Трестовские остряки утверждали, что Валентинов вынимал руки из-за спины в четырех случаях: когда писал, смеялся, разговаривал по телефону и ходил в то место, куда и цари путешествуют пешком. И только Игорю Саввовичу, единственному в тресте, было известно, что главному инженеру врачами рекомендовано специально держать развернутой грудную клетку, болезненную после фронтового ранения и врожденного порока сердца, который он скрыл в сорок первом от военкомата.
– Стоя хорошо и уместно говорить правду! – неожиданно мечтательно сказал Валентинов. – Впрочем, по собственному опыту знаю, что настоящая правда ни в каких внешних оформлениях не нуждается.
Игорь Саввович сладостно погрузился в кожаное кресло, повозился, чтобы сесть удобнее, устроился так, чтобы видеть одновременно главного инженера и дагерротипный портрет декабриста. «Хорошо пахнет!» – рассеянно подумал он, хотя в кабинете ничем особенным не пахло, а было просто уютно, тихо, покойно, и казалось, что за лиственничными стенами нет города, трамваев, людей и автомобилей, которые могут создать дорожную пробку.
– Скоро прибудет кофе, – оживленно сказал Валентинов. – Настоящий, знаете ли, бразильский…
Интересно, на кого же из знаменитой династии походил сын главного инженера? На отца Игорь Саввович походить чести не имел, на мать Елену Платоновну – тоже. «Это дело треба разжувати», – весело подумал Игорь Саввович и сказал:
– Сергей Сергеевич, вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что ваш покорный слуга является противником Коло-Юльского плота. Голосую обеими руками «за», но думаю, что вам надо еще раз побывать на том сплавучастке, где я работал до вашего заманчивого предложения сделаться начальником отдела новой техники…
Валентинов приподнял левую бровь: «Ах вот как, оказывается! Ну, батенька, не ожидал!» Удивленная пауза была велика, и пока она длилась, Игорь Саввович грустно вспоминал, что в тресте дерзкое намерение Валентинова провести по коварной речонке Коло-Юлу большегрузный плот называли «лебединой песней» главного инженера. Проводка большегрузного плота по Коло-Юлу для Ромского сплавного треста имела революционное значение, о ней знало министерство, ожидало успеха, так как Коло-Юльским плотом завершалась эра варварского молевого сплава. Однако врачи решительно запретили Валентинову работать после шестидесяти лет, а ему было пятьдесят девять с хвостиком, и значит, меньше года оставалось на большегрузный плот – «лебединую песню» крупного, известного всей стране практика и теоретика сплава.
– Вы говорите странное, Игорь Саввович! – сказал Валентинов несколько приподнятым голосом. – Никогда я не считал вас противником Коло-Юльского плота… Однако понимаю, отчего вы сделали весьма категорический вывод. И если позволите… – Он в нерешительности замолк, поджал губы. – Если вы мне позволите, Игорь Саввович, как человеку старому, битому и – простите – опытному, порассуждать о вас, то, поверьте, вашей снисходительностью я не злоупотреблю…
Главный инженер Валентинов всегда говорил такими длинными, витиеватыми периодами, к этому Игорь Саввович давно привык, а разговор с Валентиновым на тему «Кто такой Игорь Гольцов?» ожидал еще в парке, сидя на тихой скамейке. Главный инженер давно делал круги, напрашиваясь на откровенность, на губах у него так и кипели слова признания и обещания помощи, и Игорь Саввович еще в парке решил дать ему возможность высказаться. Итак, кто такой Игорь Гольцов и с чем его едят?
– Сделайте одолжение, Сергей Сергеевич! – молодым голосом и стилем главного инженера ответил Игорь Саввович. – Сделайте одолжение быть со мной откровенным. Я покорно признаю за вами право наставника и благожелателя…
Главный инженер не расслышал легкой угрозы в голосе сына.
– Игорь Саввович, – по-валентиновски энергично начал он. – Игорь Саввович, нет нужды говорить, что я хорошо отношусь к вам…
Слово «нужды» Валентинов произнес по-старинному, с ударением на первом слоге, как в романсе «Не искушай меня без нужды».
– Нет нужды говорить, что я хорошо отношусь к нам, и поэтому меня тревожат некие неосознанные пока вещи… – Он по-мальчишески замялся. – Вы разительно переменились, Игорь Саввович, за последние месяцы.
Игорь Саввович с радушной улыбкой согласно покивал.
– Не надо подбирать слова, Сергей Сергеевич, – доброжелательно попросил он. – Говорите прямо. Говорите правду, правду и только правду…
– Правду? – Валентинов снова внимательно разглядывал потолок. – Сие сделать весьма затруднительно, ибо невозможно понять, что с вами произошло, Игорь Саввович. Хотя… – Он помолчал мрачно. – Хотя одно литературное выражение мне кажется не лишенным смысла… Вы как бы угасли, Игорь Саввович, простите ради бога! Когда я впервые познакомился с вами, я увидел веселого молодого человека, жизнелюба, слегка самоуверенного и, еще раз простите, чуточку нагловатого… – Валентинов, не спуская взгляда с потолка, поморщился. – Теперь ко мне в кабинет входит человек с потухшими глазами, равнодушный и усталый. Ради всего святого, не подумайте, что я недоволен вашей работой. Трудитесь вы исправно и безотказно, но я… Я обеспокоен искренне.
Игорь Саввович по-прежнему легкомысленно улыбался, так как ничего нового и обидного Валентинов не сказал. Каждый день, когда Игорь Саввович входил в кабинет Главного, на лице Валентинова, не умеющего ничего скрывать, метровыми буквами было изображено все то, о чем сейчас говорилось.
– Благодарю за похвалу! – шутливо поклонившись, сказал Игорь Саввович. – Приятно, что вы, шеф, не разделяете мнения моих друзей. Один из них изрек: «Гольцов будет самоотверженно работать восемнадцать часов подряд, чтобы в течение восьми рабочих часов ничего не делать!»
Валентинов так и взвился:
– Что вы сказали? «Гольцов будет работать восемнадцать часов в сутки, чтобы в течение восьми рабочих часов ничего не делать»? Слушайте, да ведь это… Смешно.
Это и был один из четырех случаев, когда главный инженер Валентинов вынимал руки из-за спины. Сделал он это быстро, руки как бы выпорхнули из-под него, и раздался истинный, стопроцентный, знаменитый валентиновский хохот. Он смеялся так, что происходящее казалось театральным представлением, хотя ничего похожего на подделку не было: смеяться он способен был по-юношески, по-мальчишески, заразительно.
– Ха-ха-ха! – заливался главный инженер. – О, как вы меня насмешили, Игорь Саввович! Ха-ха-ха! У меня отваливается поясница. Ох-ха-ха-ха!
Валентиновский безудержный хохот, конечно, обесценил трагические, в сущности, мысли, которые главный инженер с такими муками, боясь быть бесцеремонным, высказал Игорю Саввовичу, на что – хитрая бестия! – Игорь Саввович и рассчитывал, и теперь самодовольно глядел на дагерротип декабриста, чувствуя острую боль под сердцем и душащий страх – привычное, как дыхание, состояние.
– Вот такие-то дела! – потухая, сказал Валентинов. – Такие-то вот дела, дорогой Игорь Саввович!
Дела действительно занимательны! Во-первых, почему главный инженер Валентинов, известный тираническими замашками в отношении всех своих прежних заместителей, пять лет – подумать только! – пять нескончаемых лет изо дня в день, если говорить инженерным языком, изыскивает возможности установить все и всяческие контакты с Игорем Саввовичем Гольцовым? Во-вторых, почему именно за последние месяцы главный инженер понял, что с Гольцовым что-то случилось? Почему умный и наблюдательный Валентинов не заметил, что это «что-то случилось» произошло почти два года назад?
– Игорь Саввович, – мягко проговорил Валентинов. – Игорь Саввович, почему вы так замкнуты? И отчего насторожены? Ну, попытайтесь представить, что я вас позвал в гости просто так, без причины. Понимаю: старомоден, как этажерка, знаю, что в наше время одного гостя не принимают, а готовится непременно массированный десант. По-моему, лучшее количество гостей – три человека. – Он опять оживился. – Слушайте, Игорь Саввович, вам когда-нибудь приходилось выпивать на троих? В подворотне или в темном подъезде, из граненого стакана, с огурцом? Водку разливает мрачная, небритая личность, двое других бдительно следят за соблюдением справедливости и одновременно высматривают, нет ли милиционера. Ну, признавайтесь, приходилось?!
Игорь Саввович нахмурился.
– К сожалению, не приходилось! – искренне признался он. – Я ни разу в жизни не напивался вообще.
Меньше года оставалось Валентинову до того дня, когда счет годам перевалит на седьмой десяток, был он такой крупной фигурой в сплавном деле, что к нему приезжали за советами и консультациями со всех концов страны, но в быту, этот избранный богом и судьбой человек был ребенком. Случалось, он задавал окружающим совершенно наивные вопросы, такие, как: «Что дороже, метр полотна или нейлона?» Когда же выяснялось, что полотно дешевле, Валентинов немедленно привязывался с вопросом: «Почему носят сорочки из нейлона, если полотняные дешевле и – главное – полезнее?»
– Сергей Сергеевич, а вы правы! – серьезно и тихо сказал Игорь Саввович. – Я чувствую себя предельно плохо, хотя, кажется, нет никаких оснований. Вы сказали: угас. Образно и точно!
Работая рядом с главным инженером, Игорь Саввович иногда ощущал больное, надрывное и разрушительное чувство любви к человеку, который не знает, что перед ним стоит или сидит родной сын. В такие мгновения забывались мать и отчим, исчезало все, кроме желания тихо сказать: «Сергей Сергеевич, я – ваш сын Игорь!» Что будет после этого, неважно, но желание сказать это было таким влекущим, каким бывает сумасшедшее желание спрыгнуть с огромной высоты на землю.
– Я не понимаю, что со мной происходит, и, следовательно, не знаю, что делать! – продолжал Игорь Саввович. – Наверное, мне придется приспособиться к… такой жизни.
Валентинов молчал. Он наверняка ожидал другого, думал, что Игорь Саввович или не поймет его, или сделает вид, что не понимает, а может быть, станет упрямо защищаться. Однако произошло непредвиденное, и пораженный Валентинов смотрел на своего заместителя прощупывающими, недоверчивыми глазами, а Игорю Саввовичу опять подумалось, что Валентинов толстокож – если за все пять лет не заговорило в нем то, что не имеет названия и даже смысла: таинственное, непонятное, генетическое. Однако Валентинов не только не догадывался, кто такой Гольцов, но все пять лет знакомства Игорь Саввович ловил его недоверчивый взгляд, будто проверялось и контролировалось все – мысли и поступки, слова и молчание.
– Может быть, мы вместе разберемся? – с обычным энтузиазмом сказал встрепенувшийся Валентинов. – Взгляд со стороны иногда… Понимаете?
Сделав протестующий укороченный жест, Игорь Саввович перебил Валентинова, но, прежде чем сказать нужное, еще раз подумал, как это лучше «сформулировать».
– Мне думается, – сказал он терпеливо и вежливо, – что мы дошли до конца. Спасибо, но собой я буду заниматься теперь только сам.
– Почему теперь? – быстро спросил Валентинов.
– А потому, что вы – третий человек, который произносит по отношению ко мне слово «угасание». Трое составляют совет, не правда ли?
Тихо сделалось в домашнем кабинете главного инженера Валентинова, если не считать, что за открытым окном тоненько попискивали молодые воробьи да царапала по стеклу черемуховая ветка, на которой, наверное, покачивался знакомый сытый скворец. Валентинов по-прежнему глядел вверх, бородка воинственно торчала, перекрещенные ноги были длинны, породисты, как и ноги Игоря Саввовича.
– Непонятный вы для меня человек, Игорь Гольцов! – задумчиво проговорил Валентинов. – Наверное, весьма и весьма отстал ваш покорный слуга от века… Я не понимаю вашего молчания, никогда не знаю, говорите вы серьезно или шутите, не могу понять, как вы относитесь к работе, к людям… Правда, бывают мгновенные озарения, когда мне кажется, что вы думаете и чувствуете одинаково со мной, но это так редко, что и говорить не приходится… – Он виновато улыбнулся. – Поверьте, у меня порой возникает такое ощущение, точно вы не землянин. Вот как отстал я от века в этих четырех стенах.
Вон, оказывается, как, батенька ты наш! Контакты с Игорем Саввовичем главный инженер устанавливает по принципу черного ящика, по принципу познания того, что было совершенно непознанно в отгороженном вот этими стенами мире. Ничего другого, оказывается, не было за спиной сверходаренного математика и аналитика Валентинова, а только чисто профессорское любопытство к редкому экземпляру человеческой породы. Ученые мы, аналитики, исследователи!
– А вы и не старайтесь сразу все понять, Сергей Сергеевич! – произнес Игорь Саввович великолепным спокойным голосом. – Поймете – разочаруетесь, не поймете – будет продолжаться изысканная жизнь увлеченного исследователя.
В двери трижды постучали, главный инженер привычно прокричал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Стоя хорошо и уместно говорить правду! – неожиданно мечтательно сказал Валентинов. – Впрочем, по собственному опыту знаю, что настоящая правда ни в каких внешних оформлениях не нуждается.
Игорь Саввович сладостно погрузился в кожаное кресло, повозился, чтобы сесть удобнее, устроился так, чтобы видеть одновременно главного инженера и дагерротипный портрет декабриста. «Хорошо пахнет!» – рассеянно подумал он, хотя в кабинете ничем особенным не пахло, а было просто уютно, тихо, покойно, и казалось, что за лиственничными стенами нет города, трамваев, людей и автомобилей, которые могут создать дорожную пробку.
– Скоро прибудет кофе, – оживленно сказал Валентинов. – Настоящий, знаете ли, бразильский…
Интересно, на кого же из знаменитой династии походил сын главного инженера? На отца Игорь Саввович походить чести не имел, на мать Елену Платоновну – тоже. «Это дело треба разжувати», – весело подумал Игорь Саввович и сказал:
– Сергей Сергеевич, вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что ваш покорный слуга является противником Коло-Юльского плота. Голосую обеими руками «за», но думаю, что вам надо еще раз побывать на том сплавучастке, где я работал до вашего заманчивого предложения сделаться начальником отдела новой техники…
Валентинов приподнял левую бровь: «Ах вот как, оказывается! Ну, батенька, не ожидал!» Удивленная пауза была велика, и пока она длилась, Игорь Саввович грустно вспоминал, что в тресте дерзкое намерение Валентинова провести по коварной речонке Коло-Юлу большегрузный плот называли «лебединой песней» главного инженера. Проводка большегрузного плота по Коло-Юлу для Ромского сплавного треста имела революционное значение, о ней знало министерство, ожидало успеха, так как Коло-Юльским плотом завершалась эра варварского молевого сплава. Однако врачи решительно запретили Валентинову работать после шестидесяти лет, а ему было пятьдесят девять с хвостиком, и значит, меньше года оставалось на большегрузный плот – «лебединую песню» крупного, известного всей стране практика и теоретика сплава.
– Вы говорите странное, Игорь Саввович! – сказал Валентинов несколько приподнятым голосом. – Никогда я не считал вас противником Коло-Юльского плота… Однако понимаю, отчего вы сделали весьма категорический вывод. И если позволите… – Он в нерешительности замолк, поджал губы. – Если вы мне позволите, Игорь Саввович, как человеку старому, битому и – простите – опытному, порассуждать о вас, то, поверьте, вашей снисходительностью я не злоупотреблю…
Главный инженер Валентинов всегда говорил такими длинными, витиеватыми периодами, к этому Игорь Саввович давно привык, а разговор с Валентиновым на тему «Кто такой Игорь Гольцов?» ожидал еще в парке, сидя на тихой скамейке. Главный инженер давно делал круги, напрашиваясь на откровенность, на губах у него так и кипели слова признания и обещания помощи, и Игорь Саввович еще в парке решил дать ему возможность высказаться. Итак, кто такой Игорь Гольцов и с чем его едят?
– Сделайте одолжение, Сергей Сергеевич! – молодым голосом и стилем главного инженера ответил Игорь Саввович. – Сделайте одолжение быть со мной откровенным. Я покорно признаю за вами право наставника и благожелателя…
Главный инженер не расслышал легкой угрозы в голосе сына.
– Игорь Саввович, – по-валентиновски энергично начал он. – Игорь Саввович, нет нужды говорить, что я хорошо отношусь к вам…
Слово «нужды» Валентинов произнес по-старинному, с ударением на первом слоге, как в романсе «Не искушай меня без нужды».
– Нет нужды говорить, что я хорошо отношусь к нам, и поэтому меня тревожат некие неосознанные пока вещи… – Он по-мальчишески замялся. – Вы разительно переменились, Игорь Саввович, за последние месяцы.
Игорь Саввович с радушной улыбкой согласно покивал.
– Не надо подбирать слова, Сергей Сергеевич, – доброжелательно попросил он. – Говорите прямо. Говорите правду, правду и только правду…
– Правду? – Валентинов снова внимательно разглядывал потолок. – Сие сделать весьма затруднительно, ибо невозможно понять, что с вами произошло, Игорь Саввович. Хотя… – Он помолчал мрачно. – Хотя одно литературное выражение мне кажется не лишенным смысла… Вы как бы угасли, Игорь Саввович, простите ради бога! Когда я впервые познакомился с вами, я увидел веселого молодого человека, жизнелюба, слегка самоуверенного и, еще раз простите, чуточку нагловатого… – Валентинов, не спуская взгляда с потолка, поморщился. – Теперь ко мне в кабинет входит человек с потухшими глазами, равнодушный и усталый. Ради всего святого, не подумайте, что я недоволен вашей работой. Трудитесь вы исправно и безотказно, но я… Я обеспокоен искренне.
Игорь Саввович по-прежнему легкомысленно улыбался, так как ничего нового и обидного Валентинов не сказал. Каждый день, когда Игорь Саввович входил в кабинет Главного, на лице Валентинова, не умеющего ничего скрывать, метровыми буквами было изображено все то, о чем сейчас говорилось.
– Благодарю за похвалу! – шутливо поклонившись, сказал Игорь Саввович. – Приятно, что вы, шеф, не разделяете мнения моих друзей. Один из них изрек: «Гольцов будет самоотверженно работать восемнадцать часов подряд, чтобы в течение восьми рабочих часов ничего не делать!»
Валентинов так и взвился:
– Что вы сказали? «Гольцов будет работать восемнадцать часов в сутки, чтобы в течение восьми рабочих часов ничего не делать»? Слушайте, да ведь это… Смешно.
Это и был один из четырех случаев, когда главный инженер Валентинов вынимал руки из-за спины. Сделал он это быстро, руки как бы выпорхнули из-под него, и раздался истинный, стопроцентный, знаменитый валентиновский хохот. Он смеялся так, что происходящее казалось театральным представлением, хотя ничего похожего на подделку не было: смеяться он способен был по-юношески, по-мальчишески, заразительно.
– Ха-ха-ха! – заливался главный инженер. – О, как вы меня насмешили, Игорь Саввович! Ха-ха-ха! У меня отваливается поясница. Ох-ха-ха-ха!
Валентиновский безудержный хохот, конечно, обесценил трагические, в сущности, мысли, которые главный инженер с такими муками, боясь быть бесцеремонным, высказал Игорю Саввовичу, на что – хитрая бестия! – Игорь Саввович и рассчитывал, и теперь самодовольно глядел на дагерротип декабриста, чувствуя острую боль под сердцем и душащий страх – привычное, как дыхание, состояние.
– Вот такие-то дела! – потухая, сказал Валентинов. – Такие-то вот дела, дорогой Игорь Саввович!
Дела действительно занимательны! Во-первых, почему главный инженер Валентинов, известный тираническими замашками в отношении всех своих прежних заместителей, пять лет – подумать только! – пять нескончаемых лет изо дня в день, если говорить инженерным языком, изыскивает возможности установить все и всяческие контакты с Игорем Саввовичем Гольцовым? Во-вторых, почему именно за последние месяцы главный инженер понял, что с Гольцовым что-то случилось? Почему умный и наблюдательный Валентинов не заметил, что это «что-то случилось» произошло почти два года назад?
– Игорь Саввович, – мягко проговорил Валентинов. – Игорь Саввович, почему вы так замкнуты? И отчего насторожены? Ну, попытайтесь представить, что я вас позвал в гости просто так, без причины. Понимаю: старомоден, как этажерка, знаю, что в наше время одного гостя не принимают, а готовится непременно массированный десант. По-моему, лучшее количество гостей – три человека. – Он опять оживился. – Слушайте, Игорь Саввович, вам когда-нибудь приходилось выпивать на троих? В подворотне или в темном подъезде, из граненого стакана, с огурцом? Водку разливает мрачная, небритая личность, двое других бдительно следят за соблюдением справедливости и одновременно высматривают, нет ли милиционера. Ну, признавайтесь, приходилось?!
Игорь Саввович нахмурился.
– К сожалению, не приходилось! – искренне признался он. – Я ни разу в жизни не напивался вообще.
Меньше года оставалось Валентинову до того дня, когда счет годам перевалит на седьмой десяток, был он такой крупной фигурой в сплавном деле, что к нему приезжали за советами и консультациями со всех концов страны, но в быту, этот избранный богом и судьбой человек был ребенком. Случалось, он задавал окружающим совершенно наивные вопросы, такие, как: «Что дороже, метр полотна или нейлона?» Когда же выяснялось, что полотно дешевле, Валентинов немедленно привязывался с вопросом: «Почему носят сорочки из нейлона, если полотняные дешевле и – главное – полезнее?»
– Сергей Сергеевич, а вы правы! – серьезно и тихо сказал Игорь Саввович. – Я чувствую себя предельно плохо, хотя, кажется, нет никаких оснований. Вы сказали: угас. Образно и точно!
Работая рядом с главным инженером, Игорь Саввович иногда ощущал больное, надрывное и разрушительное чувство любви к человеку, который не знает, что перед ним стоит или сидит родной сын. В такие мгновения забывались мать и отчим, исчезало все, кроме желания тихо сказать: «Сергей Сергеевич, я – ваш сын Игорь!» Что будет после этого, неважно, но желание сказать это было таким влекущим, каким бывает сумасшедшее желание спрыгнуть с огромной высоты на землю.
– Я не понимаю, что со мной происходит, и, следовательно, не знаю, что делать! – продолжал Игорь Саввович. – Наверное, мне придется приспособиться к… такой жизни.
Валентинов молчал. Он наверняка ожидал другого, думал, что Игорь Саввович или не поймет его, или сделает вид, что не понимает, а может быть, станет упрямо защищаться. Однако произошло непредвиденное, и пораженный Валентинов смотрел на своего заместителя прощупывающими, недоверчивыми глазами, а Игорю Саввовичу опять подумалось, что Валентинов толстокож – если за все пять лет не заговорило в нем то, что не имеет названия и даже смысла: таинственное, непонятное, генетическое. Однако Валентинов не только не догадывался, кто такой Гольцов, но все пять лет знакомства Игорь Саввович ловил его недоверчивый взгляд, будто проверялось и контролировалось все – мысли и поступки, слова и молчание.
– Может быть, мы вместе разберемся? – с обычным энтузиазмом сказал встрепенувшийся Валентинов. – Взгляд со стороны иногда… Понимаете?
Сделав протестующий укороченный жест, Игорь Саввович перебил Валентинова, но, прежде чем сказать нужное, еще раз подумал, как это лучше «сформулировать».
– Мне думается, – сказал он терпеливо и вежливо, – что мы дошли до конца. Спасибо, но собой я буду заниматься теперь только сам.
– Почему теперь? – быстро спросил Валентинов.
– А потому, что вы – третий человек, который произносит по отношению ко мне слово «угасание». Трое составляют совет, не правда ли?
Тихо сделалось в домашнем кабинете главного инженера Валентинова, если не считать, что за открытым окном тоненько попискивали молодые воробьи да царапала по стеклу черемуховая ветка, на которой, наверное, покачивался знакомый сытый скворец. Валентинов по-прежнему глядел вверх, бородка воинственно торчала, перекрещенные ноги были длинны, породисты, как и ноги Игоря Саввовича.
– Непонятный вы для меня человек, Игорь Гольцов! – задумчиво проговорил Валентинов. – Наверное, весьма и весьма отстал ваш покорный слуга от века… Я не понимаю вашего молчания, никогда не знаю, говорите вы серьезно или шутите, не могу понять, как вы относитесь к работе, к людям… Правда, бывают мгновенные озарения, когда мне кажется, что вы думаете и чувствуете одинаково со мной, но это так редко, что и говорить не приходится… – Он виновато улыбнулся. – Поверьте, у меня порой возникает такое ощущение, точно вы не землянин. Вот как отстал я от века в этих четырех стенах.
Вон, оказывается, как, батенька ты наш! Контакты с Игорем Саввовичем главный инженер устанавливает по принципу черного ящика, по принципу познания того, что было совершенно непознанно в отгороженном вот этими стенами мире. Ничего другого, оказывается, не было за спиной сверходаренного математика и аналитика Валентинова, а только чисто профессорское любопытство к редкому экземпляру человеческой породы. Ученые мы, аналитики, исследователи!
– А вы и не старайтесь сразу все понять, Сергей Сергеевич! – произнес Игорь Саввович великолепным спокойным голосом. – Поймете – разочаруетесь, не поймете – будет продолжаться изысканная жизнь увлеченного исследователя.
В двери трижды постучали, главный инженер привычно прокричал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62