– Но ведь его не стало? Значит, кто-то его унес?
– Кто-то третий?! Или… – Пуаро увидел в воображении, как Потрошитель наутро звонит в дверь «Трех Дубов», как мадмуазель Генриетта открывает ему и слышит смущенное лепетание: «Доброе утро, сударыня! Я давеча у вас чемоданчик потрошительный свой в спешке забыл, не могли бы вы мне его вернуть, он сегодня ночью мне понадобиться?»
– Да… Кто-то третий… Вы сейчас скажете, что у меня тут проходной двор…
– Нет, не скажу. Ведь если я это скажу, то сам себя назову проходимцем.
– Вы такой… милый, – теплая ладонь женщины легла на колено Пуаро.
– Возможно, – сказал он задумчиво. – Однако нашего дела эта характеристика не подвигает. Скажите, цифра «три» вызывает у вас какие-то ассоциации или воспоминания?
– Цифра «три»? – непонимающе посмотрела.
– Да, цифра «три».
– Господи! – выпрямив стан, бросила правую руку к пояску платья. – Значит, это была цифра «три»…
– А можно поподробнее?
– Утром, я принимала душ и там, внизу увидела какую-то закорючку. Потерла губкой – почти ничего не осталось. Теперь ясно, что это была наметка цифры «три».
– А больше там ничего не было написано? – пристально посмотрел Пуаро в глаза женщины.
– Нет… – захлопала та ресницами. – Вы знаете, у вас такие замечательные усы, не могу отвести от них глаз и потому путаюсь в мыслях…
Если бы не запечатлевшийся образ мерзкого типа с вырванным влагалищем на простертой ладони, если бы не этот образ, Пуаро поцеловал бы ей руку.
А может, и в губы поцеловал. Нет, не в губы! Что тогда осталось бы от Пуаро, от его цели, его предназначения? Наусники и сеточка для волос, до сих пор хранящиеся в довоенном саквояже вместе с коробочкой помады? Да, только они. А сам он превратиться в обычного человека, сведенного с ума ветреной женщиной.
…Ожидая Пуаро, Гастингс прогуливался по парку, и у статуи Дианы-охотницы наткнулся на мадмуазель Х. Она, вся в шоколаде, растрескавшемся от холода, шла навстречу по боковой дорожке, шла, обхватив озябшие груди руками. Вздохнув, Гастингс снял с себя старый верный макинтош, набросил, спросив разрешения, на плечи девушки. Одарив его улыбкой, та с надеждой посмотрела в глаза капитану:
– А вы, сэр, случайно, не Джек Потрошитель?
– Нет, мадмуазель, я – Карабас-Барабас, банальный людоед. Вы позволите мне проводить вас до вашего жилища? Надеюсь, в нем найдется уютная кухонька с печью, разделочным топором и большой кастрюлей? – они пошли к коттеджу, в котором обитала мадмуазель Х.
– Вы шутите? – спросила девушка, пристально посмотрев в серьезные глаза Гастингса.
– Какие тут шутки? Я два года тут от этого лечусь, безрезультатно пока.
– Как это безрезультатно?
– Да так… Все ем и ем. Столько народу съел, слезы на глаза наворачиваются, как вспомню, – натурально всхлипнув, отвернулся Гастингс.
– У меня месячные, – сказала мадмуазель первое, что пришло в голову. – Так что заходите через пару дней и со своей кастрюлей…
– Что вы такой кислый? – спросил Гастингса Пуаро, выйдя из «Трех Дубов».
– Не кислый, а сладкий, – ответил тот и, поясняя свои слова, распахнул плащ настежь.
– Это что, шоколад? – понюхал воздух Пуаро, увидев, что подкладка макинтоша и пиджак капитана испачканы коричневым веществом.
– Да, – криво улыбнулся Гастингс, прежде чем рассказать о своей встрече с мадмуазель Х.
– Значит, она ищет встречи с Джеком Потрошителем… – задумался Пуаро, выслушав друга.
– Да. Мадмуазель Х. мечтает у него татуироваться. Я ж говорил, что мы с вами против своей воли вовлечены в фарс.
– Пусть фарс! – сказал Пуаро, вспоминая, как обольстительно мадмуазель Генриетта крутилась у зеркала. – Пусть. Хотя бы потому, что в фарсах не бывает выпотрошенных трупов.
– Обычно не бывает…
Застегивая пальто, Гастингс пошел прочь от «Трех Дубов». Протяжно глянув в окно веранды, за которым виднелась неподвижная фигура Генриетты, Пуаро двинулся следом.
11. В деле чего-то не хватает
Они шли с капитаном к Эльсинору, шли небыстрым шагом. В лесу раздавался топор Садосека, со стороны третьего корпуса доносилось заунывное «show must go on», Гастингс что-то говорил, посматривая в небо, обещавшее морозную ночь, Пуаро шел рядом, постукивая тростью, шел, ничего не слыша – всем своим существом он находился в грязном и дымном Лондоне, почавшем последние сентябрьские сутки 1888 года.
В ту ночь, в Ист-Энде, Джек Потрошитель перерезал горло Элизабет Страйд, за высокий рост прозванной товарками Долговязой Лиз. Перерезал ловким движением бритвы, но довести дела до конца не смог – помешал зеленщик со своей тележкой, громом прогромыхавшей по булыжной мостовой. Спугнутый Джек зайцем бросился бежать, и бежал, разъяренный неудачей, бежал, пока в Сити, на Майте-сквер, не наткнулся на Кейт Эддоус. И той досталось по полной программе. Сорокавосьмилетний тогда Пуаро (накануне он приехал в Лондон инкогнито), схватил маньяка в 1-33. Схватил на излете его изуверского пиршества. Но Потрошитель, зверем извернувшись, запустил в лицо сыщику маткой бедной женщины (ее, упавшую, тут же подхватила бродячая собака), еще чем-то, и скрылся в одной из трех улиц, сходившихся к скверу. Мечтавший о мировой славе сыщик увидел себя в окружении репортеров, констеблей, мясников и проституток. Увидел их глазами свое лицо, вымазанное кровью и частичками матки, увидел в своей руке левую почку, которую изловчился поймать, увидел все это и позорно бежал.
– Эльсинорский Потрошитель тоже не преуспел с третьей своей жертвой, – подумал Пуаро, подавив желание стереть с лица несуществующую кровь. – Ему не удалось обезобразить мисс Генриетту, как он планировал. И он сбежал, как Ист-Эндский Потрошитель. И сейчас, по всем видимостям, у него чешутся руки. А может, уже и не чешутся – нашлась эльсинорская Кейт Эддоус… А эти цифры… Пять… четыре… три… – посчитал он три стука своей трости о дорожку. Они, несомненно, представляют собой цифры обратного отсчета. От первой жертвы Ист-Эндского Потрошителя к пятой. И на счет «ноль» должно произойти что-то ужасное. Да, должно. В «творениях» преступника чувствуется поступательное развитие… И все, от преступления к преступлению, усложняется – сначала был один Джек Потрошитель, потом появился его оппонент, спасший Генриетту от поругания, оппонент, преследующий непонятные цели. Если, конечно, мадмуазель Генриетта его не выдумала, если он ей не привиделся. А если не привиделся, что мы имеем? Тогда мы имеем в «Эльсиноре» сладкую парочку, мы имеем что-то подобное доктору Джекиллу и мистеру Хайду…
– Сдается мне, в этом деле чего-то не хватает, – прервал мысли Пуаро капитан Гастингс.
– В деле нашего Потрошителя?
– Да, нашего, – сказал капитан механически – его внимание приковала Моника Сюпервьель. Метрах в двадцати от них она стояла на складной скамеечке посреди сосновой семейки. Руки ее судорожно сжимали удавку, свисавшую с ветки дерева-главы, расширившиеся глаза, готовы были расколоть череп. Увидев, на что смотрит капитан, Пуаро бросился к девушке, крича во весь голос:
– Stop, miss! Stop!
От крика девушка очнулась. Три-четыре секунды она смотрела на приближавшегося сыщика сумасшедшим взором, затем резким движением набросила на шею петлю, спрыгнула со скамейки…
– Смотрелось вполне театрально, особенно когда с сосен посыпался снег, – сказал Гастингс, лишь только они продолжили путь.
– А вы – жестокий человек, – проговорил Пуаро в сторону.
– А вы просто недавно в санатории, – сочувственно тронул Гастингс его плечо. – Как она? Не ушиблась?
– Не знаю. Когда я подымал ее на ноги, она счастливо улыбалась. О чем мы говорили перед этим? – Пуаро желал скорее забыть о случившемся.
– Мы говорили, что в деле эльсинорского Потрошителя что-то не хватает.
– Что ж, давайте, заглянем сейчас в библиотеку, поднимем литературу и сравним, так сказать, наши случаи.
Они вошли в фойе, тут же перед ними возник Жером Жерфаньон, консьерж, выглядевший ангелом на посылках.
– Мистер Пуаро, – важно обратился он к сыщику. – Вас просит к себе господин министр. Вас и капитана Гастингса.
Министр в санатории был один – Его Высокопревосходительство Жозеф Фуше, сын моряка и министр полиции при Директории, Наполеоне и Реставрации, Жозеф Фуше, без которого не могли обойтись ни Робеспьер Недокупный, ни Наполеон Великий, ни жалкий Людовик XVIII, ни, конечно, наш профессор Перен, судя по всему увлеченно занимавшийся коллекционированием маний.
Пуаро посмотрел на Гастингса – он вспомнил, чего не доставало в эльсинорском деле – в эльсинорском деле не доставало того, чего в Ист-Эндском было очень и очень много. В эльсинорском деле недоставало писем Потрошителя, которых в Ист-Эндском было больше сотни.
Жозеф Фуше, герцог Отрантский, желтокожий, иссохший от презрения к праздным прогулкам, встретил их в кабинете, стоя за столом, на котором в строгом порядке располагалось восемь коробок с засушенными бабочками; справившись о здоровье сыщиков, он предложил им сесть.
– Хрен его знает, что это такое! – сказал министр, когда посетители уселись на краешки своих стульев. – Я приехал сюда, в глушь, в надежде, что меня здесь никто не узнает и не призовет, и мне не придется организовывать сыск, внешнее наблюдение, облавы, ночные допросы и тайные ликвидации, но и тут меня достали. Кто, спросите вы? Наполеон Бонапарт, может быть? Нет, этот великий человек, понял, зачем я здесь, понял, что мне нужно отдохновение и бабочки, и потому великодушно не узнал меня. Да, Наполеон Бонапарт великодушно оставил меня в покое, в отличие от этого брадобрея Косминского.
– От Косминского?! – вскричал Пуаро. – Аарона Косминского, проходившего подозреваемым в деле Джека Потрошителя?!
Он явственно вспомнил лицо человека, кинувшего ему в лицо матку Кейт Эддоус. Как он, Пуаро, промахнулся тогда, не отметив в испуге его характерные черты!
– Проходившего подозреваемым?! Отнюдь, коллега! Его накрыли медным тазом, как горлинку! – вскричал герцог Отрантский. – Но эти благоразумные англичане, побоялись еврейских погромов и спустили практически законченное дело на тормозах.
– В самом деле?! – изумился Гастингс.
– А то! Свидетель, видевший, как Косминский 30 сентября убил Элизабет Страйд, кстати, тоже еврей, – они ведь кругом в Ист-Энде – наотрез отказался от своих показаний. И нашего Аарона, в тот же день убившего еще одну проститутку, отправили не на виселицу, но домой.
– Не может быть! – усомнился Гастингс. – Так уж и отправили?
– Да, отправили к брату, тоже парикмахеру и тоже жившему в Ист-Энде.
– А как же Мэри Джанет Келли? Кто ее убил?
– Как кто?! Косминский! Перестав охотится на улицах – ведь был под надзором полиции, – он «снял» девушку с крышей над головой и плотно закрывавшимися окнами. И выпотрошил ее, не торопясь, от и до – когда несчастную нашли, отрезать у нее было практически нечего. Тут уж у полицейских, героически пожертвовавших девушкой, не осталось никаких сомнений, что этот Косминский и есть Джек Потрошитель. Но они не взяли его за Мэри Джанет Келли, не взяли по упомянутым выше соображениям. Вместо этого они убедили сестру Косминского написать заявление, что братец в такой-то день пытался зарезать ее своей опасной бритвой. Когда та накрапала требуемое, отправили братца в исправительную тюрьму. А после того, как он вовсе свихнулся от бесконечного глумления стражников, хорошо знавших, что за фрукт попал под их опеку, поместили в Ливесден, известную психушку, в которой самый известный преступник девятнадцатого века и откинулся в девятнадцатом году нашего уже столетия.
– Ну, в принципе, лондонская полиция поступила более чем разумно, – сказал свое слово Пуаро, во Франции чувствовавший себя стопроцентным англичанином. – Лондонцы, наэлектризованные безжалостными убийствами Потрошителя, убийствами несчастных женщин, отдававшихся отребью ради куска хлеба и ночи в ночлежке, готовы были в клочки изорвать подозреваемых, что подозреваемых – любого, кто проходил по следствию, и не раз пытались разорвать – об этом много писали в прессе тех лет. Узнай они, что Джек Потрошитель – еврей, начались бы погромы по всей Англии. И пострадало бы двести тысяч человек – столько на острове тогда было евреев. А если бы погромы перекинулись на Германию? Представляете, как выглядела бы сейчас новая история?
– К несчастью, в санатории нет ни одного еврея, не считая, конечно, Эйнштейна, которого никак нельзя заподозрить, – развел руками Гастингс. – И потому подозревать нам некого.
Пуаро ухмыльнулся – мать его была еврейских кровей.
– Вот-вот, нет ни одного еврея… – задумался Фуше. Он запамятовал, зачем пригласил Пуаро с его верным Санчо Пансо в свой кабинет.
– Вы хотели передать нам письма Аарона Косминского… – поощрительно улыбнулся ему Пуаро.
– Да, да, я помню, – покивал Жозеф Фуше, подумав, что этого пронырливого валлона, весьма похожего на Шалтай-болтая – оба небольшого роста, с характерной формой головы, оба обожают разгадывать загадки и демонстрировать интеллектуальное превосходство – можно было бы без опасений назначить на самый высокий пост, может, даже собственным заместителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58