И узнала, что та серьезно приболела и второй уж как день лежит в постели.
– Бабуля наша заболела. Может, сходишь, посмотришь за ней денек? – положив телефонную трубку, сказала мадам Пелльтан дочери. – Пирогов заодно отнесешь и бутылочку глинтвейна, он живо ее на ноги поставит?
Люсьен с радостью согласилась; мама собрала корзинку с гостинцами, вручила дочери, принялась напутствовать:
– Ты только прямо к ней иди, не загуливайся и ни к кому не подходи, особенно к мужчинам, знаю я тебя. И по дорожке иди, не по лесной тропинке – люди говорят, опять в нашем лесу волк завелся, не ровен час, задерет, как бедную Розетту.
Люсьен обещалась быть паинькой, взяла корзинку и, поцеловав маму на прощанье, направилась к бабушке. Направилась к бабушке, зная, что мать, как обычно в среду, отправила ее вон из дому, чтобы остаться наедине со своим красавчиком (глаза мадам Пелльтан сделались черными как уголья, с которых сдуло пепел ). Отправила, боясь, что та столкнется с ним, плотоядным, по дороге, или, не дай бог, в лесу…
– Ведь так все было, мадам Пелльтан? – жестом остановив Мегре, вонзил Перен буравчики глаз в глаза женщины.
– Вам лучше знать… – ответила та беспечно.
– Продолжайте, комиссар, – проглотил профессор очередную пилюлю из серебряной коробочки. – У нас немного времени.
24. Такого у него еще не было
– Действие второе, – продолжил Мегре спектакль, подумав, что из него мог бы получился неплохой артист. – Не зря мадам Пелльтан боялась: то, что должно было случиться, случилось. Наша Красная Шапочка столкнулась с нашим красавчиком, как некогда бедная Розетта Кобург столкнулась с волком.
…Мартен Делу, наш покойный ныне Волк, дожидаясь назначенного часа, лежал на краю леса в сухой еще тогда траве – дожди полились на следующий день, – лежал с запоздалым цветком во рту, так как считал себя натурой романтической. Люсьен он увидел издали. Она шла по дорожке в красной шляпке, изумительно шедшей к ее золотистым волосам, шла в коротенькой юбочке, обнажавшей стройные девичьи бедра. Шла, меланхолично думая, что это такое делают эти неведомые романтичные мужчины с женщинами, оставшись с ними наедине, если женщины так преображаются, ожидая их. Не найдя ответа на свой вопрос, девочка попыталась представить маминого красавчика. И тут он, именно он, в этом не могло быть сомнения, предстал перед нею во всей своей красе. Молодой, интересный, сильный, с взором, обращающим в собственность все, к чему он прикасается.
– А ты миленькая, – сказал Делу, подойдя к девушке и приподняв ее подбородок. – Небось, это о тебе в песне поется «Мне тебя сравнить бы надо с первою красавицей, что своим веселым взглядом к сердцу прикасается». Как тебя зовут? – Мегре показалось, что теперь говорит не он, и не другой Мегре, а Делу, погибший волк, говорит, чтобы помочь или запутать.
– Люсьен, – зарделась девушка – ей никогда не читали любовных стихов, а тут такое. – Я дочь мадам Николь Пелльтан из «Дома с Приведениями».
– Замечательно… Мама плюс дочь – это просто замечательно, – Мегре вспомнил, что нужно переворачивать страницы, и сделал это.
– Что вы имеете в виду, месье, говоря «мама плюс дочь – это просто замечательно»? – с трудом составила вопрос бедняжка Люсьен, не веря, что речь идет об элементарном содомском грехе.
В лесу, недалеко, решительно застучал топор Садосека. Мартен, бросив неприязненный взгляд в сторону источника звука, елейно заулыбался:
– Я знаком с твоей мамой, а теперь знаком с тобой, прекрасной ее дочерью, разве это не замечательно?
– Замечательно, – расцвела Люсьен, поправляя красную шапочку.
«Грудь небольшая, а потрогать тянет. Наверное, я еще и нимфоман», – подумал Волк, прежде чем поинтересоваться:
– А куда ты направляешься?
– К бабушке! – Люсьен не могла оторвать глаз от маминого возлюбленного, так непохожего на одурманенных наркотиками мужчин, которых она еще девочкой знала в Нидерландах и Швеции.
– Гостинцы несешь?
– Да, она приболела, а глинтвейн живо на ноги ее поставит.
– Что-то бабушек я в этих местах не встречал… (Лицо мадмуазель Жалле-Беллем посветлело ).
– Да она молодая, вот там живет, под тремя большими дубами, вокруг орешник.
– Это в «Трех Дубах»?..
– Да, месье, там.
– Подожди, подожди… Мадемуазель Генриетта – твоя бабушка?!
– Да, бабушка…
– Бабушка плюс внучка… Такого у меня еще не было, грех не поставить галочку, – пробормотал Волк себе под нос. В голове у него созрел план, и с места в карьер он принялся претворять его в жизнь:
– Знаешь, насколько мне известно, твоя бабуля – весьма романтическая натура, И потому к пирогу с курятиной и к бутылочке глинтвейна я добавил бы… я добавил бы распрекрасный букет осенних цветов. Он умилит бабушку до слез, и она скоренько поправится.
Говоря это, Делу, конечно же, улыбался. Улыбался, вспомнив, как покорил сердце романтично-сентиментальной мадмуазель Генриетты (ярко накрашенные уста мадмуазель Жалле-Беллем тронула кривая полуулыбка ).
– Мама запрещала мне сходить с дорожки. Может, нарвать с клумб? – посмотрела Люсьен на белые хризантемы. – Они вроде еще ничего?..
– С клумб?! Вроде еще ничего?! Да посмотри на них! Они же мечтают о компостной яме! Да… Не думал я, что девушка с такими умными глазками не понимает, что такое лесные непорочные цветы… Цветы, которые вырастают сами по себе, появляются как осеннее солнышко. Неужели милая девушка не понимает, что целительнее полевых цветов в мире нет ничего?!
Люсьен ведала, что мама обманула ее, и бабушка здорова, но ей так хотелось подчиниться этому пылкому мужчине, так сказочно прояснявшего ее сознание и чувства, мужчине, несомненно, поэту в душе. И она, кротко улыбнувшись на прощанье, побежала в лес собирать цветы, коих поздней осенью было очень и очень немного.
Проводив ее оценивающим взглядом, – ничего девочка, попка крутенькая, – Волк устремился к «Трем Дубам»…
Мегре опустил книжку. Он был недоволен – несмотря на помощь второй его ипостаси, второго Мегре, на странную помощь ушедшего Делу, его торпеда мчалась к цели со скоростью ломовой телеги. Что-то ей мешало. Что? Скептические глаза этих людей?.. Нет! Он сам что-то делает не так, сам… Делает не так, и потому то, что он им говорит, похоже на истину, как вывернутые наизнанку брюки похожи на брюки…
25. Любовь по-своему
– Что ж неплохо, весьма неплохо, из вас получиться бы замечательный лицедей – похлопал профессор в ладоши, когда Мегре замолк. – Честно говоря, я не ожидал, что вы так прямо все прочтете.
– Продолжайте, Мегре, – сказала мадмуазель Генриетта. – И знайте, что прямота не самый короткий путь к правде.
– Да, правда – не нож, скорее, болото, – вздохнул Люка.
– Итак, Действие третье, – Мегре обвел глазами слушателей. – Мадмуазель Генриетта, увидев любовника, приходившего лишь в субботу, в банный свой день, бросилась ему на грудь:
– О, милый, милый, ты не дождался субботы!
– Слушай, девочка, – ответил сладострастник, вырвавшись из объятий возбужденной женщины, – я тут маленькую Люсьен по дороге встретил – цвето-о-чек! Давай, что ли, на пару сорвем?
– Ты с ума сошел, негодяй! Мало тебе, что спишь с моей дочерью?! – на дубе, ближнем к обиталищу Генриетты, закаркал чем-то встревоженный ворон.
– Мало.
– Чудовище!!!
(Старшая медсестра Катрин метнулась с пузырьком нашатыря к мадмуазель Жалле-Беллем, понюхав, та артистично передернулась; Мегре втянул в себя как можно больше воздуха – нашатырь был нужен и ему).
Подождав пока медсестра усядется на свое место, Мегре продолжил:
– Слушай, девочка, а ведь у тебя нет выбора, – продолжал Делу гнуть своё. – Впрочем, нет, выбор-то есть, но он называется «опять никому не нужна».
– Я уеду! – зарыдала Генриетта. – В деревню, в Париж, на Мартинику!
– Езжай! – вынул из корзины пахучий капустный пирожок, принялся есть.
– Николь выставит тебя вон!
– А вот этого не надо. Смотри, теплые еще! – это о пирогах. – Ради меня она на все пойдет – как ни крути, я – единственный самец в этой дыре.
– Ты – сатана! Ублюдочный сатана! – скрип стула, на котором мерно раскачивался Катэр, модернистски оркестровал монолог Мегре.
– Успокойся! Давай, что ли, трахнемся по последней? Ты не поверишь, но я ведь люблю тебя, по-своему, конечно…
Мадмуазель Генриетта отвернулась, чтобы мерзавец не увидел ее жадно вспыхнувших глаз. Лу, однако, увидел. Злорадно захохотав, он схватил женщину цепкими волчьими лапами, отнес в спальню. Минут через пятнадцать относительной тишины, прерываемой сладостными стонами, из нее раздались голоса, скоро сменившиеся раздраженными криками, затем звуки борьбы. Еще через минуту Делу вынес бездыханное тело любовницы, во рту кляп из чего-то кружевного, волосы на макушке окровавлены. Открыв дверь кладовки, бросил женщину внутрь. Задвинул засов, быстрым шагом вернулся в гостиную, поставил на место опрокинувшийся стул, поправил ковер. Подняв с пола кроваво-красный пеньюар, масляно заулыбался, одел, так и эдак покрутился перед зеркалом. Сделав вывод: «Похоже, я еще и трансвестит», оглядел еще гостиную, ища следов происшедшей ссоры. Не найдя таковых, вихляя задом как кокетливая женщина, прошел в спальню, лег в постель и принялся ждать звонка домофона…
26. Почему горят глаза?
– Какая, однако, у вас пошлая лексика! – мелодично попеняла мадмуазель Генриетта комиссару, когда тот сделал паузу, чтобы высморкаться. – Хотела бы я поговорить с вашей супругой. С глазу на глаз. Представляю, что можно было бы выведать у нее о вашей высокой персоне.
– Вы думаете, комиссар Мегре бьет ее ногами, обливая матом, и таскает потом за волосы по квартире? – перестав гонять слюну меж зубами, заинтересованно посмотрел Катэр на комиссара.
– Может, он ее бьет, обливая матом, и таскает потом за волосы по квартире, а может, и она, – усмехнулась мадам Пелльтан.
– Я слыхал от одного репортера, что он облагал всех проституток своего района натуральной данью, – подмигнув комиссару, сказал Катэр. – А от одного ажана, что проститутки стояли в очереди, чтобы попасть к нему на прием. Когда же он был рядовым полицейским, мадам Мегре заставляла его после дежурств трижды мыть руки с содой и чистить под ногтями. Заставляла, боясь схватить от муженька дурную болезнь, а то и две.
– Действие третье, сцена вторая, – тяжелый взгляд Мегре утопил Садосека в кресле. – Итак, наш Волк прошел в спальню, лег в постель, стал дожидаться звонка домофона. Он не заставил себя ждать.
– Входи, внученька, входи, милая, – сатанински торжествуя, нажал Волк кнопку пульта.
Внученька вошла с букетиком полевых цветов в одной руке, в другой – корзинка…
Мадмуазель Жалле-Беллем, вспомнив букеты Делу, криво улыбнулась:
– Замечательно, Мегре! Вы гений!
Мегре отставил книжицу, посмотрел на женщину изучающим взглядом. Ее нарочито мужской костюм (черный в светло-серую полоску), шел ей не меньше декольтированных платьев.
– Представляю, что вы скажете, услышав все, – сказал он, изрядно подмешав в голос сожаления.
– Довольно! Довольно с вас, я тоже хочу читать! – вскочила вдруг та, как змеей ужаленная. Голос ее дрожал. – Дайте мне книжку!
– Зачем она вам? Впрочем, сценарий в ваших руках…
– И вправду, – мадмуазель Жалле-Беллем артистично изобразила книжку кистями рук. Полистав, – складывая ладони, – отыскала нужную строчку, замерла на минуту, стала говорить, водя глазами из стороны в сторону:
– После встречи с Лу на краю леса воображением Люсьен завладели сладостные фантазии. Увидев их источник в бабушкиной постели, да еще в кроваво-красном пеньюаре – негодяй не прикрылся одеялом – девушка почувствовала желание, казалось, навек притупленное медикаментами дедушки, шагнула к кровати, положила букетик к ногам Волка. Тут ей овладела робость, в голове помутилось, она сказала слова, сами собой пришедшие на детский еще ум:
– Бабушка, бабушка, а почему у тебя так ярко горят глаза?
– Мои глаза горят, потому что ты подожгла их, подожгла своей неземной красотой, – отвечал Волк.
– Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие сильные руки? – продолжала Люсьен спрашивать, как в сказке спрашивала Красная Шапочка.
– Чтобы сильнее прижать тебя к себе, mon petit loup, – сказал Волк. – Так прижать, чтоб стать с тобой единым существом.
Тут ноги девушки подкосились, выронив корзинку, она упала в распахнутые объятия Волка. Из прихожей послышались череда глухих звуков – запертая бабушка всем телом билась о тяжелую дверь чулана…
Мадмуазель Генриетта, увидев перед глазами стакан воды, протянутый старшей медсестрой Вюрмсер, очнулась. Несколько секунд она смотрела ошарашено, затем вскочила на ноги – вода пролилась ей на грудь, сделав шелковую кофточку прозрачной, – заговорила вновь, срываясь с голоса, то спеша, то замолкая:
– Когда они тешили друг друга, в спальню приведением вошла бабушка. Обнаженная, вся в синяках и кровоподтеках.
– Внученька, внученька, что же ты делаешь, ведь он бил меня, бил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Бабуля наша заболела. Может, сходишь, посмотришь за ней денек? – положив телефонную трубку, сказала мадам Пелльтан дочери. – Пирогов заодно отнесешь и бутылочку глинтвейна, он живо ее на ноги поставит?
Люсьен с радостью согласилась; мама собрала корзинку с гостинцами, вручила дочери, принялась напутствовать:
– Ты только прямо к ней иди, не загуливайся и ни к кому не подходи, особенно к мужчинам, знаю я тебя. И по дорожке иди, не по лесной тропинке – люди говорят, опять в нашем лесу волк завелся, не ровен час, задерет, как бедную Розетту.
Люсьен обещалась быть паинькой, взяла корзинку и, поцеловав маму на прощанье, направилась к бабушке. Направилась к бабушке, зная, что мать, как обычно в среду, отправила ее вон из дому, чтобы остаться наедине со своим красавчиком (глаза мадам Пелльтан сделались черными как уголья, с которых сдуло пепел ). Отправила, боясь, что та столкнется с ним, плотоядным, по дороге, или, не дай бог, в лесу…
– Ведь так все было, мадам Пелльтан? – жестом остановив Мегре, вонзил Перен буравчики глаз в глаза женщины.
– Вам лучше знать… – ответила та беспечно.
– Продолжайте, комиссар, – проглотил профессор очередную пилюлю из серебряной коробочки. – У нас немного времени.
24. Такого у него еще не было
– Действие второе, – продолжил Мегре спектакль, подумав, что из него мог бы получился неплохой артист. – Не зря мадам Пелльтан боялась: то, что должно было случиться, случилось. Наша Красная Шапочка столкнулась с нашим красавчиком, как некогда бедная Розетта Кобург столкнулась с волком.
…Мартен Делу, наш покойный ныне Волк, дожидаясь назначенного часа, лежал на краю леса в сухой еще тогда траве – дожди полились на следующий день, – лежал с запоздалым цветком во рту, так как считал себя натурой романтической. Люсьен он увидел издали. Она шла по дорожке в красной шляпке, изумительно шедшей к ее золотистым волосам, шла в коротенькой юбочке, обнажавшей стройные девичьи бедра. Шла, меланхолично думая, что это такое делают эти неведомые романтичные мужчины с женщинами, оставшись с ними наедине, если женщины так преображаются, ожидая их. Не найдя ответа на свой вопрос, девочка попыталась представить маминого красавчика. И тут он, именно он, в этом не могло быть сомнения, предстал перед нею во всей своей красе. Молодой, интересный, сильный, с взором, обращающим в собственность все, к чему он прикасается.
– А ты миленькая, – сказал Делу, подойдя к девушке и приподняв ее подбородок. – Небось, это о тебе в песне поется «Мне тебя сравнить бы надо с первою красавицей, что своим веселым взглядом к сердцу прикасается». Как тебя зовут? – Мегре показалось, что теперь говорит не он, и не другой Мегре, а Делу, погибший волк, говорит, чтобы помочь или запутать.
– Люсьен, – зарделась девушка – ей никогда не читали любовных стихов, а тут такое. – Я дочь мадам Николь Пелльтан из «Дома с Приведениями».
– Замечательно… Мама плюс дочь – это просто замечательно, – Мегре вспомнил, что нужно переворачивать страницы, и сделал это.
– Что вы имеете в виду, месье, говоря «мама плюс дочь – это просто замечательно»? – с трудом составила вопрос бедняжка Люсьен, не веря, что речь идет об элементарном содомском грехе.
В лесу, недалеко, решительно застучал топор Садосека. Мартен, бросив неприязненный взгляд в сторону источника звука, елейно заулыбался:
– Я знаком с твоей мамой, а теперь знаком с тобой, прекрасной ее дочерью, разве это не замечательно?
– Замечательно, – расцвела Люсьен, поправляя красную шапочку.
«Грудь небольшая, а потрогать тянет. Наверное, я еще и нимфоман», – подумал Волк, прежде чем поинтересоваться:
– А куда ты направляешься?
– К бабушке! – Люсьен не могла оторвать глаз от маминого возлюбленного, так непохожего на одурманенных наркотиками мужчин, которых она еще девочкой знала в Нидерландах и Швеции.
– Гостинцы несешь?
– Да, она приболела, а глинтвейн живо на ноги ее поставит.
– Что-то бабушек я в этих местах не встречал… (Лицо мадмуазель Жалле-Беллем посветлело ).
– Да она молодая, вот там живет, под тремя большими дубами, вокруг орешник.
– Это в «Трех Дубах»?..
– Да, месье, там.
– Подожди, подожди… Мадемуазель Генриетта – твоя бабушка?!
– Да, бабушка…
– Бабушка плюс внучка… Такого у меня еще не было, грех не поставить галочку, – пробормотал Волк себе под нос. В голове у него созрел план, и с места в карьер он принялся претворять его в жизнь:
– Знаешь, насколько мне известно, твоя бабуля – весьма романтическая натура, И потому к пирогу с курятиной и к бутылочке глинтвейна я добавил бы… я добавил бы распрекрасный букет осенних цветов. Он умилит бабушку до слез, и она скоренько поправится.
Говоря это, Делу, конечно же, улыбался. Улыбался, вспомнив, как покорил сердце романтично-сентиментальной мадмуазель Генриетты (ярко накрашенные уста мадмуазель Жалле-Беллем тронула кривая полуулыбка ).
– Мама запрещала мне сходить с дорожки. Может, нарвать с клумб? – посмотрела Люсьен на белые хризантемы. – Они вроде еще ничего?..
– С клумб?! Вроде еще ничего?! Да посмотри на них! Они же мечтают о компостной яме! Да… Не думал я, что девушка с такими умными глазками не понимает, что такое лесные непорочные цветы… Цветы, которые вырастают сами по себе, появляются как осеннее солнышко. Неужели милая девушка не понимает, что целительнее полевых цветов в мире нет ничего?!
Люсьен ведала, что мама обманула ее, и бабушка здорова, но ей так хотелось подчиниться этому пылкому мужчине, так сказочно прояснявшего ее сознание и чувства, мужчине, несомненно, поэту в душе. И она, кротко улыбнувшись на прощанье, побежала в лес собирать цветы, коих поздней осенью было очень и очень немного.
Проводив ее оценивающим взглядом, – ничего девочка, попка крутенькая, – Волк устремился к «Трем Дубам»…
Мегре опустил книжку. Он был недоволен – несмотря на помощь второй его ипостаси, второго Мегре, на странную помощь ушедшего Делу, его торпеда мчалась к цели со скоростью ломовой телеги. Что-то ей мешало. Что? Скептические глаза этих людей?.. Нет! Он сам что-то делает не так, сам… Делает не так, и потому то, что он им говорит, похоже на истину, как вывернутые наизнанку брюки похожи на брюки…
25. Любовь по-своему
– Что ж неплохо, весьма неплохо, из вас получиться бы замечательный лицедей – похлопал профессор в ладоши, когда Мегре замолк. – Честно говоря, я не ожидал, что вы так прямо все прочтете.
– Продолжайте, Мегре, – сказала мадмуазель Генриетта. – И знайте, что прямота не самый короткий путь к правде.
– Да, правда – не нож, скорее, болото, – вздохнул Люка.
– Итак, Действие третье, – Мегре обвел глазами слушателей. – Мадмуазель Генриетта, увидев любовника, приходившего лишь в субботу, в банный свой день, бросилась ему на грудь:
– О, милый, милый, ты не дождался субботы!
– Слушай, девочка, – ответил сладострастник, вырвавшись из объятий возбужденной женщины, – я тут маленькую Люсьен по дороге встретил – цвето-о-чек! Давай, что ли, на пару сорвем?
– Ты с ума сошел, негодяй! Мало тебе, что спишь с моей дочерью?! – на дубе, ближнем к обиталищу Генриетты, закаркал чем-то встревоженный ворон.
– Мало.
– Чудовище!!!
(Старшая медсестра Катрин метнулась с пузырьком нашатыря к мадмуазель Жалле-Беллем, понюхав, та артистично передернулась; Мегре втянул в себя как можно больше воздуха – нашатырь был нужен и ему).
Подождав пока медсестра усядется на свое место, Мегре продолжил:
– Слушай, девочка, а ведь у тебя нет выбора, – продолжал Делу гнуть своё. – Впрочем, нет, выбор-то есть, но он называется «опять никому не нужна».
– Я уеду! – зарыдала Генриетта. – В деревню, в Париж, на Мартинику!
– Езжай! – вынул из корзины пахучий капустный пирожок, принялся есть.
– Николь выставит тебя вон!
– А вот этого не надо. Смотри, теплые еще! – это о пирогах. – Ради меня она на все пойдет – как ни крути, я – единственный самец в этой дыре.
– Ты – сатана! Ублюдочный сатана! – скрип стула, на котором мерно раскачивался Катэр, модернистски оркестровал монолог Мегре.
– Успокойся! Давай, что ли, трахнемся по последней? Ты не поверишь, но я ведь люблю тебя, по-своему, конечно…
Мадмуазель Генриетта отвернулась, чтобы мерзавец не увидел ее жадно вспыхнувших глаз. Лу, однако, увидел. Злорадно захохотав, он схватил женщину цепкими волчьими лапами, отнес в спальню. Минут через пятнадцать относительной тишины, прерываемой сладостными стонами, из нее раздались голоса, скоро сменившиеся раздраженными криками, затем звуки борьбы. Еще через минуту Делу вынес бездыханное тело любовницы, во рту кляп из чего-то кружевного, волосы на макушке окровавлены. Открыв дверь кладовки, бросил женщину внутрь. Задвинул засов, быстрым шагом вернулся в гостиную, поставил на место опрокинувшийся стул, поправил ковер. Подняв с пола кроваво-красный пеньюар, масляно заулыбался, одел, так и эдак покрутился перед зеркалом. Сделав вывод: «Похоже, я еще и трансвестит», оглядел еще гостиную, ища следов происшедшей ссоры. Не найдя таковых, вихляя задом как кокетливая женщина, прошел в спальню, лег в постель и принялся ждать звонка домофона…
26. Почему горят глаза?
– Какая, однако, у вас пошлая лексика! – мелодично попеняла мадмуазель Генриетта комиссару, когда тот сделал паузу, чтобы высморкаться. – Хотела бы я поговорить с вашей супругой. С глазу на глаз. Представляю, что можно было бы выведать у нее о вашей высокой персоне.
– Вы думаете, комиссар Мегре бьет ее ногами, обливая матом, и таскает потом за волосы по квартире? – перестав гонять слюну меж зубами, заинтересованно посмотрел Катэр на комиссара.
– Может, он ее бьет, обливая матом, и таскает потом за волосы по квартире, а может, и она, – усмехнулась мадам Пелльтан.
– Я слыхал от одного репортера, что он облагал всех проституток своего района натуральной данью, – подмигнув комиссару, сказал Катэр. – А от одного ажана, что проститутки стояли в очереди, чтобы попасть к нему на прием. Когда же он был рядовым полицейским, мадам Мегре заставляла его после дежурств трижды мыть руки с содой и чистить под ногтями. Заставляла, боясь схватить от муженька дурную болезнь, а то и две.
– Действие третье, сцена вторая, – тяжелый взгляд Мегре утопил Садосека в кресле. – Итак, наш Волк прошел в спальню, лег в постель, стал дожидаться звонка домофона. Он не заставил себя ждать.
– Входи, внученька, входи, милая, – сатанински торжествуя, нажал Волк кнопку пульта.
Внученька вошла с букетиком полевых цветов в одной руке, в другой – корзинка…
Мадмуазель Жалле-Беллем, вспомнив букеты Делу, криво улыбнулась:
– Замечательно, Мегре! Вы гений!
Мегре отставил книжицу, посмотрел на женщину изучающим взглядом. Ее нарочито мужской костюм (черный в светло-серую полоску), шел ей не меньше декольтированных платьев.
– Представляю, что вы скажете, услышав все, – сказал он, изрядно подмешав в голос сожаления.
– Довольно! Довольно с вас, я тоже хочу читать! – вскочила вдруг та, как змеей ужаленная. Голос ее дрожал. – Дайте мне книжку!
– Зачем она вам? Впрочем, сценарий в ваших руках…
– И вправду, – мадмуазель Жалле-Беллем артистично изобразила книжку кистями рук. Полистав, – складывая ладони, – отыскала нужную строчку, замерла на минуту, стала говорить, водя глазами из стороны в сторону:
– После встречи с Лу на краю леса воображением Люсьен завладели сладостные фантазии. Увидев их источник в бабушкиной постели, да еще в кроваво-красном пеньюаре – негодяй не прикрылся одеялом – девушка почувствовала желание, казалось, навек притупленное медикаментами дедушки, шагнула к кровати, положила букетик к ногам Волка. Тут ей овладела робость, в голове помутилось, она сказала слова, сами собой пришедшие на детский еще ум:
– Бабушка, бабушка, а почему у тебя так ярко горят глаза?
– Мои глаза горят, потому что ты подожгла их, подожгла своей неземной красотой, – отвечал Волк.
– Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие сильные руки? – продолжала Люсьен спрашивать, как в сказке спрашивала Красная Шапочка.
– Чтобы сильнее прижать тебя к себе, mon petit loup, – сказал Волк. – Так прижать, чтоб стать с тобой единым существом.
Тут ноги девушки подкосились, выронив корзинку, она упала в распахнутые объятия Волка. Из прихожей послышались череда глухих звуков – запертая бабушка всем телом билась о тяжелую дверь чулана…
Мадмуазель Генриетта, увидев перед глазами стакан воды, протянутый старшей медсестрой Вюрмсер, очнулась. Несколько секунд она смотрела ошарашено, затем вскочила на ноги – вода пролилась ей на грудь, сделав шелковую кофточку прозрачной, – заговорила вновь, срываясь с голоса, то спеша, то замолкая:
– Когда они тешили друг друга, в спальню приведением вошла бабушка. Обнаженная, вся в синяках и кровоподтеках.
– Внученька, внученька, что же ты делаешь, ведь он бил меня, бил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58