Фамилия Баяндурова у Игоря Саввовича была, как говорят, на слуху, мать и отчим несколько лет старались переманить Баяндурова в свой Черногорский медицинский институт, часто упоминали его фамилию с добавлением превосходных степеней. А в разговоре по телефону мать сказала: «Повидайся непременно с Гасаном Гасановичем Баяндуровым».
Совершенно пусто было в больнице, вообще никого, естественно, не было возле опасного кабинета, и над дверью горел разрешающий зеленый глаз. Постояв секунду-другую возле двери, Игорь Саввович постучал костяшками пальцев, увидев, что зеленая лампочка потухла, а красная зажглась, твердо вошел в кабинет, просторный и светлый. Профессор Баяндуров – только профессором мог быть человек в татарской тюбетейке на бритой голове – стоял к дверям спиной, что-то высматривал через окно, а молодая «психиаторша» сидела с озабоченным лицом. Поздоровавшись с Игорем Саввовичем, она робко пискнула:
– Гасан Гасанович, а Гасан Гасанович!
– Так и называйте меня! – сказал Баяндуров, поворачиваясь к пациенту. – Садитесь, пожалуйста, курите, если курите… Здравствуйте, Игорь Саввович!
Он был гигантом, этот легендарный даже для отчима и матери человек – вторая, после Валентинова, ромская городская и областная достопримечательность в людском, так сказать, исчислении. Когда говорили о Баяндурове, то всегда начинали с тюбетейки, которая якобы вышита бисером, на скрещенных линиях вставлены бриллианты, а все остальное – золотое шитье. После этого шла фраза: «Посмотрит, кивнет – вы уснули!» Третья сенсация звучала так: «Дуплетом режет трех уток». Профессор считался и был непревзойденным охотником.
– Игорь Саввович, – насмешливо сказал Баяндуров, – я не волшебник и не шулер. Я не способен своим пронзительным взглядом творить чудеса, тем более диагностировать! – Он сердился притворно. – Не вам, Гольцову, мне напоминать: говорите! Начинайте, Игорь Саввович, начинайте…
Он понравился Игорю Саввовичу, вернее, был так родственно узнаваем, что не мог не нравиться. Таким голосом, как Баяндуров, с больными разговаривали мать и отчим, пахло от них так же, как от Баяндурова, да и обращался он с Игорем Саввовичем как со своим человеком, то есть не ломался и не строил из себя знаменитость. Большой, моложавый, выбритый до синевы, с черными глазами и огромными вывороченными негритянскими губами – такой человек вызывал, наверное, у всякого симпатию. Вспомнилось, как в одной детской сказке после встречи со страшными волком и лисой заяц, чудом спасшийся, увидел медведя. Медведь был такой большой, что заяц сказал вдруг: «Привет!»
– Легко приказать: начинайте! – тоже насмешливо проговорил Игорь Саввович. – Я прочел две-три книжонки по психиатрии, в том числе и вашу, Гасан Гасанович, но ничего похожего не нашел. Минуточку! – Он поднял руку, чтобы Баяндуров справедливо не послал его к чертовой матери за дилетантскую вылазку. – Минуточку! Я хочу сказать, что упустил начало болезни и поэтому не знаю, с чего начинать, но все-таки попробую…
– Попробуйте! – совсем иронически буркнул профессор.
– По материнской линии и, видимо, по отцовской в моем роду психически ненормальных людей нет. Уверен, что не было и сифилиса! – заговорил Игорь Саввович медленно, но твердо. – Значительных травм, серьезных болезней, обмороков, потери памяти за собой не помню с рождения. Еще говорить?
– Хватит говорить! – перебил его Баяндуров и, повернувшись к молодой врачихе, обескураженно развел руками. – Вот и извольте лечить этих всезнаек! Вам он тоже диктовал ответы по схеме Патерсон – Миль – Баяндуров? Этак любой с панталыку собьется… – И опять с ироническим, но свойским и добрым лицом повернулся к Игорю Саввовичу: – Хватит говорить, дорогой Игорь, сын Лены Веселовской! Эх, не в клинике будь сказано, красивей женщины я не встречал… – И сделался серьезным. – А ну, скажите-ка, милый мой, какой бы вы сами себе поставили диагноз. Да не бойтесь, не завоплю – дилетантщину из вас не вышибить… Ставьте диагноз!
Игорь Саввович прищурился.
– Эндогенная депрессия.
– Страхи контролируются?
– Ах, если бы…
Баяндуров стал удобно устраиваться в кресле, а Игорь Саввович думал о том, что все прочитанные книги по психиатрии он помнил от начала до конца, что, доведись ему учиться в медицинском институте, как хотели мать и отчим, можно было бы сейчас идти к экзаменатору. И вопрос о контролируемости страхов, который задал Баяндуров, тоже убеждал, что Игорь Саввович много знал о себе, но не понимал, в чем дело.
– Опишите ваш рабочий день, Игорь Саввович! – неожиданно бесцветным производственным голосом потребовал Баяндуров. – По порядочку! По часам и минутам. Ну вот этак: «Поднимаюсь в семь, при этом…»
Игорь Саввович тоже устроился поудобнее, так как разговор обещал быть долгим.
– Я просыпаюсь около восьми. Просыпаюсь не сам, – начал Игорь Саввович. – Чтобы разбудить меня, жена тратит добрых десять минут. И как только я прихожу в сознание, первая мысль… – Он помолчал, чтобы Баяндуров опять не обрушился на него за дилетантский профессионализм рассказа. – Первая мысль такова: «Опять жить? Умываться, одеваться, ехать на работу? Боже мой, кому и зачем это надо!» Еще минут пять я лежу на боку, потом поднимаюсь, бреду в ванную, где обкатываюсь ледяной водой. После этого две-три минуты я чувствую себя почти здоровым, и эти минуты – единственные за все сутки. А потом? Как бы это передать точнее? В груди начинает расти комок страха и боли. – Он помолчал, подумал. – Боль чисто физического свойства. Что-то похожее на судорогу прокатывается по грудной клетке, кажется, что останавливается в сердце и острой болью отдается в нем…
Все-таки профессор Баяндуров лгал, когда обещал не пронизывать Игоря Саввовича гипнотизирующим всепонимающим взглядом. Сейчас его немигающие глаза были устремлены в глаза Игоря Саввовича, тугая и острая волна воли профессора как бы вытекала из черных глазных провалов, и было такое чувство, какое бывает на рентгеноскопии, когда включаются экраны – холодок обвевал лицо и грудь.
– К тому времени, когда подходит служебный автомобиль, я уже представляю из себя то самое, что вы сейчас видите, профессор! – весело произнес Игорь Саввович. – В таком состоянии я приезжаю на работу – внешне спокойный и старательно улыбающийся на людях. – Игорь Саввович улыбнулся именно так, как он это делал на людях. – Страхи вызываются всем, что происходит и не происходит! Секретарь сообщает мне о наиболее важных событиях – страшно! Сажусь на рабочее место, беру первую попавшуюся бумагу – страшно! Поднимаю телефонную трубку – страшно! Анализ ничего не дает, хотя я беспрерывно и заведомо напрасно копаюсь в себе, что уже само вызывает страх. Думаю: «Чего я боюсь?»
Он замолк, и это продолжалось до тех пор, пока Баяндуров мягко не напомнил:
– Продолжайте, Игорь Саввович.
– Продолжаю… Анализ не помогает, напротив, страхи увеличиваются, а боль в груди делается такой, что хочется стонать.
Он опять остановился. Большелобая хозяйка кабинета, которая в прошлый раз деловито хмурилась и многозначительно хмыкала, сегодня, заслушавшись, видимо, забыла, кто она такая, где находится, и смотрела на Игоря Саввовича откровенно любопытными глазами, словно хотела сказать: «Так вот он каков, этот Игорь Гольцов!» К таким взглядам Игорь Саввович привык, так как северный город Ромск создал вокруг него и его друзей легенду об их якобы роскошной жизни, причем такой роскошной, что и сам город, создавший легенду, в нее окончательно не верил. Впрочем, некоторые основания у горожан были: Игорь Саввович был женат на красивой женщине, дружил с красивыми женщинами и мужчинами, были загородные прогулки, поездки на катерах, рестораны, Игорь Саввович и его друзья модно одевались, свободно вели себя – они были заметными; поэтому, видимо, и создалась легенда о невозможно роскошной жизни.
«Дура! – мягко подумал о врачихе Игорь Саввович. – Милая, доверчивая дурочка!»
– Мой рабочий день состоит из совещаний, писанины и телефонных звонков, – вслух говорил он. – До болезни все эти три величественные ипостаси мне казались несерьезными, но все-таки нужными. Теперь я отношусь к ним со страхом, о чем уже была речь… – Он покорно улыбнулся. – Вот, Гасан Гасанович, какой покладистый больной сидит перед вами. Думаю, слышите, как мне сладко говорить о своей болезни, но хочется наконец-то выговориться… – И опять деловито поджал губы. – Я рассказываю то, что вам нужно?
– Да, да!
Баяндуров опять привирал, «Я все давно понял, но вы рассказывайте, коли хочется выговориться!» – было написано на лице Баяндурова и на всей его медвежьей фигуре, а кроме того, читалось откровенное: «Вы мне нравитесь, Игорь Гольцов! Человек вы занятный, славный и близкий. Не бойтесь ничего, пожалуйста, все будет хорошо!»
– К концу рабочего дня происходит странное – я не только не чувствую усталости, а, наоборот, как бы разгуливаюсь, – сказал Игорь Саввович. – А когда нужно спать, мне почти не хочется…
Профессор сделал едва заметный жест:
– А днем вы можете уснуть?
Игорь Саввович ухмыльнулся:
– Уснуть я способен в любое время дня, в любом положении.
– А на ночь? Принимаете снотворное?
– Никогда! – обиделся вдруг Игорь Саввовнч. – Я же докторский ребенок… Проворочаюсь до трех ночи, но даже димедрол себе не позволяю…
Молва не лгала! На тюбетейке профессора Баяндурова светились настоящие небольшие бриллианты – блеск настоящих камней Игорь Саввович ни с чем другим перепутать не мог, так как его мать Елена Платоновна любила бриллианты, покупала, когда могла, и научила сына понимать затаенную, как она выражалась, красоту обработанных алмазов.
– Продолжайте, Игорь Саввович!
– После окончания рабочего дня наступает самое тяжелое время. – Игорь Саввович покосился на врача. – Пустота! Домой идти не хочется, компании надоели, женщины давным-давно не привлекают. Когда-то я много играл на бильярде, теперь не могу…
– Почему?
– Тремор рук… – Игорь Саввович спохватился. – Прошу извинить! Руки дрожат.
– Покажите.
Игорь Саввович без просьбы встал, сдвинул ступни, закрыл глаза и вытянул прямо перед собой руки – они ходуном ходили, они так крупно вздрагивали, словно он их нарочно дергал, а самого Игоря Саввовича темнота в глазах повлекла в сторону. Он пошатнулся.
– Понятно! Садитесь! – сказал Баяндуров, а сам, наоборот, поднялся. – По схеме профессора Баяндурова… – он улыбнулся. – Какие стрессы и тем более дистрессы вам приходится переносить? Игорь Саввович, это очень важно. Подумайте как следует…
Только из уважения к большому и доброму Баяндурову, только из почтительности перед его славой Игорь Саввович сделал вид, что старательно обдумывает вопрос профессора. На самом же деле о стрессах и тем более дистрессах он думал изо дня в день не менее полугода, в надежде самоизлечиться, следил за собой внимательно и придирчиво, чтобы найти то, о чем сейчас спрашивал Баяндуров.
– Гасан Гасанович, – осторожно начал Игорь Саввович, – как это ни странно, но стрессов и – более того! – дистрессов я не переносил…
Новомодное словечко «стресс» в двадцатом веке, в годы научно-технической революции, заменяло привычные в прошлом слова «встряски», «перегрузки», «переживания», а еще более грозное «дистресс» романисты в прошлом называли пышно и торжественно: «смертельно опасное потрясение», а позже – «шоковое состояние».
– Я полгода, как кошка за норой, следил за собой и обнаружил только один легкий стресс, – сказал печально Игорь Саввович. – Только один, и притом пустяшный…
– Что именно?
Игорь Саввович ответил не сразу. Ему об этом говорить не хотелось, но он сам полез на рожон, и теперь приходилось или говорить прямо, или путаться. «Черт с ними!» – мысленно выругался он и сердито ляпнул:
– Испытываю непонятные, часто несправедливые вспышки ненависти к некоторым людям. Иногда это хорошие и добрые люди.
– Велика ли интенсивность?
– А бог ее знает! Хочется дать по морде, и притом неизвестно кому… После этих вспышек я чувствую себя выжатым, как мокрое белье…
Кто может объяснить, почему лицо молодой врачихи с каждой секундой становилось все мягче и моложе, хотя она и без того была молода? Черт знает, как это досадно, когда видишь, какую нежность излучают ее карие глаза, хотя на стуле сидит больной человек. Профессор Баяндуров – этакий пройдоха – раньше Игоря Саввовича «засек» женщину на особом отношении к пациенту и уже несколько раз с усмешкой поглядывал на нее, словно говорил: «Попалась, голубушка!» И это тоже было ненужным, отвлекало Игоря Саввовича от самого Баяндурова, и он порой терял нить мысли профессора.
– Есть ли избирательность во вспышках ненависти? – спросил Баяндуров. – Кого больше? Родных, близких людей или посторонних?
– Не знаю! – ответил Игорь Саввович. – Никакой системы нет.
Баяндуров подошел к окну, выглянул, звучно почмокал губами, словно звал собаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Совершенно пусто было в больнице, вообще никого, естественно, не было возле опасного кабинета, и над дверью горел разрешающий зеленый глаз. Постояв секунду-другую возле двери, Игорь Саввович постучал костяшками пальцев, увидев, что зеленая лампочка потухла, а красная зажглась, твердо вошел в кабинет, просторный и светлый. Профессор Баяндуров – только профессором мог быть человек в татарской тюбетейке на бритой голове – стоял к дверям спиной, что-то высматривал через окно, а молодая «психиаторша» сидела с озабоченным лицом. Поздоровавшись с Игорем Саввовичем, она робко пискнула:
– Гасан Гасанович, а Гасан Гасанович!
– Так и называйте меня! – сказал Баяндуров, поворачиваясь к пациенту. – Садитесь, пожалуйста, курите, если курите… Здравствуйте, Игорь Саввович!
Он был гигантом, этот легендарный даже для отчима и матери человек – вторая, после Валентинова, ромская городская и областная достопримечательность в людском, так сказать, исчислении. Когда говорили о Баяндурове, то всегда начинали с тюбетейки, которая якобы вышита бисером, на скрещенных линиях вставлены бриллианты, а все остальное – золотое шитье. После этого шла фраза: «Посмотрит, кивнет – вы уснули!» Третья сенсация звучала так: «Дуплетом режет трех уток». Профессор считался и был непревзойденным охотником.
– Игорь Саввович, – насмешливо сказал Баяндуров, – я не волшебник и не шулер. Я не способен своим пронзительным взглядом творить чудеса, тем более диагностировать! – Он сердился притворно. – Не вам, Гольцову, мне напоминать: говорите! Начинайте, Игорь Саввович, начинайте…
Он понравился Игорю Саввовичу, вернее, был так родственно узнаваем, что не мог не нравиться. Таким голосом, как Баяндуров, с больными разговаривали мать и отчим, пахло от них так же, как от Баяндурова, да и обращался он с Игорем Саввовичем как со своим человеком, то есть не ломался и не строил из себя знаменитость. Большой, моложавый, выбритый до синевы, с черными глазами и огромными вывороченными негритянскими губами – такой человек вызывал, наверное, у всякого симпатию. Вспомнилось, как в одной детской сказке после встречи со страшными волком и лисой заяц, чудом спасшийся, увидел медведя. Медведь был такой большой, что заяц сказал вдруг: «Привет!»
– Легко приказать: начинайте! – тоже насмешливо проговорил Игорь Саввович. – Я прочел две-три книжонки по психиатрии, в том числе и вашу, Гасан Гасанович, но ничего похожего не нашел. Минуточку! – Он поднял руку, чтобы Баяндуров справедливо не послал его к чертовой матери за дилетантскую вылазку. – Минуточку! Я хочу сказать, что упустил начало болезни и поэтому не знаю, с чего начинать, но все-таки попробую…
– Попробуйте! – совсем иронически буркнул профессор.
– По материнской линии и, видимо, по отцовской в моем роду психически ненормальных людей нет. Уверен, что не было и сифилиса! – заговорил Игорь Саввович медленно, но твердо. – Значительных травм, серьезных болезней, обмороков, потери памяти за собой не помню с рождения. Еще говорить?
– Хватит говорить! – перебил его Баяндуров и, повернувшись к молодой врачихе, обескураженно развел руками. – Вот и извольте лечить этих всезнаек! Вам он тоже диктовал ответы по схеме Патерсон – Миль – Баяндуров? Этак любой с панталыку собьется… – И опять с ироническим, но свойским и добрым лицом повернулся к Игорю Саввовичу: – Хватит говорить, дорогой Игорь, сын Лены Веселовской! Эх, не в клинике будь сказано, красивей женщины я не встречал… – И сделался серьезным. – А ну, скажите-ка, милый мой, какой бы вы сами себе поставили диагноз. Да не бойтесь, не завоплю – дилетантщину из вас не вышибить… Ставьте диагноз!
Игорь Саввович прищурился.
– Эндогенная депрессия.
– Страхи контролируются?
– Ах, если бы…
Баяндуров стал удобно устраиваться в кресле, а Игорь Саввович думал о том, что все прочитанные книги по психиатрии он помнил от начала до конца, что, доведись ему учиться в медицинском институте, как хотели мать и отчим, можно было бы сейчас идти к экзаменатору. И вопрос о контролируемости страхов, который задал Баяндуров, тоже убеждал, что Игорь Саввович много знал о себе, но не понимал, в чем дело.
– Опишите ваш рабочий день, Игорь Саввович! – неожиданно бесцветным производственным голосом потребовал Баяндуров. – По порядочку! По часам и минутам. Ну вот этак: «Поднимаюсь в семь, при этом…»
Игорь Саввович тоже устроился поудобнее, так как разговор обещал быть долгим.
– Я просыпаюсь около восьми. Просыпаюсь не сам, – начал Игорь Саввович. – Чтобы разбудить меня, жена тратит добрых десять минут. И как только я прихожу в сознание, первая мысль… – Он помолчал, чтобы Баяндуров опять не обрушился на него за дилетантский профессионализм рассказа. – Первая мысль такова: «Опять жить? Умываться, одеваться, ехать на работу? Боже мой, кому и зачем это надо!» Еще минут пять я лежу на боку, потом поднимаюсь, бреду в ванную, где обкатываюсь ледяной водой. После этого две-три минуты я чувствую себя почти здоровым, и эти минуты – единственные за все сутки. А потом? Как бы это передать точнее? В груди начинает расти комок страха и боли. – Он помолчал, подумал. – Боль чисто физического свойства. Что-то похожее на судорогу прокатывается по грудной клетке, кажется, что останавливается в сердце и острой болью отдается в нем…
Все-таки профессор Баяндуров лгал, когда обещал не пронизывать Игоря Саввовича гипнотизирующим всепонимающим взглядом. Сейчас его немигающие глаза были устремлены в глаза Игоря Саввовича, тугая и острая волна воли профессора как бы вытекала из черных глазных провалов, и было такое чувство, какое бывает на рентгеноскопии, когда включаются экраны – холодок обвевал лицо и грудь.
– К тому времени, когда подходит служебный автомобиль, я уже представляю из себя то самое, что вы сейчас видите, профессор! – весело произнес Игорь Саввович. – В таком состоянии я приезжаю на работу – внешне спокойный и старательно улыбающийся на людях. – Игорь Саввович улыбнулся именно так, как он это делал на людях. – Страхи вызываются всем, что происходит и не происходит! Секретарь сообщает мне о наиболее важных событиях – страшно! Сажусь на рабочее место, беру первую попавшуюся бумагу – страшно! Поднимаю телефонную трубку – страшно! Анализ ничего не дает, хотя я беспрерывно и заведомо напрасно копаюсь в себе, что уже само вызывает страх. Думаю: «Чего я боюсь?»
Он замолк, и это продолжалось до тех пор, пока Баяндуров мягко не напомнил:
– Продолжайте, Игорь Саввович.
– Продолжаю… Анализ не помогает, напротив, страхи увеличиваются, а боль в груди делается такой, что хочется стонать.
Он опять остановился. Большелобая хозяйка кабинета, которая в прошлый раз деловито хмурилась и многозначительно хмыкала, сегодня, заслушавшись, видимо, забыла, кто она такая, где находится, и смотрела на Игоря Саввовича откровенно любопытными глазами, словно хотела сказать: «Так вот он каков, этот Игорь Гольцов!» К таким взглядам Игорь Саввович привык, так как северный город Ромск создал вокруг него и его друзей легенду об их якобы роскошной жизни, причем такой роскошной, что и сам город, создавший легенду, в нее окончательно не верил. Впрочем, некоторые основания у горожан были: Игорь Саввович был женат на красивой женщине, дружил с красивыми женщинами и мужчинами, были загородные прогулки, поездки на катерах, рестораны, Игорь Саввович и его друзья модно одевались, свободно вели себя – они были заметными; поэтому, видимо, и создалась легенда о невозможно роскошной жизни.
«Дура! – мягко подумал о врачихе Игорь Саввович. – Милая, доверчивая дурочка!»
– Мой рабочий день состоит из совещаний, писанины и телефонных звонков, – вслух говорил он. – До болезни все эти три величественные ипостаси мне казались несерьезными, но все-таки нужными. Теперь я отношусь к ним со страхом, о чем уже была речь… – Он покорно улыбнулся. – Вот, Гасан Гасанович, какой покладистый больной сидит перед вами. Думаю, слышите, как мне сладко говорить о своей болезни, но хочется наконец-то выговориться… – И опять деловито поджал губы. – Я рассказываю то, что вам нужно?
– Да, да!
Баяндуров опять привирал, «Я все давно понял, но вы рассказывайте, коли хочется выговориться!» – было написано на лице Баяндурова и на всей его медвежьей фигуре, а кроме того, читалось откровенное: «Вы мне нравитесь, Игорь Гольцов! Человек вы занятный, славный и близкий. Не бойтесь ничего, пожалуйста, все будет хорошо!»
– К концу рабочего дня происходит странное – я не только не чувствую усталости, а, наоборот, как бы разгуливаюсь, – сказал Игорь Саввович. – А когда нужно спать, мне почти не хочется…
Профессор сделал едва заметный жест:
– А днем вы можете уснуть?
Игорь Саввович ухмыльнулся:
– Уснуть я способен в любое время дня, в любом положении.
– А на ночь? Принимаете снотворное?
– Никогда! – обиделся вдруг Игорь Саввовнч. – Я же докторский ребенок… Проворочаюсь до трех ночи, но даже димедрол себе не позволяю…
Молва не лгала! На тюбетейке профессора Баяндурова светились настоящие небольшие бриллианты – блеск настоящих камней Игорь Саввович ни с чем другим перепутать не мог, так как его мать Елена Платоновна любила бриллианты, покупала, когда могла, и научила сына понимать затаенную, как она выражалась, красоту обработанных алмазов.
– Продолжайте, Игорь Саввович!
– После окончания рабочего дня наступает самое тяжелое время. – Игорь Саввович покосился на врача. – Пустота! Домой идти не хочется, компании надоели, женщины давным-давно не привлекают. Когда-то я много играл на бильярде, теперь не могу…
– Почему?
– Тремор рук… – Игорь Саввович спохватился. – Прошу извинить! Руки дрожат.
– Покажите.
Игорь Саввович без просьбы встал, сдвинул ступни, закрыл глаза и вытянул прямо перед собой руки – они ходуном ходили, они так крупно вздрагивали, словно он их нарочно дергал, а самого Игоря Саввовича темнота в глазах повлекла в сторону. Он пошатнулся.
– Понятно! Садитесь! – сказал Баяндуров, а сам, наоборот, поднялся. – По схеме профессора Баяндурова… – он улыбнулся. – Какие стрессы и тем более дистрессы вам приходится переносить? Игорь Саввович, это очень важно. Подумайте как следует…
Только из уважения к большому и доброму Баяндурову, только из почтительности перед его славой Игорь Саввович сделал вид, что старательно обдумывает вопрос профессора. На самом же деле о стрессах и тем более дистрессах он думал изо дня в день не менее полугода, в надежде самоизлечиться, следил за собой внимательно и придирчиво, чтобы найти то, о чем сейчас спрашивал Баяндуров.
– Гасан Гасанович, – осторожно начал Игорь Саввович, – как это ни странно, но стрессов и – более того! – дистрессов я не переносил…
Новомодное словечко «стресс» в двадцатом веке, в годы научно-технической революции, заменяло привычные в прошлом слова «встряски», «перегрузки», «переживания», а еще более грозное «дистресс» романисты в прошлом называли пышно и торжественно: «смертельно опасное потрясение», а позже – «шоковое состояние».
– Я полгода, как кошка за норой, следил за собой и обнаружил только один легкий стресс, – сказал печально Игорь Саввович. – Только один, и притом пустяшный…
– Что именно?
Игорь Саввович ответил не сразу. Ему об этом говорить не хотелось, но он сам полез на рожон, и теперь приходилось или говорить прямо, или путаться. «Черт с ними!» – мысленно выругался он и сердито ляпнул:
– Испытываю непонятные, часто несправедливые вспышки ненависти к некоторым людям. Иногда это хорошие и добрые люди.
– Велика ли интенсивность?
– А бог ее знает! Хочется дать по морде, и притом неизвестно кому… После этих вспышек я чувствую себя выжатым, как мокрое белье…
Кто может объяснить, почему лицо молодой врачихи с каждой секундой становилось все мягче и моложе, хотя она и без того была молода? Черт знает, как это досадно, когда видишь, какую нежность излучают ее карие глаза, хотя на стуле сидит больной человек. Профессор Баяндуров – этакий пройдоха – раньше Игоря Саввовича «засек» женщину на особом отношении к пациенту и уже несколько раз с усмешкой поглядывал на нее, словно говорил: «Попалась, голубушка!» И это тоже было ненужным, отвлекало Игоря Саввовича от самого Баяндурова, и он порой терял нить мысли профессора.
– Есть ли избирательность во вспышках ненависти? – спросил Баяндуров. – Кого больше? Родных, близких людей или посторонних?
– Не знаю! – ответил Игорь Саввович. – Никакой системы нет.
Баяндуров подошел к окну, выглянул, звучно почмокал губами, словно звал собаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62