А значит, нанять перевозчиков – таких, как Сантьяго – и заручиться поддержкой некоторых представителей местных властей.
Сержант жандармерии – худой, лет пятидесяти, одетый в штатское, – сопровождавший его в тот день, был одной из тех многочисленных клавиш, на которые надо нажимать, чтобы зазвучала музыка. Тереса знала его по прежним делам и помнила, что его официальное место службы находится вблизи Эстепоны.
В группе был еще пятый человек: гибралтарский адвокат по имени Эдди Альварес, маленький, с редкими вьющимися волосами, очень толстыми стеклами очков и нервными руками. У него рядом с портом британской колонии была скромная контора, являвшаяся юридическим адресом полутора десятков фиктивных акционерных обществ. Его миссией было контролировать деньги, выплачиваемые Сантьяго в Гибралтаре после каждого рейса.
– На этот раз надо бы прихватить нотариусов, – прибавил Каньябота.
– Нет, – спокойно покачал головой Сантьяго. – Будет чересчур много людей на борту. У меня ведь «Фантом», а не пассажирский паром.
«Нотариусами» называли свидетелей, которых контрабандисты сажали на катера, чтобы удостовериться, что все идет как уговорено: одного от поставщиков (обычно это бывал марокканец), второго – с другой стороны. Каньяботе ответ Сантьяго, похоже, не понравился.
– Она, – он кивком указал на Тересу, – могла бы остаться на суше.
Сантьяго, не отрывая глаз от надежного человека, снова покачал головой:
– Не вижу причины. Она член моей команды.
Каньябота и жандарм повернулись к Эдди Альваресу, всем своим видом выражая неодобрение и будто бы возлагая на него всю ответственность за этот отказ. Но адвокат только пожал плечами. Бесполезно, говорило это движение. Эта история мне известна. А кроме того, я здесь просто наблюдатель. Так что я вам не козел отпущения.
Тереса поводила пальцем по запотевшему стеклу стакана с прохладительным. Ей никогда не хотелось присутствовать на этих встречах, однако Сантьяго всякий раз настаивал. Ты рискуешь точно так же, как и я, говорил он. Ты имеешь право знать, что происходит и как оно происходит. Можешь ничего не говорить, если не хочешь, но быть в курсе тебе никак не повредит. А если их не устраивает твое присутствие, пусть катятся к черту. Все. В конце концов, их женщины сидят дома и маются от безделья, а не рискуют своей шкурой в море четыре-пять ночей каждый месяц.
– Оплата как всегда? – спросил Эдди Альварес, возвращаясь к тому, что являлось его частью работы.
– Оплата на следующий день после того, как груз будет передан заказчику, – подтвердил Каньябота.
Треть суммы будет переведена прямиком на счет банка «ББВ» в Гибралтаре: испанские банки в колонии зависели не от Мадрида, а от своих филиалов в Лондоне, что давало прекрасную возможность заметать следы, – а две трети переданы из рук в руки. – Хотя, конечно, потребуется подписать кое-какие бумаги. В общем, как всегда.
– Уладьте все это с ней, – сказал Сантьяго. И посмотрел на Тересу.
Каньябота и жандарм неловко переглянулись. Этого только не хватало, говорило их молчание. Впускать бабу в такие дела. В последнее время именно Тереса все больше занималась финансовой стороной бизнеса. В таковую входили контроль расходов, различные подсчеты, шифрованные телефонные звонки и периодические визиты к Эдди Альваресу. А также одно из акционерных обществ, прописавшихся в конторе адвоката, банковский счет в Гибралтаре и разумные суммы денег, вложенные в различные предприятия, не предвещавшие риска и не слишком сложные, поскольку Сантьяго тоже не очень-то любил связываться с банками больше необходимого. То есть все то, что гибралтарский адвокат называл «минимальной инфраструктурой». Или – когда он надевал галстук и пользовался профессиональной терминологией – «консервативным портфелем». До недавнего времени, несмотря на всю свою природную недоверчивость, Сантьяго почти слепо зависел от Эдди Альвареса, который брал с него комиссионные, даже если помещал легальные деньги на срочный вклад. Тереса изменила этот порядок, предложив, чтобы все деньги вкладывались в нечто более рентабельное и надежное и даже чтобы адвокат помог Сантьяго стать совладельцем бара на Мэйн-стрит, дабы таким образом отмывать часть доходов. Она ничего не понимала ни в банках, ни в финансах, однако из своего опыта менялы с кульяканской улицы Хуареса вынесла пару-тройку довольно толковых идей.
Вот так потихоньку она и приобщилась к делу – приводила в порядок бумаги, а попутно начинала понимать, что можно делать с деньгами, а не только припрятывать их где-то, обрекая на неподвижность, или класть на текущий счет. Сантьяго поначалу относился ко всему этому скептически, но потом сдался перед лицом очевидного факта: Тереса отлично умела считать и предвидеть варианты, которые ему и в голову бы не пришли. В отличие от него – сын галисийского рыбака был из тех, кто хранит деньги в пластиковых пакетах в глубине шкафа, – она всегда допускала возможность того, что дважды два равно пяти. Таким образом, при первых же попытках Эдди Альвареса возразить Сантьяго высказался четко и ясно: у Тересы будет право голоса в денежных вопросах. Ушлая баба: такой диагноз сформулировал адвокат, когда смог обменяться с ним впечатлениями наедине. Так что, надеюсь, ты не сделаешь ее в конце концов совладелицей всех твоих денег: акционерное общество «Галисия – Мексика, морские грузоперевозки» или что-нибудь в этом роде. Мне приходилось видеть и большие глупости. Потому что женщины – ты же знаешь, а уж тихони – тем более. Сначала ты с ними забавляешься, потом даешь им подписывать бумаги, потом переводишь все на их имя, а в конце концов они сматываются, оставив тебя без гроша. Это, ответил Сантьяго, мое дело. Ты хорошо расслышал? Мое. И кроме того, шел бы ты к такой-то матери. Говоря все это, он смотрел на адвоката с таким выражением, что тот уткнулся очками в стакан, в полном молчании выпил свой виски со льдом – они сидели тогда на террасе отеля «Рок», а под ними раскинулась вся Альхесирасская бухта – и больше не касался этого вопроса. Чтоб тебя изловили, идиот. Или чтоб эта лиса наставила тебе рога. Так, наверное, думал Эдди Альварес, но вслух не говорил.
Теперь Каньябота и жандармский сержант смотрели на Тересу мрачно и надменно, и было ясно, что в голове у них бродят те же мысли. Бабы должны сидеть дома и смотреть телевизор, говорило их молчание. Интересно, что эта делает здесь. Почувствовав себя неуютно, Тереса отвела глаза. «Магазин тканей Трухильо», прочла она выложенную изразцами надпись на стене напротив. «Новинки моды». Не слишком-то приятно, когда на тебя так смотрят. Но потом она подумала, что, глядя на нее так, они выказывают неуважение к Сантьяго, и, повернувшись лицом к ним – в этом движении можно было угадать гнев, – открыто, не опуская ресниц, встретила их взгляды. Пошли они все к чертовой матери.
– В конце концов, – заметил адвокат, не упускавший ни одной детали разговора, – она в деле по самые уши.
– Нотариусы нужны для того, для чего они нужны, – произнес Каньябота, все еще глядя на Тересу – А обе стороны хотят гарантий.
– Я сам – гарантия, – отрезал Сантьяго. – Они меня хорошо знают.
– Это важный груз.
– Для меня все грузы важные, пока за них платят. И я не привык, чтобы мне указывали, как я должен работать.
– Нормы есть нормы.
– А мне плевать на ваши нормы. Это свободный рынок, и у меня есть свои нормы.
Эдди Альварес безнадежно покачал головой. Спорить бесполезно, говорило это движение, раз уж тут замешана юбка. Вы только зря теряете время.
– Гибралтарцы так не капризничают, – настаивал Каньябота. – Парронди, Викторио… Эти возят нотариусов и все, что нужно.
Сантьяго отхлебнул пива, пристально глядя на Каньяботу. Этот тип в деле уже десять лет, сказал он как-то Тересе. И ни разу не сидел. Поэтому я ему не доверяю.
– Гибралтарцам вы не доверяете так, как мне.
– Это ты так считаешь.
– Ну так и связывайтесь с ними, а меня оставьте в покое.
Жандарм все еще смотрел на Тересу, и на его губах играла неприятная улыбка. Он был плохо выбрит, на подбородке и под носом торчало несколько белых волосков. Костюм сидел на нем тем особым образом, каким обычно сидит на людях, привыкших к форме: штатская одежда на них всегда кажется какой-то чужой. Я знаю тебя, подумала Тереса. Я тебя видела сто раз – в Синалоа, в Мелилье, везде. Ты всегда один и тот же. Давайте ваши документы, и так далее. И скажите, как мы будем решать эту проблему. Деловой цинизм. Оправданием тебе служит то, что со своим жалованьем и своими расходами ты не дотягиваешь до конца месяца. Захваченные партии наркотиков, из которых ты заявляешь только половину, штрафы, которые ты берешь, но о которых никогда не упоминаешь в отчетах, бесплатные рюмочки, проститутки, услуги. И эти официальные расследования, которые никогда не выясняют ничего, все покрывают всех, живи и давай жить другим, потому что и у самого важного, и у самого незначительного из людей всегда что-то спрятано от чужих глаз в шкафу или под половицей. Что тут, что там – везде одно и то же, только в том, что делается там, испанцы не виноваты – они ушли из Мексики два века назад, и вся их вина кончилась. А здесь, конечно, вы больше блюдете декор. Как-никак Европа. Жалованья испанского сержанта, полицейского или таможенника не хватит, чтобы расплатиться за «мерседес» последнего выпуска – такой этот красавчик совершенно открыто поставил у входа в кафе «Сентраль». И наверняка на этой же самой машине ездит на службу, в свою проклятую казарму, и никто не удивляется, и все, включая начальников, делают вид, что ничего не замечают.
Да. Живи и давай жить другим.
Спор продолжался вполголоса, а официант тем временем сновал туда-сюда, принося новые порции пива и джина с тоником. Несмотря на твердость Сантьяго в отношении нотариусов, Каньябота не сдавался.
– А если тебя накроют и тебе придется сбросить груз, – настаивал он. – Интересно, как ты потом будешь оправдываться без свидетелей. Столько-то килограммов за борт, а ты возвращаешься, весь такой гордый. Да к тому же на этот раз клиенты – итальянцы, а этим вообще никакой закон не писан, это я тебе говорю, а я часто имею с ними дело. Mafiosi caproni. В конце концов, нотариус – это гарантия и для них, и для тебя. Для всех. Так что один раз уж оставь эту сеньору на суше и не упрямься. Не порть нервы мне и себе.
– Если меня накрывают и мне приходится сбрасывать тюки, – ответил Сантьяго, – я это делаю только потому, что нет другого выхода… Об этом все знают. И это мое слово. Те, кто меня нанимает, понимают это.
– Так значит, я тебя не убедил?
– Нет.
Каньябота взглянул на Эдди Альвареса и провел рукой по своему бритому черепу, как бы давая понять, что сдается. Потом закурил еще одну сигарету со странным позолоченным фильтром. По-моему, он гомик, подумала Тереса. Ей-богу. Рубашка у надежного человека была вся в мокрых пятнах, и струйка пота бежала у него вдоль носа, до самой верхней губы. Тереса по-прежнему молчала, устремив взгляд на свою левую руку, лежащую на столе. Длинные ногти, покрытые красным лаком, семь тонких браслетов-колец из мексиканского серебра, рядом на скатерти узенькая серебряная зажигалка – подарок Сантьяго к ее дню рождения. Она всей душой желала, чтобы этот разговор поскорее кончился. Выйти оттуда, поцеловать своего мужчину, впиться губами в его рот, а красными ногтями – ему в спину. Забыть на какое-то время обо всем этом. Обо всех этих.
– В один прекрасный день тебе придется огорчиться, – проговорил жандарм.
Это были его первые за весь разговор слова, и произнес он их, обращаясь прямо к Сантьяго. Жандарм смотрел на него намеренно пристально, точно желая как следует запомнить его черты. Смотрел взглядом, обещавшим другие разговоры – наедине, в стенах тюрьмы, где никто не удивится, услышав несколько криков.
– Только постарайся не стать тем, кто меня огорчит.
Они еще некоторое время смотрели друг на друга – молча, изучающе, и теперь в лице Сантьяго можно было прочесть многое. Например, что есть застенки, где можно забить человека до смерти, но, кроме них, есть темные переулки и парковки, где какой-нибудь жандарм вполне может получить удар ножом в пах – как раз туда, где бьется бедренная вена. А от такой раны все пять литров крови вытекают наружу в считанные секунды. И с тем, кого толкнул, поднимаясь по лестнице, ты можешь снова встретиться, когда будешь спускаться. Особенно если он галисиец, и сколько ни смотри, никогда не поймешь, поднимается он или спускается.
– Ладно, договорились. – Каньябота примирительно похлопал ладонью о ладонь. – Это твои чертовы нормы, как ты говоришь. Давай не будем ссориться… Мы ведь все делаем одно общее дело, разве нет?
– Все, – подтвердил Эдди Альварес, протирая очки бумажным носовым платком.
Каньябота чуть наклонился к Сантьяго. Возьмет он нотариусов или нет, дело есть дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Сержант жандармерии – худой, лет пятидесяти, одетый в штатское, – сопровождавший его в тот день, был одной из тех многочисленных клавиш, на которые надо нажимать, чтобы зазвучала музыка. Тереса знала его по прежним делам и помнила, что его официальное место службы находится вблизи Эстепоны.
В группе был еще пятый человек: гибралтарский адвокат по имени Эдди Альварес, маленький, с редкими вьющимися волосами, очень толстыми стеклами очков и нервными руками. У него рядом с портом британской колонии была скромная контора, являвшаяся юридическим адресом полутора десятков фиктивных акционерных обществ. Его миссией было контролировать деньги, выплачиваемые Сантьяго в Гибралтаре после каждого рейса.
– На этот раз надо бы прихватить нотариусов, – прибавил Каньябота.
– Нет, – спокойно покачал головой Сантьяго. – Будет чересчур много людей на борту. У меня ведь «Фантом», а не пассажирский паром.
«Нотариусами» называли свидетелей, которых контрабандисты сажали на катера, чтобы удостовериться, что все идет как уговорено: одного от поставщиков (обычно это бывал марокканец), второго – с другой стороны. Каньяботе ответ Сантьяго, похоже, не понравился.
– Она, – он кивком указал на Тересу, – могла бы остаться на суше.
Сантьяго, не отрывая глаз от надежного человека, снова покачал головой:
– Не вижу причины. Она член моей команды.
Каньябота и жандарм повернулись к Эдди Альваресу, всем своим видом выражая неодобрение и будто бы возлагая на него всю ответственность за этот отказ. Но адвокат только пожал плечами. Бесполезно, говорило это движение. Эта история мне известна. А кроме того, я здесь просто наблюдатель. Так что я вам не козел отпущения.
Тереса поводила пальцем по запотевшему стеклу стакана с прохладительным. Ей никогда не хотелось присутствовать на этих встречах, однако Сантьяго всякий раз настаивал. Ты рискуешь точно так же, как и я, говорил он. Ты имеешь право знать, что происходит и как оно происходит. Можешь ничего не говорить, если не хочешь, но быть в курсе тебе никак не повредит. А если их не устраивает твое присутствие, пусть катятся к черту. Все. В конце концов, их женщины сидят дома и маются от безделья, а не рискуют своей шкурой в море четыре-пять ночей каждый месяц.
– Оплата как всегда? – спросил Эдди Альварес, возвращаясь к тому, что являлось его частью работы.
– Оплата на следующий день после того, как груз будет передан заказчику, – подтвердил Каньябота.
Треть суммы будет переведена прямиком на счет банка «ББВ» в Гибралтаре: испанские банки в колонии зависели не от Мадрида, а от своих филиалов в Лондоне, что давало прекрасную возможность заметать следы, – а две трети переданы из рук в руки. – Хотя, конечно, потребуется подписать кое-какие бумаги. В общем, как всегда.
– Уладьте все это с ней, – сказал Сантьяго. И посмотрел на Тересу.
Каньябота и жандарм неловко переглянулись. Этого только не хватало, говорило их молчание. Впускать бабу в такие дела. В последнее время именно Тереса все больше занималась финансовой стороной бизнеса. В таковую входили контроль расходов, различные подсчеты, шифрованные телефонные звонки и периодические визиты к Эдди Альваресу. А также одно из акционерных обществ, прописавшихся в конторе адвоката, банковский счет в Гибралтаре и разумные суммы денег, вложенные в различные предприятия, не предвещавшие риска и не слишком сложные, поскольку Сантьяго тоже не очень-то любил связываться с банками больше необходимого. То есть все то, что гибралтарский адвокат называл «минимальной инфраструктурой». Или – когда он надевал галстук и пользовался профессиональной терминологией – «консервативным портфелем». До недавнего времени, несмотря на всю свою природную недоверчивость, Сантьяго почти слепо зависел от Эдди Альвареса, который брал с него комиссионные, даже если помещал легальные деньги на срочный вклад. Тереса изменила этот порядок, предложив, чтобы все деньги вкладывались в нечто более рентабельное и надежное и даже чтобы адвокат помог Сантьяго стать совладельцем бара на Мэйн-стрит, дабы таким образом отмывать часть доходов. Она ничего не понимала ни в банках, ни в финансах, однако из своего опыта менялы с кульяканской улицы Хуареса вынесла пару-тройку довольно толковых идей.
Вот так потихоньку она и приобщилась к делу – приводила в порядок бумаги, а попутно начинала понимать, что можно делать с деньгами, а не только припрятывать их где-то, обрекая на неподвижность, или класть на текущий счет. Сантьяго поначалу относился ко всему этому скептически, но потом сдался перед лицом очевидного факта: Тереса отлично умела считать и предвидеть варианты, которые ему и в голову бы не пришли. В отличие от него – сын галисийского рыбака был из тех, кто хранит деньги в пластиковых пакетах в глубине шкафа, – она всегда допускала возможность того, что дважды два равно пяти. Таким образом, при первых же попытках Эдди Альвареса возразить Сантьяго высказался четко и ясно: у Тересы будет право голоса в денежных вопросах. Ушлая баба: такой диагноз сформулировал адвокат, когда смог обменяться с ним впечатлениями наедине. Так что, надеюсь, ты не сделаешь ее в конце концов совладелицей всех твоих денег: акционерное общество «Галисия – Мексика, морские грузоперевозки» или что-нибудь в этом роде. Мне приходилось видеть и большие глупости. Потому что женщины – ты же знаешь, а уж тихони – тем более. Сначала ты с ними забавляешься, потом даешь им подписывать бумаги, потом переводишь все на их имя, а в конце концов они сматываются, оставив тебя без гроша. Это, ответил Сантьяго, мое дело. Ты хорошо расслышал? Мое. И кроме того, шел бы ты к такой-то матери. Говоря все это, он смотрел на адвоката с таким выражением, что тот уткнулся очками в стакан, в полном молчании выпил свой виски со льдом – они сидели тогда на террасе отеля «Рок», а под ними раскинулась вся Альхесирасская бухта – и больше не касался этого вопроса. Чтоб тебя изловили, идиот. Или чтоб эта лиса наставила тебе рога. Так, наверное, думал Эдди Альварес, но вслух не говорил.
Теперь Каньябота и жандармский сержант смотрели на Тересу мрачно и надменно, и было ясно, что в голове у них бродят те же мысли. Бабы должны сидеть дома и смотреть телевизор, говорило их молчание. Интересно, что эта делает здесь. Почувствовав себя неуютно, Тереса отвела глаза. «Магазин тканей Трухильо», прочла она выложенную изразцами надпись на стене напротив. «Новинки моды». Не слишком-то приятно, когда на тебя так смотрят. Но потом она подумала, что, глядя на нее так, они выказывают неуважение к Сантьяго, и, повернувшись лицом к ним – в этом движении можно было угадать гнев, – открыто, не опуская ресниц, встретила их взгляды. Пошли они все к чертовой матери.
– В конце концов, – заметил адвокат, не упускавший ни одной детали разговора, – она в деле по самые уши.
– Нотариусы нужны для того, для чего они нужны, – произнес Каньябота, все еще глядя на Тересу – А обе стороны хотят гарантий.
– Я сам – гарантия, – отрезал Сантьяго. – Они меня хорошо знают.
– Это важный груз.
– Для меня все грузы важные, пока за них платят. И я не привык, чтобы мне указывали, как я должен работать.
– Нормы есть нормы.
– А мне плевать на ваши нормы. Это свободный рынок, и у меня есть свои нормы.
Эдди Альварес безнадежно покачал головой. Спорить бесполезно, говорило это движение, раз уж тут замешана юбка. Вы только зря теряете время.
– Гибралтарцы так не капризничают, – настаивал Каньябота. – Парронди, Викторио… Эти возят нотариусов и все, что нужно.
Сантьяго отхлебнул пива, пристально глядя на Каньяботу. Этот тип в деле уже десять лет, сказал он как-то Тересе. И ни разу не сидел. Поэтому я ему не доверяю.
– Гибралтарцам вы не доверяете так, как мне.
– Это ты так считаешь.
– Ну так и связывайтесь с ними, а меня оставьте в покое.
Жандарм все еще смотрел на Тересу, и на его губах играла неприятная улыбка. Он был плохо выбрит, на подбородке и под носом торчало несколько белых волосков. Костюм сидел на нем тем особым образом, каким обычно сидит на людях, привыкших к форме: штатская одежда на них всегда кажется какой-то чужой. Я знаю тебя, подумала Тереса. Я тебя видела сто раз – в Синалоа, в Мелилье, везде. Ты всегда один и тот же. Давайте ваши документы, и так далее. И скажите, как мы будем решать эту проблему. Деловой цинизм. Оправданием тебе служит то, что со своим жалованьем и своими расходами ты не дотягиваешь до конца месяца. Захваченные партии наркотиков, из которых ты заявляешь только половину, штрафы, которые ты берешь, но о которых никогда не упоминаешь в отчетах, бесплатные рюмочки, проститутки, услуги. И эти официальные расследования, которые никогда не выясняют ничего, все покрывают всех, живи и давай жить другим, потому что и у самого важного, и у самого незначительного из людей всегда что-то спрятано от чужих глаз в шкафу или под половицей. Что тут, что там – везде одно и то же, только в том, что делается там, испанцы не виноваты – они ушли из Мексики два века назад, и вся их вина кончилась. А здесь, конечно, вы больше блюдете декор. Как-никак Европа. Жалованья испанского сержанта, полицейского или таможенника не хватит, чтобы расплатиться за «мерседес» последнего выпуска – такой этот красавчик совершенно открыто поставил у входа в кафе «Сентраль». И наверняка на этой же самой машине ездит на службу, в свою проклятую казарму, и никто не удивляется, и все, включая начальников, делают вид, что ничего не замечают.
Да. Живи и давай жить другим.
Спор продолжался вполголоса, а официант тем временем сновал туда-сюда, принося новые порции пива и джина с тоником. Несмотря на твердость Сантьяго в отношении нотариусов, Каньябота не сдавался.
– А если тебя накроют и тебе придется сбросить груз, – настаивал он. – Интересно, как ты потом будешь оправдываться без свидетелей. Столько-то килограммов за борт, а ты возвращаешься, весь такой гордый. Да к тому же на этот раз клиенты – итальянцы, а этим вообще никакой закон не писан, это я тебе говорю, а я часто имею с ними дело. Mafiosi caproni. В конце концов, нотариус – это гарантия и для них, и для тебя. Для всех. Так что один раз уж оставь эту сеньору на суше и не упрямься. Не порть нервы мне и себе.
– Если меня накрывают и мне приходится сбрасывать тюки, – ответил Сантьяго, – я это делаю только потому, что нет другого выхода… Об этом все знают. И это мое слово. Те, кто меня нанимает, понимают это.
– Так значит, я тебя не убедил?
– Нет.
Каньябота взглянул на Эдди Альвареса и провел рукой по своему бритому черепу, как бы давая понять, что сдается. Потом закурил еще одну сигарету со странным позолоченным фильтром. По-моему, он гомик, подумала Тереса. Ей-богу. Рубашка у надежного человека была вся в мокрых пятнах, и струйка пота бежала у него вдоль носа, до самой верхней губы. Тереса по-прежнему молчала, устремив взгляд на свою левую руку, лежащую на столе. Длинные ногти, покрытые красным лаком, семь тонких браслетов-колец из мексиканского серебра, рядом на скатерти узенькая серебряная зажигалка – подарок Сантьяго к ее дню рождения. Она всей душой желала, чтобы этот разговор поскорее кончился. Выйти оттуда, поцеловать своего мужчину, впиться губами в его рот, а красными ногтями – ему в спину. Забыть на какое-то время обо всем этом. Обо всех этих.
– В один прекрасный день тебе придется огорчиться, – проговорил жандарм.
Это были его первые за весь разговор слова, и произнес он их, обращаясь прямо к Сантьяго. Жандарм смотрел на него намеренно пристально, точно желая как следует запомнить его черты. Смотрел взглядом, обещавшим другие разговоры – наедине, в стенах тюрьмы, где никто не удивится, услышав несколько криков.
– Только постарайся не стать тем, кто меня огорчит.
Они еще некоторое время смотрели друг на друга – молча, изучающе, и теперь в лице Сантьяго можно было прочесть многое. Например, что есть застенки, где можно забить человека до смерти, но, кроме них, есть темные переулки и парковки, где какой-нибудь жандарм вполне может получить удар ножом в пах – как раз туда, где бьется бедренная вена. А от такой раны все пять литров крови вытекают наружу в считанные секунды. И с тем, кого толкнул, поднимаясь по лестнице, ты можешь снова встретиться, когда будешь спускаться. Особенно если он галисиец, и сколько ни смотри, никогда не поймешь, поднимается он или спускается.
– Ладно, договорились. – Каньябота примирительно похлопал ладонью о ладонь. – Это твои чертовы нормы, как ты говоришь. Давай не будем ссориться… Мы ведь все делаем одно общее дело, разве нет?
– Все, – подтвердил Эдди Альварес, протирая очки бумажным носовым платком.
Каньябота чуть наклонился к Сантьяго. Возьмет он нотариусов или нет, дело есть дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73