– А может, ты несправедлива к ним. Вдруг они и вправду рады?
– Несправедлива?.. Здесь? – Пати с неприятной усмешкой прикусила нижнюю губу. – Ты можешь себе представить, что никто, ни единая душа, до сих пор даже не спросил меня, каково мне было за решеткой?.. Запретная тема, табу Только «привет, дорогая». Чмок, чмок. Выглядишь замечательно. Как будто я вернулась после отдыха где-нибудь на Карибском побережье.
Здесь она говорит не так, как в Эль-Пуэрто, подумала Тереса. Как-то развязнее, что ли, и многословнее. Вроде бы все то же самое и теми же словами, но как-то иначе: будто здесь она считает себя обязанной давать мне объяснения, которые в нашей прежней жизни были не нужны. Тереса наблюдала за ней с самого первого мгновения, когда бывшая сокамерница, отделившись от группы гостей, пошла ей навстречу, и потом, когда Пати раз-другой ее покидала, чтобы оказать внимание другим приглашенным. Тереса не сразу признала ее. Не сразу привыкла к ее улыбкам, которые видела издали, к ее жестам, выдающим общность с окружающими людьми, незнакомыми и чужими для самой Тересы, к манере Пати брать предложенную сигарету и наклонять голову к подставленной зажигалке, время от времени находя глазами ее, Тересу, которая оставалась в стороне от всего и вся, поскольку сама не решалась подойти ни к кому а к ней никто не подходил и не обращался. Наконец Пати вернулась, они уселись в кресла на крыльце. Только теперь мало-помалу Тереса начала узнавать подругу. Действительно, сейчас Пати говорила больше, чем раньше, как бы стараясь все объяснять и оправдывать, словно опасаясь, что Тереса не поймет или – вдруг пришло ей в голову – не одобрит. Это предположение заставило ее задуматься. Похоже, легенды, окружающие человека в тюрьме, ничего не стоят вне ее стен, решила она, поэтому выйдя на свободу, приходится как бы заново создавать свой образ. Так что, может, здесь Лейтенант О'Фаррелл просто никто или не совсем та фигура, какой бы ей хотелось быть или выглядеть. А еще – может, она боится понять, что я это понимаю. Мне-то в этом смысле повезло: я до сих пор не знаю, кем была там, за решеткой, и, может, поэтому меня не слишком беспокоит, кто я на воле.
Мне никому ничего не нужно объяснять. Никого ни в чем убеждать. Никому ничего доказывать.
– Ты так и не сказала мне, чего ради я сюда приехала, – сказала она.
Пати пожала плечами. Солнце уже опускалось к горизонту воспламеняя воздух, наполняя его багровым светом, в котором, казалось, горели ее короткие светлые волосы.
– Всему свое время. – Она сощурилась, глядя вдаль. – Пока отдыхай, развлекайся, а после скажешь, как тебе все это понравилось.
Может, все очень просто, подумала Тереса. Может, все дело во власти. Лейтенант, которому некем командовать, отставной генерал, о чьих заслугах все успели забыть. Может, она попросила меня приехать потому, что я нужна ей. Потому что я уважаю ее, и знала ее последние полтора года жизни, а они нет. Для них она всего лишь барышня, сбившаяся с пути, паршивая овца, которую терпят и принимают только потому, что она той же породы: ведь бывают же выводки и семьи, которые прилюдно никогда не отвергают своих, даже если ненавидят и презирают их. Может, поэтому она нуждается в том, кто был бы рядом. В свидетеле. Который знал бы и смотрел, хоть и молча. Ведь жизнь, по сути своей, очень проста: в ней есть люди, с которыми приходится разговаривать, пока пьешь свою рюмку, и люди, с которыми можно часами пить молча, как это делал Блондин Давила в той таверне в Кульякане. Есть люди, знающие или чувствующие так, что с ними слова становятся не нужны, и люди, которые якобы рядом с тобой, хотя на самом деле они совсем не рядом, а просто так – присутствуют. И, пожалуй, в нашем случае все обстоит именно так, хотя бог весть к чему это может нас привести. К какому новому варианту одиночества.
– Твое здоровье, Лейтенант.
– Твое здоровье, Мексиканка.
Они чокнулись. Тереса, наслаждаясь ароматом текилы, огляделась по сторонам. Среди группы людей, болтавших возле бассейна, она заметила очень высокого – выше всех – молодого человека. Стройный, с иссиня-черными волосами, гладко зачесанными назад с помощью геля, длинными и курчавыми на затылке. В темном костюме, белой рубашке без галстука, блестящих черных туфлях. Выступающая нижняя челюсть и крупный, с заметной горбинкой нос придавали ему сходство с тощим орлом. С теми аристократами, идальго и прочими – в конце концов, что-то ведь произвело впечатление на Малинче, – какими она представляла себе испанцев раньше и каких наверняка почти никогда не существовало.
– Тут есть симпатичные люди, – сказала она.
Пати обернулась, взглянула туда же и скептически хмыкнула:
– А по-моему, все они просто куча мусора.
– Но они же твои друзья.
– У меня нет друзей, коллега.
В ее голове, как в прежние времена, звякнул металл.
Сейчас она больше походила на ту женщину, которую Тереса знала в Эль-Пуэрто. На Лейтенанта О'Фаррелл.
– Черт побери, – усмехнулась Тереса полусерьезно, полунасмешливо. – А я думала, мы с тобой подруги.
Пати молча взглянула на нее и отхлебнула из стакана. Ее глаза в сеточке мелких морщинок, казалось, смеялись. Но она допила, поставила стакан на стол и поднесла к губам сигарету, так и не промолвив ни слова.
– Ну, во всяком случае, – сказала Тереса, выждав пару секунд, – музыка здесь хорошая, дом красивый. В общем, приезжать стоило.
Она рассеянно смотрела на мужчину с орлиным лицом, и Пати снова проследила за ее взглядом.
– Правда?.. Надеюсь, ты не удовольствуешься такой малостью. Потому что все это просто мелочь по сравнению с тем, что можно получить.
* * *
В темноте заливались сотни сверчков. Всходила роскошная луна, озаряя виноградные лозы, серебря каждый листок, и тропинка, вьющаяся под их ногами, казалась белой. Вдали поблескивали огни усадьбы. В огромном доме уже давно все было прибрано и воцарилась тишина. Последние гости откланялись, сестры и деверь Пати отправились обратно в Херес после пустого, вымученного прощального разговора на террасе, при котором все испытывали неловкость и никто – Лейтенант оказалась права во всем – ни словом, ни намеком не упомянул о трех годах, проведенных ею в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Тереса, которую Пати пригласила остаться ночевать, ломала себе голову, силясь догадаться, что, черт возьми, замышляет ее бывшая сокамерница.
Обе выпили много, но недостаточно. И в конце концов, спустившись с крыльца, пошли по извилистой тропинке в поля. А перед этим, пока безмолвные служанки прибирались после праздника, Пати ненадолго исчезла и снова появилась – сюрприз! – с граммом белого порошка, который очень скоро, превратившись в дорожки на стеклянной столешнице, прогнал хмель и вернул им ясность мысли. Это было замечательно, и Тереса сумела оценить сюрприз по достоинству – тем более, это был ее первый «белый вздох» за все время после выхода из Эль-Пуэрто.
– Просто слов нет, подружка, – пробормотала она. – Просто нет слов.
А потом, бодрые и свежие, будто день только начинался, они неторопливо зашагали по тропинке в темные поля. Куда глаза глядят.
– Для того, что я собираюсь тебе сказать, мне нужно, чтобы у тебя была ясная голова, – сказала Пати, опять ставшая той, прежней.
– Она у меня совершенно ясная, – ответила Тереса и приготовилась слушать. Она успела опорожнить еще один стакан текилы, но его уже не было в руке, потому что она выронила его где-то по дороге. И вообще, размышляла она, сама не зная, какие у нее причины для подобных выводов, очень похоже, что мне снова хорошо.
Мне вдруг снова стало хорошо в собственной шкуре.
Ни мыслей, ни воспоминаний. Только эта огромная – словно вечная – ночь и знакомый голос, произносящий слова негромко, будто кто-то мог подслушивать их, укрывшись где-нибудь в этом странном свете, серебрящем бескрайние виноградники. А еще треск сверчков, звук шагов подруги и прикосновение босых ног – туфли на высоком каблуке она оставила на крыльце – к утоптанной земле тропинки.
– Вот такая история, – закончила Пати.
Не собираюсь я думать сейчас о твоей истории, мысленно возразила ей Тереса. Ни думать, ни обмозговывать, ни анализировать чего бы то ни было этой ночью, пока длится темнота и вверху есть звезды, и от текилы и порошка мне так хорошо – в первый раз за столько времени. И я не знаю, почему ты тянула со всем этим до сегодняшнего дня, как не знаю, на что ты рассчитываешь. Я слушала тебя, как слушают сказку. И по мне лучше, чтобы это было именно сказкой, потому что отнесись я к твоим словам иначе, мне придется согласиться с тем, что существует слово «завтра» и существует слово «будущее»; а сегодня ночью, бредя по тропинке в этих полях, которые принадлежат тебе, или твоей семье, или черт знает кому, но наверняка стоят целую уйму денег, я не прошу у жизни ничего особенного. Так что давай будем считать, что ты рассказала мне красивую историю, или, вернее, рассказала то, на что намекала, еще когда мы жили в одной камере. А потом я пойду спать, а завтра, когда в лицо ударит свет, будет другой день.
И все же, вынуждена была признать она, твоя история хороша. Жених, изрешеченный пулями, полтонны кокаина, которую так никто и не нашел. Теперь, после праздника, Тереса могла представить себе этого жениха – примерно такого же, каких видела там, в темном пиджаке и рубашке без галстука, элегантного с головы до ног, породистого, в стиле второго или третьего поколения района Чапультепек, но в улучшенном варианте, холимого и лелеемого с самого детства, как те мальчишки, дети кульяканских богачей, что ездят в школу на собственных внедорожниках «судзуки» в сопровождении телохранителей. Жениха, который якшался со всяким сбродом, имел любовниц на стороне и позволял невесте иметь любовников обоих полов, играл с огнем, пока не обжегся, сунувшись туда, где за ошибки, вольности и повадки избалованного молодого петушка приходится платить собственной шкурой.
Убили и его, и двоих его партнеров, сказала Пати. Тереса лучше многих знала, о каких страшных вещах говорит ее подруга. Его убили за обман и невыполненные обещания; ему не повезло, потому что как раз на следующий день им собирались вплотную заняться парни из бригады по борьбе с наркотиками, пристально следившие за передвижениями второй половины тонны кокаина и державшие под неусыпным наблюдением как его самого, так и все, что так или иначе было с ним связано, вплоть до стаканчика для полоскания зубов.
Его убрала русская мафия: на карательные меры пошли, сочтя неубедительными его объяснения о подозрительной пропаже половины груза, прибывшего в контейнере в порт Малаги. А эти коммунисты, перестроившиеся в гангстеров, шутить не любили: когда их долгие уговоры и угрозы не дали результата, терпение лопнуло, и в итоге одного жениховского партнера нашли мертвым в кресле перед телевизором в собственном доме, другого – на автостраде Кадис – Севилья, а самого жениха подстерегли, когда он выходил из китайского ресторана в Фуэнхироле, бум, бум, бум, когда он открывал дверцу машины, три пули в голову ему и две, случайно, в Пати, за которой никто не охотился, потому что все, даже погибшие партнеры ее жениха, считали, что она не имеет ко всему этому никакого отношения. Но черта с два – она его имела, да еще какое.
Во-первых, садясь в машину, она оказалась в зоне обстрела, а во-вторых, ее жених страдал словесным недержанием в постели или нанюхавшись кокаина. Так вот, он в конце концов выболтал Пати все: партия кокаина – половина того груза, прибывшего в Малагу, – которую все считали пропавшей и полагали, что она оказалась на черном рынке, все еще лежит нетронутая, аккуратно упакованная, в одной из пещер на побережье вблизи мыса Трафальгар, ожидая, пока кто-нибудь ею займется. После гибели жениха и его партнеров единственной, кто знал это место, оказалась Пати. Ребята из бригады по борьбе с наркотиками поджидали ее прямо у дверей больницы, и когда ей задали вопрос о пресловутой полутонне кокаина, она высоко вскинула брови. Что? Я не знаю, о чем вы говорите, сказала она, посмотрев им в глаза всем по очереди. После долгих препирательств ей все же поверили.
– О чем ты думаешь, Мексиканка?
– Я ни о чем не думаю.
Они остановились, и Пати смотрела на нее. Луна освещала ее сзади, очерчивая контуры плеч и головы, и ее короткие волосы казались седыми.
– Ну, постарайся. Сделай усилие.
– Не хочу. Сегодня ночью – не хочу.
Вспышка. Пламя спички и огонек сигареты осветили подбородок и глаза Лейтенанта О'Фаррелл. Это снова она, подумала Тереса. Она, всегдашняя.
– Ты правда не хочешь узнать, почему я рассказала тебе все это?
– Я знаю, почему ты это сделала. Ты хочешь добраться до этого клада. И хочешь, чтобы я тебе помогла.
Огонек сигареты дважды ярко вспыхнул. Они снова пошли по тропинке.
– Ты ведь занималась такими вещами, – просто сказала Пати. – Невероятными вещами. Ты знаешь места. Знаешь, как добраться туда и вернуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73