«Ну, держитесь! Узнаете, в каком болоте увязли с эгим вашим треклятым гаражом!»
– Как произошло? Да обыкновенно… – ответил Гелий Макарович и впервые улыбнулся, открыв ряд черных, почти до основания изношенных мелких-мелких зубов, и это было так неожиданно, что Игорь Саввович почувствовал легкую тошноту. А Гелий Макарович в это время устраивался на стуле самым нелепым образом. Он засунул ступни за ножки стула, обвил их ногами; руки Фалалеев, наоборот, по стариковски положил на колени. После этого начал говорить резким, гортанным и клокочущим голосом:
– А чего тут, товарищ следователь, рассказывать? Драка была, так этих драк, как редиски – гривенник пучок… Ну я, конечно, выглянул в окно, думаю, спать пора, а они драться! Ну и что – дерутся? Гривенник пучок! Я эту ночь у матери ночевал, выглянул в окно, посмотрел: дерутся, да и прилег, а мать ревет: «В переулке человека насмерть убивают!» – и меня с кровати тащит: «Погляди, погляди, Еля, как смертно убивают!»… Меня дома Елей зовут… Посмотрел я опять в окошко – смотреть нечего! Драка! Да чего, товарищ следователь, рассказывать! Драка как драка – гривенник пучок! – Фалалеев передохнул. – А мать все ревет: «Убили, убили до смерти! Беги, Еля, спасай! Беги, Еля, спасай, да беги, Еля, спасай!» Все уши прожужжала – вот я и выскочил во двор. Гляжу: убили, но еще дышит… Ай, да чего я рассказываю! Вы сами, товарищ следователь, видели! Я только начало драки прихватил, а как убивали – врать не люблю – не видел… Конечно, Гольцов сам напал, но мое дело сторона. Этих драк – гривенник пучок!
Селезнев, ничего не записывая, поглядывал на Гелия Макаровича исподлобья, грыз спичку, а Игоря Саввовича от мелких, звонких, похожих на падающие откуда-то металлические колечки слов начинало поташнивать, словно в скоростном самолете, резко набирающем высоту. Что-то пестрое струилось перед глазами, предметы расплывались, Селезнев и Фалалеев казались волнистыми, сделанными как бы из гофрированного материала. В кабинете спертый воздух как бы маревом поднимался от пола. Что происходило? Не сошел ли с ума Игорь Саввович, если слышал и видел все это наяву?
– На какой почве имеете личные счеты с гражданином Гольцовым? – между тем человеческим и даже будничным голосом спросил Селезнев. – Когда познакомились, где познакомились, когда последний раз встречались?
Гелий Макарович жалобными, укоряющими за несправедливость глазами посмотрел на Селезнева: «Ну, что вы плетете, товарищ следователь!»
– Хужеете вы, товарищ Селезнев, сильно хужеете! – огорченно сказал Фалалеев. – Когда из району приехали, потолковее и подобрее были… Не знаю я вашего Гольцова! Издалека видел, слыхал о нем, а знакомства не имею… – Он укоризненно покачал головой. – Сами подумайте: какое у меня может быть знакомство с Гольцовым? Он там… – Гелий Макарович показал на потолок, – а я здесь! – Фалалеев ткнул пальцем в пол. – Мы на черных «Волгах» не разъезжаем, коньяки за двадцать рублей не пьем, на Советской власти не женимся… Нет, хужеете вы, товарищ Селезнев! Заелись, загордились, бирюльками пугать стали…
Селезнев согласно кивнул.
– Может быть, и бирюльками! – сказал он. – Однако поедем дальше… Вы как бы случайно сказали, что Гольцов первым начал драку. Как это было?
– Обыкновенно! Вот как было… Я слышу: кричит1 Подхожу к окну – стоят против друг дружки. Чего, думаю? А он опять кричит…
– Стоп! Значит, к окну вас привлек голос Гольцова?
– А кого же еще! Кричит: «Сойдите с дороги, гады!» А этот, который длинный, вежливо отвечает: «Проходите, место есть!» А Гольцову надо обязательно середкой переулка идти, барин нашелся… «Отойдите, кричит, переулок мой, кричит, руки-ноги пообломаю, кричит!» Ну, и бросился на этого, высокого, которого убили…
– Вы знаете высокого, то есть Бориса Иванова?
– Это как посмотреть! Встречал я его. А особливо не знал. Таких много – на гривенник пучок!
– Выпивали вместе?
– Этого не бывало. Я непьющий.
Селезнев улыбнулся. Не лгал, подлец этакий, так как всему мелкому уголовному люду, жуликам, аферистам и мошенникам Гелий Макарович был известен как чудак – не пил и не курил, за что и получил кличку Сухой.
– Вопрос для протокола, Фалалеев! Еще раз подтверждаете, что Гольцов первым начал драку?
Фалалеев как бы удивленно всплеснул ручками.
– Товарищ Селезнев! – тонко воскликнул он. – Ну чего вы такое говорите? Неужто ребята начали драку? Гольцов пьяный был, одурел мужик, вот и полез на рожон… С кем не бывает! – Он благожелательно улыбнулся. – Перебрал товарищ Гольцов, не рассчитал – вот и задрался… Хоть у кого спросите!
Не в болото, не в грязь, а в пропасть рухнул Игорь Саввович Гольцов, когда полтора года назад пропустил мимо ушей слова жены о гараже, который можно купить в каком-то чертовом переулке. С кем свела судьба? Сидел перед Игорем Саввовичем в неестественной, но, видимо, удобной для длинных допросов позе профессиональный преступник, человек, выработавший целую систему общения со следователем, пользующийся ею открыто и вызывающе. Все рассчитано – от позы до выражения лица, от голоса до строя речи.
– Вот, значит, мать говорит мне, значит, что надо бы посмотреть, кого убивают, – старательно выговаривал, снова переменившись, Гелий Макарович. – Значит, она, мать, значит…
Селезнев спокойно слушал лепет-клекот Фалалеева, ничего снова не записывал, глядел на автоматическую ручку Игоря Саввовича, повертывая ее так и этак. Может быть, Селезнев ждал, когда свидетелю надоест нести околесицу, и он в самом деле встрепенулся только тогда, когда кликушеское бормотание само собой затихло. Мало того, следователь дал минуту отдыха человеку-кролику.
– Как же вы не знаете гражданина Гольцова, – сказал Селезнев, – если у него есть расписка о вручении вам тысячи рублей?
Равнодушно осмотрев Игоря Саввовича, свидетель ответил:
– А я его, значит, не запомнил.
Следователь отодвинул протокол, достал из стола три наполовину исписанные странички и с таким видом, словно все трудности были позади, сел на кончик стола – впервые при Игоре Саввовиче.
– Прочтите, Фалалеев! – негромко попросил Селезнев. – Думаю, заговорите по-другому…
Через две-три минуты Фалалеев сидел в нормальной позе, с осторожно положенными на колени тремя страницами из плохой бумаги. Короткие и тонкие губы стиснуты, зрачки по-кошачьи расширены, на виске пульсировала синяя вена. В сочетании с умными глазами это выдавало, несомненно, волевую, сильную и яркую индивидуальность.
– Вот такие дела, Фалалеев, – вздохнул Селезнев. – На каждом гараже Голубкина зарабатывала пятьсот рублей… А вы, по расчетам ребят из ОБХСС, около восьмисот, а ведь вы строили, затрачивали физический труд. – Он незлобно усмехнулся. – Не все же стройматериалы ворованы! Шифер и листовую жесть для обивки дверей пришлось купить, да и за кирпич сторожу пришлось порядочно положить на лапу…
Фалалеев молчал с ледяным, окаменевшим лицом, страшным от пустых, остановившихся глаз; такой человек запросто мог всадить нож в спину или послать пулю прямо в глаза. И тени не пробежало по лицу маленького человека, пока Селезнев говорил, расчетливо поражая Фалалеева убийственными фактами. Когда следователь кончил, Гелий Макарович долго и, казалось, бездумно молчал. Потом неторопливо сказал:
– Слушки о полкуске на каждом гараже были, но я не верил. Гаражи по всему городу идут по куску – зачем людям переплачивать? – Он поймал взгляд Селезнева, несколько секунд они не спускали глаз друг с друга. – Дайте, гражданин Селезнев, слово, что не берете на пушку.
– Честное слово!
За этим ничего особенного не последовало – ни удивления, ни отрицательной эмоции. Фалалеев принял к сведению факты, вот, пожалуй, и все! Наверное, в мире Гелия Макаровича измены и предательства встречались так часто, что он мог бы сам сказать: «Гривенник – пучок!»
– Рассказать о гаражах? – скучно спросил Фалалеев.
– Обязательно, и покороче.
Гелий Макарович уже было собрался обвить ножки табурета ногами, но спохватился и остался сидеть в обычной позе, по-прежнему холодный и опасный.
– Если покороче рассказывать, то блицтурнир! – как-то аккуратно проговорил Фалалеев. – Приходит Голубкина, говорит: «Ну вот, теперь можешь заработать, Гелий! Начинай одновременно строить два гаража». Я спрашиваю: «Ты чего, Лорка, получила разрешение?» Смеется: «Лучше, чем разрешение!» – Человек-кролик полоснул взглядом Игоря Саввовича. – Значит, смеется, а толком ничего не объясняет! Ну, говорю, не буду строить! Тогда Лорка и раскололась, говорит: «Двадцать пятого апреля купили машину Гольцовы. Он сам – шишка, а она – дочь Карцева. Кумекаешь? Один гараж продадим Гольцову… О разрешении не беспокойся». Ну, тут и я сообразил, что к чему прикладывается!.. Голубкина дала кусок, то есть тысячу, и мы начали строить…
Наконец Игорь Саввович понял, почему Селезнев несколько раз спрашивал взглядом: «Что у вас происходило в конце апреля или начале мая?» Была куплена машина, та самая машина, которая имела прямое отношение к ночной драке и ко всему, что сейчас происходило в кабинете и казалось кошмарным, невероятным вымыслом, скорее всего фантастическим сном. Маленький человек, человек-кролик, человек, казалось, с другой планеты, бледными крохотными руками, руками-лапками держал ниточку из той пряжи, которую судьба ткала для Игоря Саввовича Гольцова, и при удачном стечении обстоятельств ручки-лапки могли отправить Игоря Саввовича за решетку, такую страшную для него и такую привычную для человека-кролика… Сон, кошмарный сон! Откуда-то издалека, из непонятного, словно четвертое измерение, мира опять слышался условно знакомый голос следователя Селезнева:
– Все-таки почему, Фалалеев, вам понадобилось показывать на гражданина Гольцова как зачинщика драки?
Игорь Саввович услышал далекое, только похожее на человеческую речь:
– Ваш Гольцов – блаженный дурачок! Высоко себя занес. В облаках витает. Он и гараж-то не видел до драки… Схлопочет срок – поумнеет. Так что он, он драку начал!
Ленивый, скучающий, бесстрастный, Селезнев писал совсем медленно, своими печатными буквами, и вид у него был такой, словно не существует на земле дела приятнее и милее, чем выводить отдельные, красивые, чертежные буквы на дрянной бумаге.
– Хорошо дерется ваш Гольцов! Что правда, то правда…
За решетчатым окном прошуршал шинами по асфальту троллейбус, тонко вскрикнул клаксоном «Жигуленок», взвился и оборвался призывный девичий голос… За окном жили люди. Шли куда-то, ехали, разговаривали, смеялись: кто-то собирался на пляж, кто-то покупал билет в кино; по магазинам, шатаясь от давки, бродили орды покупателей. Люди звонили по телефонам, писали друг другу письма, целовались, ссорились и мирились. Неужели все это существовало? Игорю Саввовичу теперь мерещилось, что жизнь за окном – выдумка, фантазия, а реальность – узкая и высокая комната, пропахшая хлоркой, человек-кролик, серая бумага протоколов, целый мир тюрем, преступлений, наказаний, тоски, отчаяния, одиночества, где царил и правил человек-кролик, где жили настороженно и одновременно агрессивно; боясь, что тебе вцепятся зубами в икру, торопились вцепиться в икру ближнего первым.
– Гражданин Гольцов, есть вопросы к свидетелю?
– Свидетель, скажите, пожалуйста, – сдавленным голосом проговорил Игорь Саввович, – а с моей женой вы никогда не ссорились?
Океан лютой ненависти колыхался в глазах маленького человека, когда его глаза на мгновение встретились с глазами Игоря Саввовича, и опять показалось, что с таким взглядом на самом деле выхватывают из кармана нож, нажимают на курок пистолета, спускают с поводков собак-убийц. Попадись Игорь Саввович человеку-кролику в пустом и темном переулке… Брр! Тридцать лет исполнилось инженеру Гольцову, успел он повидать кое-что на этой теплой и круглой земле, но и представить не мог, что существует человек, так смертельно его ненавидящий. Да, наверное, не единственный, далеко не единственный…
– Я такой разговор не принимаю, гражданин следователь! – сказал человек-кролик, обращаясь только к Селезневу. – «Вы с моей женой не ссорились?».. Такой разговор, гражданин следователь, надо в протокол заносить. Так и запишите, что у меня ни с обвиняемым, ни с его женой личных счетов не имеется… А вам стыдно, гражданин Гольцов, на провокацию идти. А еще инженер, начальство! Штучки-дрючки у нас не пройдут! Ни один человек не покажет, что я имею с вами личные счеты…
Селезнев сидел неподвижно, молчал, глядел на Фалалеева потемневшими, ничего не выражающими глазами, под взглядом которых Фалалеев понемножечку съеживался и притихал.
– Будете заносить мои слова в протокол? – вяло повторил он. – Настаиваю, значит, чтобы мои слова, значит, занесли в протокол…
Когда он замолчал, Селезнев взял ручку, склонив голову набок, что-то записал с видом старательного ученика, перечитал, как обычно, написанное, поправил завитушку и, очень довольный собой, лег грудью на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Как произошло? Да обыкновенно… – ответил Гелий Макарович и впервые улыбнулся, открыв ряд черных, почти до основания изношенных мелких-мелких зубов, и это было так неожиданно, что Игорь Саввович почувствовал легкую тошноту. А Гелий Макарович в это время устраивался на стуле самым нелепым образом. Он засунул ступни за ножки стула, обвил их ногами; руки Фалалеев, наоборот, по стариковски положил на колени. После этого начал говорить резким, гортанным и клокочущим голосом:
– А чего тут, товарищ следователь, рассказывать? Драка была, так этих драк, как редиски – гривенник пучок… Ну я, конечно, выглянул в окно, думаю, спать пора, а они драться! Ну и что – дерутся? Гривенник пучок! Я эту ночь у матери ночевал, выглянул в окно, посмотрел: дерутся, да и прилег, а мать ревет: «В переулке человека насмерть убивают!» – и меня с кровати тащит: «Погляди, погляди, Еля, как смертно убивают!»… Меня дома Елей зовут… Посмотрел я опять в окошко – смотреть нечего! Драка! Да чего, товарищ следователь, рассказывать! Драка как драка – гривенник пучок! – Фалалеев передохнул. – А мать все ревет: «Убили, убили до смерти! Беги, Еля, спасай! Беги, Еля, спасай, да беги, Еля, спасай!» Все уши прожужжала – вот я и выскочил во двор. Гляжу: убили, но еще дышит… Ай, да чего я рассказываю! Вы сами, товарищ следователь, видели! Я только начало драки прихватил, а как убивали – врать не люблю – не видел… Конечно, Гольцов сам напал, но мое дело сторона. Этих драк – гривенник пучок!
Селезнев, ничего не записывая, поглядывал на Гелия Макаровича исподлобья, грыз спичку, а Игоря Саввовича от мелких, звонких, похожих на падающие откуда-то металлические колечки слов начинало поташнивать, словно в скоростном самолете, резко набирающем высоту. Что-то пестрое струилось перед глазами, предметы расплывались, Селезнев и Фалалеев казались волнистыми, сделанными как бы из гофрированного материала. В кабинете спертый воздух как бы маревом поднимался от пола. Что происходило? Не сошел ли с ума Игорь Саввович, если слышал и видел все это наяву?
– На какой почве имеете личные счеты с гражданином Гольцовым? – между тем человеческим и даже будничным голосом спросил Селезнев. – Когда познакомились, где познакомились, когда последний раз встречались?
Гелий Макарович жалобными, укоряющими за несправедливость глазами посмотрел на Селезнева: «Ну, что вы плетете, товарищ следователь!»
– Хужеете вы, товарищ Селезнев, сильно хужеете! – огорченно сказал Фалалеев. – Когда из району приехали, потолковее и подобрее были… Не знаю я вашего Гольцова! Издалека видел, слыхал о нем, а знакомства не имею… – Он укоризненно покачал головой. – Сами подумайте: какое у меня может быть знакомство с Гольцовым? Он там… – Гелий Макарович показал на потолок, – а я здесь! – Фалалеев ткнул пальцем в пол. – Мы на черных «Волгах» не разъезжаем, коньяки за двадцать рублей не пьем, на Советской власти не женимся… Нет, хужеете вы, товарищ Селезнев! Заелись, загордились, бирюльками пугать стали…
Селезнев согласно кивнул.
– Может быть, и бирюльками! – сказал он. – Однако поедем дальше… Вы как бы случайно сказали, что Гольцов первым начал драку. Как это было?
– Обыкновенно! Вот как было… Я слышу: кричит1 Подхожу к окну – стоят против друг дружки. Чего, думаю? А он опять кричит…
– Стоп! Значит, к окну вас привлек голос Гольцова?
– А кого же еще! Кричит: «Сойдите с дороги, гады!» А этот, который длинный, вежливо отвечает: «Проходите, место есть!» А Гольцову надо обязательно середкой переулка идти, барин нашелся… «Отойдите, кричит, переулок мой, кричит, руки-ноги пообломаю, кричит!» Ну, и бросился на этого, высокого, которого убили…
– Вы знаете высокого, то есть Бориса Иванова?
– Это как посмотреть! Встречал я его. А особливо не знал. Таких много – на гривенник пучок!
– Выпивали вместе?
– Этого не бывало. Я непьющий.
Селезнев улыбнулся. Не лгал, подлец этакий, так как всему мелкому уголовному люду, жуликам, аферистам и мошенникам Гелий Макарович был известен как чудак – не пил и не курил, за что и получил кличку Сухой.
– Вопрос для протокола, Фалалеев! Еще раз подтверждаете, что Гольцов первым начал драку?
Фалалеев как бы удивленно всплеснул ручками.
– Товарищ Селезнев! – тонко воскликнул он. – Ну чего вы такое говорите? Неужто ребята начали драку? Гольцов пьяный был, одурел мужик, вот и полез на рожон… С кем не бывает! – Он благожелательно улыбнулся. – Перебрал товарищ Гольцов, не рассчитал – вот и задрался… Хоть у кого спросите!
Не в болото, не в грязь, а в пропасть рухнул Игорь Саввович Гольцов, когда полтора года назад пропустил мимо ушей слова жены о гараже, который можно купить в каком-то чертовом переулке. С кем свела судьба? Сидел перед Игорем Саввовичем в неестественной, но, видимо, удобной для длинных допросов позе профессиональный преступник, человек, выработавший целую систему общения со следователем, пользующийся ею открыто и вызывающе. Все рассчитано – от позы до выражения лица, от голоса до строя речи.
– Вот, значит, мать говорит мне, значит, что надо бы посмотреть, кого убивают, – старательно выговаривал, снова переменившись, Гелий Макарович. – Значит, она, мать, значит…
Селезнев спокойно слушал лепет-клекот Фалалеева, ничего снова не записывал, глядел на автоматическую ручку Игоря Саввовича, повертывая ее так и этак. Может быть, Селезнев ждал, когда свидетелю надоест нести околесицу, и он в самом деле встрепенулся только тогда, когда кликушеское бормотание само собой затихло. Мало того, следователь дал минуту отдыха человеку-кролику.
– Как же вы не знаете гражданина Гольцова, – сказал Селезнев, – если у него есть расписка о вручении вам тысячи рублей?
Равнодушно осмотрев Игоря Саввовича, свидетель ответил:
– А я его, значит, не запомнил.
Следователь отодвинул протокол, достал из стола три наполовину исписанные странички и с таким видом, словно все трудности были позади, сел на кончик стола – впервые при Игоре Саввовиче.
– Прочтите, Фалалеев! – негромко попросил Селезнев. – Думаю, заговорите по-другому…
Через две-три минуты Фалалеев сидел в нормальной позе, с осторожно положенными на колени тремя страницами из плохой бумаги. Короткие и тонкие губы стиснуты, зрачки по-кошачьи расширены, на виске пульсировала синяя вена. В сочетании с умными глазами это выдавало, несомненно, волевую, сильную и яркую индивидуальность.
– Вот такие дела, Фалалеев, – вздохнул Селезнев. – На каждом гараже Голубкина зарабатывала пятьсот рублей… А вы, по расчетам ребят из ОБХСС, около восьмисот, а ведь вы строили, затрачивали физический труд. – Он незлобно усмехнулся. – Не все же стройматериалы ворованы! Шифер и листовую жесть для обивки дверей пришлось купить, да и за кирпич сторожу пришлось порядочно положить на лапу…
Фалалеев молчал с ледяным, окаменевшим лицом, страшным от пустых, остановившихся глаз; такой человек запросто мог всадить нож в спину или послать пулю прямо в глаза. И тени не пробежало по лицу маленького человека, пока Селезнев говорил, расчетливо поражая Фалалеева убийственными фактами. Когда следователь кончил, Гелий Макарович долго и, казалось, бездумно молчал. Потом неторопливо сказал:
– Слушки о полкуске на каждом гараже были, но я не верил. Гаражи по всему городу идут по куску – зачем людям переплачивать? – Он поймал взгляд Селезнева, несколько секунд они не спускали глаз друг с друга. – Дайте, гражданин Селезнев, слово, что не берете на пушку.
– Честное слово!
За этим ничего особенного не последовало – ни удивления, ни отрицательной эмоции. Фалалеев принял к сведению факты, вот, пожалуй, и все! Наверное, в мире Гелия Макаровича измены и предательства встречались так часто, что он мог бы сам сказать: «Гривенник – пучок!»
– Рассказать о гаражах? – скучно спросил Фалалеев.
– Обязательно, и покороче.
Гелий Макарович уже было собрался обвить ножки табурета ногами, но спохватился и остался сидеть в обычной позе, по-прежнему холодный и опасный.
– Если покороче рассказывать, то блицтурнир! – как-то аккуратно проговорил Фалалеев. – Приходит Голубкина, говорит: «Ну вот, теперь можешь заработать, Гелий! Начинай одновременно строить два гаража». Я спрашиваю: «Ты чего, Лорка, получила разрешение?» Смеется: «Лучше, чем разрешение!» – Человек-кролик полоснул взглядом Игоря Саввовича. – Значит, смеется, а толком ничего не объясняет! Ну, говорю, не буду строить! Тогда Лорка и раскололась, говорит: «Двадцать пятого апреля купили машину Гольцовы. Он сам – шишка, а она – дочь Карцева. Кумекаешь? Один гараж продадим Гольцову… О разрешении не беспокойся». Ну, тут и я сообразил, что к чему прикладывается!.. Голубкина дала кусок, то есть тысячу, и мы начали строить…
Наконец Игорь Саввович понял, почему Селезнев несколько раз спрашивал взглядом: «Что у вас происходило в конце апреля или начале мая?» Была куплена машина, та самая машина, которая имела прямое отношение к ночной драке и ко всему, что сейчас происходило в кабинете и казалось кошмарным, невероятным вымыслом, скорее всего фантастическим сном. Маленький человек, человек-кролик, человек, казалось, с другой планеты, бледными крохотными руками, руками-лапками держал ниточку из той пряжи, которую судьба ткала для Игоря Саввовича Гольцова, и при удачном стечении обстоятельств ручки-лапки могли отправить Игоря Саввовича за решетку, такую страшную для него и такую привычную для человека-кролика… Сон, кошмарный сон! Откуда-то издалека, из непонятного, словно четвертое измерение, мира опять слышался условно знакомый голос следователя Селезнева:
– Все-таки почему, Фалалеев, вам понадобилось показывать на гражданина Гольцова как зачинщика драки?
Игорь Саввович услышал далекое, только похожее на человеческую речь:
– Ваш Гольцов – блаженный дурачок! Высоко себя занес. В облаках витает. Он и гараж-то не видел до драки… Схлопочет срок – поумнеет. Так что он, он драку начал!
Ленивый, скучающий, бесстрастный, Селезнев писал совсем медленно, своими печатными буквами, и вид у него был такой, словно не существует на земле дела приятнее и милее, чем выводить отдельные, красивые, чертежные буквы на дрянной бумаге.
– Хорошо дерется ваш Гольцов! Что правда, то правда…
За решетчатым окном прошуршал шинами по асфальту троллейбус, тонко вскрикнул клаксоном «Жигуленок», взвился и оборвался призывный девичий голос… За окном жили люди. Шли куда-то, ехали, разговаривали, смеялись: кто-то собирался на пляж, кто-то покупал билет в кино; по магазинам, шатаясь от давки, бродили орды покупателей. Люди звонили по телефонам, писали друг другу письма, целовались, ссорились и мирились. Неужели все это существовало? Игорю Саввовичу теперь мерещилось, что жизнь за окном – выдумка, фантазия, а реальность – узкая и высокая комната, пропахшая хлоркой, человек-кролик, серая бумага протоколов, целый мир тюрем, преступлений, наказаний, тоски, отчаяния, одиночества, где царил и правил человек-кролик, где жили настороженно и одновременно агрессивно; боясь, что тебе вцепятся зубами в икру, торопились вцепиться в икру ближнего первым.
– Гражданин Гольцов, есть вопросы к свидетелю?
– Свидетель, скажите, пожалуйста, – сдавленным голосом проговорил Игорь Саввович, – а с моей женой вы никогда не ссорились?
Океан лютой ненависти колыхался в глазах маленького человека, когда его глаза на мгновение встретились с глазами Игоря Саввовича, и опять показалось, что с таким взглядом на самом деле выхватывают из кармана нож, нажимают на курок пистолета, спускают с поводков собак-убийц. Попадись Игорь Саввович человеку-кролику в пустом и темном переулке… Брр! Тридцать лет исполнилось инженеру Гольцову, успел он повидать кое-что на этой теплой и круглой земле, но и представить не мог, что существует человек, так смертельно его ненавидящий. Да, наверное, не единственный, далеко не единственный…
– Я такой разговор не принимаю, гражданин следователь! – сказал человек-кролик, обращаясь только к Селезневу. – «Вы с моей женой не ссорились?».. Такой разговор, гражданин следователь, надо в протокол заносить. Так и запишите, что у меня ни с обвиняемым, ни с его женой личных счетов не имеется… А вам стыдно, гражданин Гольцов, на провокацию идти. А еще инженер, начальство! Штучки-дрючки у нас не пройдут! Ни один человек не покажет, что я имею с вами личные счеты…
Селезнев сидел неподвижно, молчал, глядел на Фалалеева потемневшими, ничего не выражающими глазами, под взглядом которых Фалалеев понемножечку съеживался и притихал.
– Будете заносить мои слова в протокол? – вяло повторил он. – Настаиваю, значит, чтобы мои слова, значит, занесли в протокол…
Когда он замолчал, Селезнев взял ручку, склонив голову набок, что-то записал с видом старательного ученика, перечитал, как обычно, написанное, поправил завитушку и, очень довольный собой, лег грудью на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62