Наступает новолуние, и для тебя наступает работа, а для меня – повторение того, что уже было. Я словно обречена на это. Вопрос в том, хочу я или не хочу этого повторения. Устраивает оно меня или нет.
– Не изменяй мне, – попросил он. Или его улыбка.
Тереса взглянула на него, словно возвращаясь издалека. Из такого далека, что ей пришлось сделать усилие, чтобы понять, о чем он говорит. А поняв, ответила:
– Постараюсь.
– Тереса…
– Что?
– Не надо бы тебе здесь оставаться.
Он смотрел на нее прямо, глаза в глаза, почти преданно. Все они смотрят глаза в глаза, почти преданно.
Даже когда врут или обещают то, чего не выполнят никогда, пусть даже сами не зная, что будет именно так.
– Да ладно. Мы уже говорили об этом.
Раскрыв сумочку, она достала пачку сигарет и зажигалку. Сигареты назывались «Бисонте». Крепкие, без фильтра. «Фароса» в Мелилье не было, и она привыкла к этим – в общем-то, случайно. Она закурила, а Сантьяго продолжал смотреть на нее все с тем же выражением.
– Не нравится мне твоя работа, – наконец произнес он.
– Зато я от твоей просто в восторге.
Это прозвучало упреком – каким, собственно, и было. Слишком многое заключали в себе эти семь слов.
Сантьяго отвел глаза.
– Я имел в виду, тебе не нужен этот мавр.
– Зато тебе ой как нужны другие мавры… И я тоже нужна.
Она невольно вспомнила полковника Абделькадера Чаиба. Ему недавно исполнилось пятьдесят, и он был неплохим человеком. Правда, честолюбивый и эгоистичный, как всякий мужчина, но разумный, как всякий мужчина, которого бог не обделил умом. А еще он мог, когда хотел, быть воспитанным и любезным. С Тересой он обходился учтиво, никогда не требуя больше того, что она намеревалась ему дать, и не считая ее тем, чем она не являлась. В деле был аккуратен, с уважением относился к декору. И к ней самой – до известной степени.
– Этого больше не будет.
– Ну, конечно.
– Клянусь тебе. Я много думал об этом. Больше никогда.
Сантьяго продолжал хмуриться, и она полуобернулась. Через площадь, на углу где помещался «Огар дель Пескадор», с бутылочкой пива в руке сидел Дрис Ларби, глядя на улицу. А может, наблюдая за ними. Он поднял бутылку, как бы приветствуя их, и Тереса слегка кивнула в ответ.
– Дрис хороший человек.
– Она вновь повернулась к Сантьяго. – Он уважает меня и платит мне.
– Он проклятый мавр и сутенер.
– А я проклятая индейская шлюха.
Он ничего не ответил, и она, рассердившись, молча курила, прислушиваясь к шуму моря за стеной. Сантьяго рассеянно перекладывал на пластиковой тарелке металлические шампуры. Руки у него были жесткие, сильные и смуглые – так хорошо знакомые ей. На запястье – все те же водонепроницаемые часы, дешевые и надежные; ни браслетов, ни колец. Солнце, отражаясь от беленых стен, окружавших площадь, золотило волоски над татуировкой и делало светлее его глаза.
– Ты можешь поехать со мной, – проговорил он наконец. – В Альхесирасе хорошо… Мы бы виделись каждый день. Вдали от всего этого.
– Я не знаю, хочу ли я видеть тебя каждый день.
– Странная ты. Очень странная. Я и не знал, что вы, мексиканки, такие.
– Я не знаю, какие мексиканки. Я знаю, какая я. – Она мгновение подумала. – Иногда мне кажется, что знаю.
Она бросила окурок и придавила его подошвой.
Потом обернулась посмотреть, не ушел ли Дрис Ларби.
Его уже не было. Тереса встала и сказала, что ей хочется прогуляться. Сантьяго, все еще сидя и нашаривая деньги в заднем кармане брюк, продолжал смотреть на нее, но уже с иным выражением. С улыбкой. Он всегда знал, как нужно улыбнуться, чтобы разогнать для нее все черные тучи. Чтобы она сделала что-нибудь. Например, пообщалась с Абделькадером Чаибом.
– Черт возьми, Тереса.
– Что?
– Иногда ты похожа на девчонку, и мне это нравится. – Поднявшись, он положил на столик несколько монет. – То есть, когда я вижу, как ты идешь, и все такое. Ты идешь, а попка у тебя так и танцует, потом поворачиваешься… так бы и съел тебя всю, как свежий персик… И грудь у тебя…
– Что – грудь у меня?
Сантьяго склонил голову набок, ища подходящее определение.
– Красивая, – серьезно закончил он. – Самая красивая во всей Мелилье.
– Ничего себе… Это что – испанский комплимент?
– Ну… не знаю. – Он подождал, пока она не отсмеялась. – Просто мне это пришло в голову.
– Только это? Больше ничего?
– Нет. Мне нравится, как ты разговариваешь. Или молчишь. Мне от этого становится… не знаю… что-то во мне происходит… какие-то чувства. Разные. И нежность тоже – наверное, это самое подходящее слово.
– Вот и хорошо. Мне приятно, если ты иногда забываешь о моей груди и становишься нежным.
– А мне и не надо ни о чем забывать. Твоя грудь и моя нежность – одно с другим вполне вяжется.
Она сбросила туфли, и они пошли по грязному песку, а потом среди камней, по кромке воды, под золотисто-рыжими стенами крепости, из бойниц которой торчали ржавые пушки. Вдали вырисовывался голубоватый силуэт мыса Трес-Форкас. На ноги им брызгала пена. Сантьяго шагал, засунув руки в карманы, временами останавливаясь и проверяя, не поскользнется ли Тереса на влажных камнях, покрытых зеленым мхом.
– А иногда, – сказал он вдруг, словно и не переставал об этом думать, – я смотрю на тебя, и вдруг ты выглядишь гораздо старше… Как сегодня утром.
– А что случилось сегодня утром?
– Я проснулся, а ты была в ванной, и я встал взглянуть на тебя, и увидел тебя перед зеркалом… Ты умывалась и смотрела на себя так, будто с трудом узнаешь. И лицо у тебя было, как у старухи.
– Страшное?
– Да просто кошмарное. Поэтому мне захотелось, чтобы ты снова стала красивой, я подхватил тебя на руки и отнес в постель, и мы добрый час кувыркались там.
– Не помню.
– Не помнишь, что мы делали в постели?
– Не помню, чтобы я выглядела страшной.
Конечно, все она отлично помнила. Тереса проснулась рано, с первым смутным, еще серым светом. Пение петухов на заре. Голос муэдзина, несущийся с минарета мечети. Равномерное «тик-так» часов на тумбочке. Ей не удавалось снова уснуть, и она смотрела, как все больше и больше светлеет потолок, а Сантьяго спит, лежа на животе, наполовину зарывшись лицом в подушку, с взлохмаченными волосами и жесткой щетиной на подбородке, касающемся ее плеча. Она помнила его тяжелое дыхание и его неподвижность, похожую на смерть. И внезапную тоскливую тревогу, от которой она вскочила с постели, добежала до ванной, открыла кран – и снова и снова плескала водой себе в лицо; а женщина, смотревшая на нее из зеркала, была похожа на ту, что смотрела на нее сквозь мокрые волосы в тот день в Кульякане, когда зазвонил телефон. А потом отражение Сантьяго у нее за спиной – с припухшими от сна глазами, голый, как и она сама, он обнимал ее, а потом снова отнес в постель, чтобы заниматься любовью среди смятых простыней, пахнущих ими обоими, спермой и теплом сплетенных тел. И призраки опять, до нового приказа, рассеялись вместе с сумраком грязного рассвета – на свете нет ничего грязнее этого нерешительного серого рассветного сумрака, который дневной свет, уже потоком льющийся сквозь жалюзи, загоняет обратно в ад.
– У меня с тобой иногда бывает как-то странно, понимаешь… – Сантьяго смотрел на синее море (оно было неспокойно, и прибой равномерно плескал о камни): смотрел опытным, почти оценивающим взглядом. – Вот вроде бы ты тут, рядом, я тебя крепко держу, и вдруг – раз! Ты уже где-то далеко.
– В Марокко.
– Не говори глупостей. Пожалуйста. Я же сказал, с этим покончено.
И опять эта улыбка, стирающая все. Он такой красивый, в который раз подумала она. Распроклятый сукин сын, контрабандист.
– Ты иногда тоже бываешь далеко, – сказала она. – Очень далеко.
– Я – другое дело. У меня есть дела, и они меня беспокоят… Я имею в виду – сейчас. А то, что происходит с тобой, – это другое.
Он помолчал. Казалось, он пытается поймать какую-то мысль и найти для нее точные слова.
– Это уже сидело в тебе, – произнес он наконец. – До того как мы познакомились.
Когда, пройдя еще немного, они вернулись, старик-араб, торговавший кебабами, вытирал стол. Они с Тересой обменялись улыбкой.
– Ты никогда ничего не рассказываешь мне о Мексике, – сказал Сантьяго.
Опершись на него, Тереса надела туфли.
– Да нечего особенно рассказывать, – ответила она. – Там люди убивают друг друга ради наркотиков или нескольких песо, или их убивают, потому что считают коммунистами, или приходит ураган и приканчивает всех подряд.
– Я имел в виду тебя.
– Я родом из Синалоа. Правда, за последнее время гордости у меня поубавилось. Но я упряма до чертиков.
– А что еще?
– Больше ничего. Ведь я же тебя не расспрашиваю о твоей жизни. Я даже не знаю, женат ты или нет.
– Не женат, – он поднял руку, показывая, что на ней нет кольца. – И мне очень неприятно, что до сегодняшнего дня ты об этом не спрашивала.
– А я и не спрашиваю. Я просто говорю, что не знаю. Как уговорено.
– Что уговорено? Я что-то не помню, чтоб мы о чем-то договаривались.
– Никаких дурацких вопросов. Ты приезжаешь – я тут. Ты уезжаешь – я остаюсь.
– А как же будущее?
– О будущем поговорим, когда оно настанет.
– Почему ты спишь со мной?
– А с кем же еще?
– Со мной.
Он остановился перед ней, уперев руки в бока, будто собираясь пропеть ей серенаду.
– Потому, что ты красивый парень, – ответила она, оглядывая его сверху вниз, очень медленно и не скрывая своего удовольствия. – Потому, что у тебя зеленые глаза, просто убийственный зад, сильные руки… Потому, что ты хоть и сукин сын, но не совсем эгоист. Потому, что ты умеешь быть одновременно жестким и нежным… Этого хватит?.. – Она почувствовала, как все лицо у нее напряглось. – А еще потому, что ты похож на одного человека, которого я знала.
Сантьяго уставился на нее несколько ошарашенно.
Довольное выражение мгновенно исчезло с его лица, и она заранее угадала, что он сейчас скажет:
– Мне не нравится, что я напоминаю тебе другого.
Проклятый галисиец. Все они проклятые сукины дети. Всех только помани – и они тут, и все идиоты. Ей вдруг захотелось поскорее закончить этот разговор.
– Я не говорила, что ты напоминаешь мне другого. Я сказала, что ты похож на одного человека.
– А тебе не хочется узнать, почему я сплю с тобой?
– Кроме того, что я бываю тебе полезна на вечеринках Дриса Ларби?
– Кроме.
– Потому, что тебе хорошо со мной. И потому, что иногда тебе бывает одиноко.
Он смущенно пригладил ладонью волосы. Потом схватил ее за руку пониже плеча:
– А если бы я спал с другими? Что бы ты сказала?
Она высвободила руку – не вырвала, а просто отстранила его мягким движением, длившимся до тех пор, пока он не разжал пальцы.
– Я уверена, что ты спишь и с другими.
– Здесь, в Мелилье?
– Нет. Насчет Мелильи я знаю. Здесь – нет.
– Скажи, что любишь меня.
– Хорошо… Люблю.
– Неправда.
– Да не все ли равно? Я люблю тебя.
* * *
Мне оказалось нетрудно разузнать о жизни Сантьяго Фистерры. Перед поездкой в Мелилью я получил, в дополнение к докладу полиции Альхесираса, еще один, от таможни – весьма подробный, с указаниями дат и мест: все начиная с самого его рождения в 0-Грове, рыбацкой деревушке в устье реки Ароса. Поэтому я знал, что незадолго до знакомства с Тересой Фистерре исполнилось тридцать два года. Биографию его можно было назвать классической. С четырнадцати лет выходил в море с рыбаками, после службы на флоте работал на amos do fume – главарей контрабандистских сетей, действовавших на галисийском побережье: Чарлинеса, Сито Миньянко, братьев Пернас. Согласно докладу таможни, за три года до встречи с Тересой он проживал в Вильягарсиа и был капитаном большого катера, принадлежавшего клану Педрускиньос – известному семейству табачных контрабандистов, которое как раз в то время расширяло поле своей деятельности, начав заниматься марокканским гашишем. Тогда он состоял на жалованье – столько-то за рейс, – а работа его заключалась в следующем: хорошо зная сложную географию галисийского побережья, он водил катера, доставлявшие на берег табак и наркотики с кораблей и рыбачьих судов, бросавших якорь вне испанских территориальных вод. При этом нередко происходили стычки со службой береговой охраны, таможенниками и жандармерией. И вот однажды ночью, когда катер уходил от погони, лавируя короткими зигзагами между устричных садков у острова Кортегада, Фистерра или его напарник, молодой парень из Ферроля по имени Лало Вейга, включили прожектор, чтобы ослепить своих преследователей, и таможенники на полном ходу врезались в один из садков. Результат: один погибший. В полицейских докладах эта история излагалась лишь в общих чертах, поэтому я принялся звонить по кое-каким телефонам, но все мои усилия оказывались безрезультатными до тех пор, пока писатель Мануэль Ривас, галисиец, мой друг и местный житель – у него был дом рядом с Коста-де-ла-Муэрте, – не раздобыл, похлопотав, подтверждений упомянутого эпизода. По словам Риваса, никому не удалось доказать участия Фистерры в этом инциденте;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73