми вялый месяц, какой-то мыльный и неопрятный, свет его тускло ложился на прокаленный за день асфальт, сама Ромь отблеск месяца отражала лениво, по скучной необходимости. Город сверху, в полутьме, казался маленьким, тихим, словно жителей с утра предупредили: «Запирайтесь на замки и толстые железные засовы! Город после десяти вечера будут грабить!»
В центре города напряженно жил только завод резиновой обуви, смрадный и нелепый; вспыхивали бесшумными молниями искры под троллейбусными и трамвайными дугами, кичился безвкусным и расточительным излишеством огней речной порт – прожекторы, обведенные лампочными гирляндами пароходы, лампы дневного света на жирафоподобных столбах, огни бакенов и просто огни.
Усмехаясь, Игорь Саввович вынул из кармана завернутые в прозрачную бумагу две коробочки – предписанные профессором Баяндуровым лекарства тафранил и триптизол. Лекарства были дорогие, одно – американское, второе – французское, и Игорь Саввович смешливо подумал, что хочешь не хочешь, но становишься европейцем, коли имеешь такое модное заболевание, которое лечится только модными лекарствами. Он размахнулся и бросил коробочки с крутизны Воскресенской горы. «Голгофа некоторым образом, – с комической серьезностью подумал он весело. – Жаль, нет нищей и доброй толпы!»
На шоссе не было ни единой живой души, Игорь Саввович простоял минут десять, пока не раздался лязг и скрежет – приближалось разбитое такси с неожиданно ярким, как бы новеньким зеленым огоньком. Звякнуло, заскрипело, крякнуло – это машина затормозила.
– Куда?
– В купеческую гостиницу.
Водитель лениво открыл рот, помедлив, зевнул; казалось, тоже заскрежетал и забренчал.
– Такой не знаю! – презрительно сказал он. – А вот до «Центральной» могу добросить, гражданин!
Молодой, но какой-то сонный, выжатый, хотя смена водителя такси произошла всего три-четыре часа назад. Растрепанная голова, красные глаза, жидкая щетина, но на кожаной фуражке блестел чистенький таксистский знак. «Молодой и глупый!» – лениво подумал Игорь Саввович.
– Извините, шеф! Мне надо именно до «Центральной» гостиницы. Лады? «Купеческая» – это, конечно, устарело!
– Садись. Садись, кому говорят?
Игорь Саввович брезгливо открыл заднюю дверь, осторожно опустился на продавленное и грязное сиденье. Куда, собственно, торопиться? Было еще так рано, что начинать ночную жизнь мог только солдат-отпускник, а до часу ночи, когда можно осмелиться лечь в бессонную постель, оставалось столько времени, что от страха замирало сердце; «Три с половиной часа – вечность!» Он вяло махнул рукой, поймав на себе взгляд водителя в зеркале, изысканно осклабился:
– Отчаливаем, шеф!
Чтобы жить мало-мальски сносно, Игорь Саввович думал о разной мелкой чепухе, например, о том, что его жена Светлана Ивановна дает шоферам такси по незнанию большие чаевые – иногда рубль. Потом Игорь Саввович размышлял о Португалии, о Коло-Юльском плоте, оторванной средней пуговице на сорочке, о поющем скворце главного инженера… А молодой водитель между тем вел колымагу с неожиданным мастерством и небрежной лихостью. Локоть левой руки пренебрежительно лежал на проеме опущенного стекла дверцы, руль он только поддерживал снизу, сиденье шофера было по-европейски далеко отодвинуто, так что ноги шофера были прямыми – верный признак профессионализма. Нижнюю губу, добрую и кичливую одновременно, шоферюга презрительно оттопырил, так как по льстивому голосу и словечку «шеф» признал в Игоре Саввовиче «пинжака» – глупого, бестолкового и, возможно, щедрого по тупости пассажира. Естественно, что водитель ни разу за всю дорогу не удостоил Игоря Саввовича взглядом.
– Гостиница «Центральная»!
На счетчике было пятьдесят две копейки, Игорь Саввович дал рубль, лениво вышел из машины.
– Счастливого пути!
– Спасибо!
Игорь Саввович долго следил за двумя красными огнями отъезжающего такси.
В районе бывшей «Купеческой» гостиницы речной порт – шумный и яркий, как бенгальский огонь, – делал жизнь адским наказанием. Подвывали погрузочные лебедки, чавкали металлические краны; лебедки при торможении визжали по-поросячьи, краны были поделикатнее, но иногда издавали удар, похожий на уханье дизель-бабы. Нудно, как зубная боль, шипели паром отдыхающие пароходы, тарахтели моторы десятков катеров, реактивно завывали суда на подводных крыльях…
«Только законченный пижон может жить в „Купеческой“!» – сердито подумал Игорь Саввович, хотя знал, что за метровыми стенами столетней гостиницы при закрытых окнах пристанские шумы почти не слышны, но все-таки лишь пижон мог отказываться от современной и новенькой гостиницы «Ромь», сияющей огнями, наполненной барами, буфетами и тишиной. Именно фанаберия играла во все иерихонские трубы в этом Олеге Прончатове, купчишке чертовом! Пижон, как всегда, занимал сорок седьмой номер на втором этаже, состоящий из трех громадных по-купечески комнат с гостиной и гигантским холлом, и, когда Игорь Саввович сердито обвинил его по телефону в пижонстве, Прончатов, в свою очередь, рассердился: «Я одиннадцать месяцев в году сижу в Тагаре, кто мне запретит напустить шику? Могу я, черт возьми, хоть денек-другой не думать о катерах и сплотке?»
Игорь Саввович неторопливо – прямой и важный – вошел в вестибюль гостиницы.
– Вы к кому? – строго спросила женщина-администратор, хотя Игорь Саввович успел заметить, как она торопливо бросила телефонную трубку, шепнув в нее: «Пришел Гольцов!» – Гражданин, вы в какой номер? – повторила дежурная. – До одиннадцати осталось сорок пять минут…
Игорь Саввович глядел на администратора спокойно и дожидался того, что должно было произойти.
– Игорь Саввович! – всплеснула руками дежурная, неумело изображая удивление. – Добрый вечер, Игорь Саввович! Я вас просто, ну, просто не узнала. Такой на вас костюм, Игорь Саввович! – Понизила интимно голос и закокетничала: – У себя, у себя, проходите! Сиротин здесь, товарищ Лиминский и другие… Ах, как это я вас не узнала, Игорь Саввович! Богатыми будете.
Игорь Саввович без стука вошел в гигантский холл, осмотрелся. На вешалке старый знакомый плащ, еще плащ – этот зеленый, военный – и три дамских зонтика: японских, в Ромске редких, очень ярких расцветок, из тех, что складываются в коротенькую трубочку. Администраторша не лгала – в номере на самом деле находились «и другие»…
– Входите! Кто там скребется? – послышался сильный, веселый бас. – Без церемоний!
В необъятной гостиной, обставленной с идиотском купеческой роскошью, за круглым столом, с которого сдернули бархатную скатерть, сидели пятеро: Олег Олегович Прончатов, начальник производственно-технического отдела треста Ромсксплав Володечка Лиминский и три женщины – блондинка, шатенка и брюнетка. Блондинку звали Наташей, в городской иерархии она занимала высокий пост – была начальником городского агентства «Аэрофлот» и в летние курортные месяцы в ведомственной форме походила на царствующую особу. Брюнетку звали Нелей – она была директором одной из крупнейших в Сибири швейной фабрики. Третьей женщиной была Рита Хвощ – начальник планово-экономического отдела треста Ромсксплав.
Олег Олегович Прончатов сидел на валике старорежимного дивана, хотя мебели в гостиной достало бы на целый симпозиум, увидев Игоря Саввовича, вскочил, радостно, с распростертыми объятиями пошел навстречу.
– Игорь! Вот удружил! Я уж и не чаял тебя обнять… Здорово, старче!
Пахло от Прончатова хорошими мужскими духами и коньяком, свежевыглаженной сорочкой и пихтовой смолой, лесным, никогда не выветривающимся запахом. Они обнялись, растроганные.
– Рад тебя видеть, Олег! – негромко сказал Игорь Саввович и по-детски улыбнулся. – Ты не меняешься. Хорошо это, Олег…
Действительно, годы – быстро ли, медленно ли – шли, а Олег Олегович не менялся. Картинно упавшая на высокий лоб густая прядь каштановых волос без единой сединки, гладкокожее загорелое лицо, энергичное, открытое, дерзкое, и жесты – отрывистые, всегда законченные. По-прежнему здорово походил Олег Олегович Прончатов на того бронзового Маяковского, что стоит на одной из московских площадей, да и внутренне – так думал, может быть, только один Игорь Гольцов – его старший друг походил на поэта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Игорь Саввович, почему вы так замкнуты, скованны, грустны?
Всего пять лет назад Валентинов увидел живого, веселого, общительного молодого человека, начальника Весенинского сплавного участка, вдруг заговорившего голосом матери Елены Платоновны. Бабушкины глаза блестели, грудь – атлета, мощные руки по-мужицки полусогнуты, улыбка свежая и доброжелательная; современен, спортивен. А теперь? Он медленно угасал, этот Игорь Саввович, сын главного инженера!
– Что с вами? – с тоской и болью спросил Валентинов. – Я вас спрашиваю, Игорь Саввович?,
Гольцов, сын, родной сын, приподнял, как гоголевский Вий, сонные свинцовые веки, бросил мгновенный острый взгляд на Валентинова и опять ушел в себя. Боже! Минутами Валентинову мерещилось такое, что приходилось насильственно улыбаться: сын казался таким странным, словно не был землянином или был изготовлен по заданной кибернетической схеме. Надо умываться – умывается, надо звонить речникам – звонит, надо уходить с работы – уходит.
«Сергей! – пять лет назад сказала о сыне Елена. – Он большой, сильный парень, он умный, тонкий, но он совсем не знает, что это такое – жизнь. Он мощный интеллект, он способен на многое, но я, мать, тоже никогда не знаю, чего от него можно ждать. Игорь – или очень крупная личность, или выдающаяся посредственность!» И это говорила женщина, которая никогда не ошибалась, женщина, которая умела разобраться в людях и обстановке с точностью и быстротой электронно-счетной машины! Она тоже не знала, кто он такой, их сын?!
– А вот и кофе приехал!
С подносом в руках в кабинет входила Надежда Георгиевна. Остановившись в нескольких метрах от них, она покачала головой и въедливо сказала:
– Посмотрите, Игорь Саввович, как обращается с родной матерью ваш Валентинов! Не стыдно тебе, Сергей, что я таскаю тяжести, а каталка – я ее называю чертовой каталкой – не раскладывается… Не стыдно тебе, Валентинов?
– Я принесу столик, – весело и охотно сказал Игорь Саввович и поднялся, пошел в прихожую, скрылся там на несколько секунд, а затем появился со сложенным столиком-коляской. Подойдя к креслам, Игорь Саввович в раздумье остановился, помедлив, резко повернулся на каблуках в ту сторону, куда должен был повернуть столик… У Валентинова перехватило дыхание… Лена! Живая, молодая и прекрасная женщина стояла перед ним. Лена повернулась на каблуках, оказавшись спиной к Валентинову, взялась обеими руками за концы длинной трофейной косынки, накинутой на плечи. Она уходила, и, казалось, Лена несла воду на коромысле: ноги переступали мелко, осторожно, чтобы ведра не качались. Секунду назад она сказала: «Итак, я исчезаю, Валентинов! Ты сам понимаешь, что я права…» Уходя, она уносила трепетный, вздувшийся, живой, горячий живот… «Я тебя люблю, Сергей, я больше никого не полюблю. Это невозможно после Валентинова. Таких людей, как ты, на земле больше нет. Думаю, ты мне приснился… И молчи, молчи, молчи!»
– Вот я и говорю, что в доме нет мужчины! – издалека доносилось до Валентинова. – Недаром в спальне у Сергея третий год валяются какие-то гантели… Тебе должно быть стыдно, Сергей, перед Игорем Саввовичем!
Встряхнув головой, Валентинов вернулся к действительности. Стояла в дверях мать, сидел в кресле тот, кого только что уносили в трепетном горячем животе, и не знал, что кабинет – его дом, хозяин кабинета – его отец. Не знал Игорь Саввович и того, что вся эта история с каталкой-столиком разыгрывалась только для того, чтобы сын, раскладывая столик, повернулся на каблуках, чтобы его отец… «Боже мой, что происходит? – с отвращением к себе подумал Валентинов. – Что я делаю, безумный! Мой сын в опасности, а я хочу в нем видеть только его мать… Боже, неужели даже отец и сын не могут быть одним человеком?»
– Угощайтесь, Игорь Саввович, угощайтесь!
«Свое дело я оставлю сыну, родному сыну! – с ожесточением и вдруг нахлынувшим счастьем подумал Валентинов. – Я буду работать сутками, я его закрою грудью, как амбразуру! Он сердцем поймет, что мое дело – его дело, хотя никогда… Боже мой, Игорь никогда, ни-ког-да не узнает, кто такой Валентинов!»
Глава вторая
Друзья
Какими-то странными путями неожиданно даже для самого себя Игорь Саввович в сумерки опять попал на Воскресенскую гору, правда, с западной стороны, противоположной дому Валентинова, но стоял так же высоко над городом, темным, затихающим. От утренних грозных туч и помину не оставалось, выпростался неохотно из-за Роми вялый месяц, какой-то мыльный и неопрятный, свет его тускло ложился на прокаленный за день асфальт, сама Ромь отблеск месяца отражала лениво, по скучной необходимости. Город сверху, в полутьме, казался маленьким, тихим, словно жителей с утра предупредили: «Запирайтесь на замки и толстые железные засовы! Город после десяти вечера будут грабить!»
В центре города напряженно жил только завод резиновой обуви, смрадный и нелепый; вспыхивали бесшумными молниями искры под троллейбусными и трамвайными дугами, кичился безвкусным и расточительным излишеством огней речной порт – прожекторы, обведенные лампочными гирляндами пароходы, лампы дневного света на жирафоподобных столбах, огни бакенов и просто огни.
Усмехаясь, Игорь Саввович вынул из кармана завернутые в прозрачную бумагу две коробочки – предписанные профессором Баяндуровым лекарства тафранил и триптизол. Лекарства были дорогие, одно – американское, второе – французское, и Игорь Саввович смешливо подумал, что хочешь не хочешь, но становишься европейцем, коли имеешь такое модное заболевание, которое лечится только модными лекарствами. Он размахнулся и бросил коробочки с крутизны Воскресенской горы. «Голгофа некоторым образом, – с комической серьезностью подумал он весело. – Жаль, нет нищей и доброй толпы!»
На шоссе не было ни единой живой души, Игорь Саввович простоял минут десять, пока не раздался лязг и скрежет – приближалось разбитое такси с неожиданно ярким, как бы новеньким зеленым огоньком. Звякнуло, заскрипело, крякнуло – это машина затормозила.
– Куда?
– В купеческую гостиницу.
Водитель лениво открыл рот, помедлив, зевнул; казалось, тоже заскрежетал и забренчал.
– Такой не знаю! – презрительно сказал он. – А вот до «Центральной» могу добросить, гражданин!
Молодой, но какой-то сонный, выжатый, хотя смена водителя такси произошла всего три-четыре часа назад. Растрепанная голова, красные глаза, жидкая щетина, но на кожаной фуражке блестел чистенький таксистский знак. «Молодой и глупый!» – лениво подумал Игорь Саввович.
– Извините, шеф! Мне надо именно до «Центральной» гостиницы. Лады? «Купеческая» – это, конечно, устарело!
– Садись. Садись, кому говорят?
Игорь Саввович брезгливо открыл заднюю дверь, осторожно опустился на продавленное и грязное сиденье. Куда, собственно, торопиться? Было еще так рано, что начинать ночную жизнь мог только солдат-отпускник, а до часу ночи, когда можно осмелиться лечь в бессонную постель, оставалось столько времени, что от страха замирало сердце; «Три с половиной часа – вечность!» Он вяло махнул рукой, поймав на себе взгляд водителя в зеркале, изысканно осклабился:
– Отчаливаем, шеф!
Чтобы жить мало-мальски сносно, Игорь Саввович думал о разной мелкой чепухе, например, о том, что его жена Светлана Ивановна дает шоферам такси по незнанию большие чаевые – иногда рубль. Потом Игорь Саввович размышлял о Португалии, о Коло-Юльском плоте, оторванной средней пуговице на сорочке, о поющем скворце главного инженера… А молодой водитель между тем вел колымагу с неожиданным мастерством и небрежной лихостью. Локоть левой руки пренебрежительно лежал на проеме опущенного стекла дверцы, руль он только поддерживал снизу, сиденье шофера было по-европейски далеко отодвинуто, так что ноги шофера были прямыми – верный признак профессионализма. Нижнюю губу, добрую и кичливую одновременно, шоферюга презрительно оттопырил, так как по льстивому голосу и словечку «шеф» признал в Игоре Саввовиче «пинжака» – глупого, бестолкового и, возможно, щедрого по тупости пассажира. Естественно, что водитель ни разу за всю дорогу не удостоил Игоря Саввовича взглядом.
– Гостиница «Центральная»!
На счетчике было пятьдесят две копейки, Игорь Саввович дал рубль, лениво вышел из машины.
– Счастливого пути!
– Спасибо!
Игорь Саввович долго следил за двумя красными огнями отъезжающего такси.
В районе бывшей «Купеческой» гостиницы речной порт – шумный и яркий, как бенгальский огонь, – делал жизнь адским наказанием. Подвывали погрузочные лебедки, чавкали металлические краны; лебедки при торможении визжали по-поросячьи, краны были поделикатнее, но иногда издавали удар, похожий на уханье дизель-бабы. Нудно, как зубная боль, шипели паром отдыхающие пароходы, тарахтели моторы десятков катеров, реактивно завывали суда на подводных крыльях…
«Только законченный пижон может жить в „Купеческой“!» – сердито подумал Игорь Саввович, хотя знал, что за метровыми стенами столетней гостиницы при закрытых окнах пристанские шумы почти не слышны, но все-таки лишь пижон мог отказываться от современной и новенькой гостиницы «Ромь», сияющей огнями, наполненной барами, буфетами и тишиной. Именно фанаберия играла во все иерихонские трубы в этом Олеге Прончатове, купчишке чертовом! Пижон, как всегда, занимал сорок седьмой номер на втором этаже, состоящий из трех громадных по-купечески комнат с гостиной и гигантским холлом, и, когда Игорь Саввович сердито обвинил его по телефону в пижонстве, Прончатов, в свою очередь, рассердился: «Я одиннадцать месяцев в году сижу в Тагаре, кто мне запретит напустить шику? Могу я, черт возьми, хоть денек-другой не думать о катерах и сплотке?»
Игорь Саввович неторопливо – прямой и важный – вошел в вестибюль гостиницы.
– Вы к кому? – строго спросила женщина-администратор, хотя Игорь Саввович успел заметить, как она торопливо бросила телефонную трубку, шепнув в нее: «Пришел Гольцов!» – Гражданин, вы в какой номер? – повторила дежурная. – До одиннадцати осталось сорок пять минут…
Игорь Саввович глядел на администратора спокойно и дожидался того, что должно было произойти.
– Игорь Саввович! – всплеснула руками дежурная, неумело изображая удивление. – Добрый вечер, Игорь Саввович! Я вас просто, ну, просто не узнала. Такой на вас костюм, Игорь Саввович! – Понизила интимно голос и закокетничала: – У себя, у себя, проходите! Сиротин здесь, товарищ Лиминский и другие… Ах, как это я вас не узнала, Игорь Саввович! Богатыми будете.
Игорь Саввович без стука вошел в гигантский холл, осмотрелся. На вешалке старый знакомый плащ, еще плащ – этот зеленый, военный – и три дамских зонтика: японских, в Ромске редких, очень ярких расцветок, из тех, что складываются в коротенькую трубочку. Администраторша не лгала – в номере на самом деле находились «и другие»…
– Входите! Кто там скребется? – послышался сильный, веселый бас. – Без церемоний!
В необъятной гостиной, обставленной с идиотском купеческой роскошью, за круглым столом, с которого сдернули бархатную скатерть, сидели пятеро: Олег Олегович Прончатов, начальник производственно-технического отдела треста Ромсксплав Володечка Лиминский и три женщины – блондинка, шатенка и брюнетка. Блондинку звали Наташей, в городской иерархии она занимала высокий пост – была начальником городского агентства «Аэрофлот» и в летние курортные месяцы в ведомственной форме походила на царствующую особу. Брюнетку звали Нелей – она была директором одной из крупнейших в Сибири швейной фабрики. Третьей женщиной была Рита Хвощ – начальник планово-экономического отдела треста Ромсксплав.
Олег Олегович Прончатов сидел на валике старорежимного дивана, хотя мебели в гостиной достало бы на целый симпозиум, увидев Игоря Саввовича, вскочил, радостно, с распростертыми объятиями пошел навстречу.
– Игорь! Вот удружил! Я уж и не чаял тебя обнять… Здорово, старче!
Пахло от Прончатова хорошими мужскими духами и коньяком, свежевыглаженной сорочкой и пихтовой смолой, лесным, никогда не выветривающимся запахом. Они обнялись, растроганные.
– Рад тебя видеть, Олег! – негромко сказал Игорь Саввович и по-детски улыбнулся. – Ты не меняешься. Хорошо это, Олег…
Действительно, годы – быстро ли, медленно ли – шли, а Олег Олегович не менялся. Картинно упавшая на высокий лоб густая прядь каштановых волос без единой сединки, гладкокожее загорелое лицо, энергичное, открытое, дерзкое, и жесты – отрывистые, всегда законченные. По-прежнему здорово походил Олег Олегович Прончатов на того бронзового Маяковского, что стоит на одной из московских площадей, да и внутренне – так думал, может быть, только один Игорь Гольцов – его старший друг походил на поэта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62