Похоже, эти короткоствольные автоматы годились лишь для стрельбы в условиях города. Стрельба почти не прекращалась, кувыркаясь над лесом, и только уходила вглубь, делаясь еще более ненастоящей и неопасной. Однако стражники почему-то начинали нервничать. Они лишь переглядывались, и только один раз тот, что курил, сказал со злым отчаянием:
– Н-ну, блин!..
Слесари сидели притихшие, даже веселый, вытянув лицо и приоткрыв рот, крутил головой и время от времени цыкал слюной сквозь зубы. Между тем автоматные очереди делались глуше, реже, но зато длиннее. Они как голоса дерущихся людей сначала были забористыми, цеплялись друг за друга, переругивались злобно и дерзко, но вот какая-то сторона ударилась в бегство, и теперь слышались лишь крики погони. Тех, что сидели на бетоне, и тех, что стояли с автоматами в черепашьих панцирях, сейчас объединяло одно – все слушали голос войны и переживали. Омоновцы, забыв осторожность, стащили маски с лиц, таких же напряженных и вытянутых, курили И вертели головами в касках, напоминающих шлемы космических скафандров. Через четверть часа стрельба почти иссякла. Изредка доносилась длинная, отчаянная очередь, и эхо, повторив ее в противоположной стороне, будто смеялось над этой отчаянностью. Наконец, эта перекличка закончилась и над лесом вновь восстала звонкая осенняя тишина.
Пробив полоску молодого березника, на рулежную дорожку выскочил омоновский «ГАЗ–66» с решетчатой будкой. На большой скорости он подлетел к задержанным, и из кабины вышел щуплый, невысокий мужчина в гражданском пальто. Он был серьезен, однако этому виду не соответствовали губы: он словно когда-то улыбнулся единственный раз, и эта улыбка осталась у него навсегда, как клеймо. Он молча, будто мешки с картошкой, осмотрел задержанных, остановил взгляд на Аристархе Павловиче и негромко скомандовал:
– Наручники снять. В машину.
Омоновцы мгновенно оживились, выполнили приказ и повели к машине. Только тут Аристарх Павлович заметил, что номер машины московский. Вера уже сидела без наручников и без охраны, в пальто, наброшенном на плечи. Ее свинцовое лицо было неподвижным, на ободранных козонках пальцев подсыхала короста. Аристарх Павлович сел с ней рядом, и Вера вдруг прижалась к нему, обхватила руками и замерла. Пока поднимались слесари и гражданский, успела шепнуть:
– Откуда боевики – не знаешь.
Омоновцы тоже было нацелились в будку, но щуплый начальник приказал:
– Проверить бункер.
Захлопнул дверь и сел напротив задержанных. В руках его оказались документы и бумажки Аристарха Павловича. Вера так и сидела прижавшись, дышала в грудь Аристарху Павловичу, как раз в сердце, будто отогревала замерзшую птицу.
– Вы знаете этих людей? – спросил щуплый, двигая одними губами.
– Каких? – вымолвил Аристарх Павлович, не разжимая зубов.
– Этих, – он кивнул на слесарей.
– Знаю. Рабочие из Сантехмонтажа.
– А тех?
– Каких – тех? – тихо взъярился Аристарх Павлович. – Говорите точнее.
– Тех, что скрывались в вашем бункере, на вашей частной земле?
– Кончайте балаган, полковник, – с ненавистью проронила Вера.
– Помолчите, Вера Владимировна, – процедил щуплый.
– Мне мерзко слышать ваш голос! – вдруг заявила она. – Вы можете разговаривать нормально? Без этого стального скрежета? Вы что, железный Феликс? У вас ржавый голос!
– Не мешайте! – отрезал щуплый.
– Если я вам мешаю – могу уйти! – с вызовом сказала она. – Пожалуйста! Я уже устала смотреть на вас. Вы давно в зеркало смотрелись? Почему вы все время улыбаетесь? Вы что – циник?
Аристарх Павлович понял хитрость Веры и всю эту болтовню: она в самом деле мешала щуплому допрашивать, сбивала его с мысли, рассредоточивала внимание. Причем свою задиристость она сводила к личности щуплого и как женщина имела на это право, оставаясь неуязвимой.
– Я прошу вас, Вера Владимировна! – прикрикнул щуплый. – Прошу, помолчите! Я буду вынужден выпроводить вас из машины!
– Ради Бога! – воскликнула Вера. – Я с удовольствием покину вашу костоломню. Но прежде верните мне документы и пистолет.
– До конца операции я не могу сделать этого! – Щуплый выходил из себя.
– В таком случае терпите! – отрезала она. – Я вытерпела обращение ваших мясников. Я, женщина! А вы – полковник! И наверное, считаете себя мужчиной.
– Я извинился перед вами за действия группы захвата! – отпарировал тот. – И вам известно, что они поступали согласно инструкции.
– Мне плевать на ваши извинения и инструкции! – взвинтилась Вера. – Сквозь зубы не извиняются перед оскорбленной женщиной! Вы же офицер! Хоть и служите в жандармском управлении.
И еще одно неожиданное обстоятельство понял для себя Аристарх Павлович: Вера могла говорить ему что угодно, даже оскорблять его. И не только потому, что женщина и пострадавшая сторона. Она, заместитель мэра города Санкт-Петербурга, и этот полковник были свои . Они давно играли в одной команде, возможно, состояли в одной партии и если не были знакомы с друг другом лично, то наверняка у них были общие знакомые. И похоже, они в этом уже разобрались, признали друг друга и проверили друг друга, но ситуация на какой-то момент развела их. Аристарх Павлович слушал перепалку и только убеждался в своем открытии.
Слесари, несколько оробевшие перед щуплым полковником, теперь с любопытством следили за пикировкой и молча восхищались, как баба кроет мужика, большого начальника.
– Не бойтесь, полковник, я не пойду на вас жаловаться официально, – продолжала Вера. – Но если вы при мне не разоружите и не сорвете погоны с того дегенерата, который меня обыскивал, я найду возможность сама наказать его. И вас вместе с ним! Ну что вы улыбаетесь?
– Я не улыбаюсь! – раздраженно бросил щуплый. – С чего вы взяли, что я улыбаюсь?
На рулежной дорожке показалась милицейская машина, притормозила рядом. Из нее появился милицейский подполковник и мужчина в гражданском, побежали к будке «ГАЗ–66», однако щуплый вышел им навстречу. Говорили о чем-то быстро, короткими фразами и очень озабоченно. Тем временем Вера снова обняла Аристарха Павловича, стала ласкаться к нему, потерлась о бороду щекой, и он услышал наставление:
– Боевиков не видел… Подозревал, кто-то есть… вещи пропадали, продукты… сторожа ночью в бункере нет… где скрывались, не знаешь… заставь самого сказать где…
Она успевала еще стрелять глазами в сторону слесарей, присматривать незаметно за щуплым на улице, играть испуганную женщину, ищущую защиты: она была змеей, способной вывернуться из любого положения.
– Нажмет обо мне – мы любовники… Алеша был против, – прошептала телеграфом она, прежде чем щуплый поднялся в будку. И не отпрянула, а продолжала ласкаться, щекотала волосами висок.
Что-то у них не ладилось. Щуплый вернулся мрачным, и это вдохновило Аристарха Павловича: похоже, офицеры выскользнули. Милицейская машина помчалась к входу в бункер, а на ее место подъехала еще одна машина ОМОНа.
– Пересядете в ту машину, – приказал щуплый слесарям.
Едва они сели в будку, машина понеслась в сторону железной дороги. Тем временем от бункера вернулась милицейская, и щуплый пересадил Аристарха Павловича, оставшись с Верой. Все эти манипуляции показались вначале странными, но едва Аристарх Павлович сел на заднее сиденье – все стало ясно: их разделили для допросов. Гражданский из милицейской машины был мягче и степенней. И тут Аристарх Павлович поразился, насколько точно Вера продиктовала ему основные вопросы и ответы. Это была оперативная служба, и допрос ориентировался на то, чтобы выяснить подробности о скрывающихся и установить причастность к ним самого Аристарха Павловича. Потом их с Верой вдруг поменяли местами, и Аристарх Павлович оказался перед щуплым. И опять начались те же вопросы, только в разном, разбросанном порядке. Отвечая, он неожиданно заметил пистолет, лежащий на полу под сиденьем напротив. Еще недавно его там не было… Аристарх Павлович мог незаметно пододвинуть его ногой и взять в руки, однако он подобрал ноги и засмеялся:
– Да! Наловите вы преступников… Откровенно сказать, я бы вас в личную охрану не взял.
– Позвольте узнать почему?
– А у вас вон пистолеты валяются по углам, – он указал пальцем.
Щуплый поднял пистолет, резко распахнул дверцу и позвал подполковника из милицейской машины, похоже, командира ОМОНа, и стал распекать. Это была провокация, изобретенная на ходу, грубая, но Аристарх Павлович понял другое: его старались поймать на чем угодно, зацепить на любую приманку, причем хотели сделать это быстро, чтобы уже не выпускать на свободу.
За свои пятьдесят три года он ни одной минуты не был под замком, даже в армии не сидел на «губе». Он не знал, что такое неволя, и лишь однажды видел во сне, что его посадили в тюрьму, что сидит он очень долго и остается один, когда всех выпускают. И самое страшное, что не знает, когда его посадили, за что и на какой срок.
День уж клонился к вечеру, а у облавщиков по-прежнему что-то не получалось. На летном поле появилось еще две милицейские машины и «скорая», куда посадили омоновца с перебинтованной ногой. Допросы прекратили, начальники в гражданском заметно нервничали, то и дело лезли в машину с антенной и отдавали какие-то распоряжения омоновцам. Веру наконец посадили в будку к Аристарху Павловичу и, оставив одних, заперли на ключ.
Она прислонилась головой к его плечу и уже не ласкалась – не было нужды. Лицо ее отяжелело, и маленькие кулачки с ободранными козонками больше не разжимались.
– Теперь я понимаю Алешу, – тихо проговорила она незнакомым, сорванным голосом. – Какое уродство выросло на нашей совести! Ничего не забуду… Они сегодня посеяли ветер. Теперь мой черед настал кинуть мяч…
Она говорила так, словно выносила приговор, не подлежащий обжалованию. Наверное, в жизни никто так тяжело не оскорблял, не унижал ее достоинства, не швырял на бетон и не приставлял автомат к затылку. И обида была настолько велика, что Вера едва сдерживалась; ее изощренный ум и профессиональная хватка не позволяли мгновенно взорваться и пойти на обидчика с открытым забралом. Видимо, она сейчас утешалась и жила местью. И можно было представить, каковой станет эта месть…
С сумерками на аэродроме засверкали сигнальные ракеты. Щуплый полковник вошел в будку машины и, не скрывая своего недовольства, уперся взглядом в Аристарха Павловича. Тяжелая ненависть и улыбка на губах делали его страшным. В тот же момент Аристарх Павлович понял, что его уже не отпустят.
– Подождите нас здесь, Вера Владимировна, – сказал щуплый. – А мы еще побеседуем.
Похоже, Вера, занятая своими мыслями, не уловила опасности, грозящей Аристарху Павловичу, что, впрочем, было хорошо. Он склонился, поцеловал ее в лоб и вышел из будки вслед за щуплым. Его отвели за милицейскую машину, обыскали еще раз и посадили в зарешеченный задний отсек.
Машина тут же круто развернулась и помчалась по взлетной полосе…
* * *
Целый день они не отходили от землянки – лес наполнился чужими людьми, устрашающими криками и стрельбой. Они прятались за толстыми соснами, когда же треск автоматных очередей приблизился, забрались в землянку, устланную мхом. Толстый слой песка над головой и темень заглушили все звуки. Однако жеребчик и в этой земляной норе что-то слышал – волновался и прядал ушами. Потом они выбрались наружу, конюшица раздула огонь и стала печь картошку, добытую в овощехранилище. И тут к ним подбежала огромная немецкая овчарка с металлическим ошейником.
– Иди к хозяину, – миролюбиво сказала ей конюшица. – Здесь никого нет. Видишь – пусто, только огонь горит. А людей нет.
Овчарка понюхала воздух, покружилась между соснами и, не издав ни звука, скрылась в лесу. С сумерками все стихло, и наступил тот краткий и благодатный миг, что бывает поздней осенью, когда нагретая солнцем земля и листва начинает отдавать тепло. Его бывает очень мало, но в холодеющем пространстве умирающей природы оно ощущается ярко и напоминает тепло от рук.
Застоявшиеся ноги жеребчика требовали простора, он плясал от возбуждения и норовил увлечь конюшицу на аэродром, однако та упрямо шла в глубь леса.
– Не ходи туда, – увещевала она. – Там люди. Вот когда уйдут – пойдем на скачки.
Они медленно брели в синеватом вечернем воздухе, но благодатный миг был безнадежно испорчен: запах сгоревшего пороха перебивал все другие. Он стелился над землей, неразрывно связавшись с воздухом и теплом, и теперь требовался хороший ветер, чтобы продуть и очистить от него лес. Вдруг жеребчик встал на дыбы, резко отскочил в сторону и, фыркая, взбил землю копытом. Под деревом, лицом вниз, лежал человек, едва различимый на палой листве. Пятнистые одежды скрывали его от глаз и как бы растворяли в пестроте осеннего леса, однако смерть все равно заметила его, ибо от нее не спасал даже самый изощренный камуфляж.
Конюшица склонилась и потрогала его руки, сжимающие автомат:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Н-ну, блин!..
Слесари сидели притихшие, даже веселый, вытянув лицо и приоткрыв рот, крутил головой и время от времени цыкал слюной сквозь зубы. Между тем автоматные очереди делались глуше, реже, но зато длиннее. Они как голоса дерущихся людей сначала были забористыми, цеплялись друг за друга, переругивались злобно и дерзко, но вот какая-то сторона ударилась в бегство, и теперь слышались лишь крики погони. Тех, что сидели на бетоне, и тех, что стояли с автоматами в черепашьих панцирях, сейчас объединяло одно – все слушали голос войны и переживали. Омоновцы, забыв осторожность, стащили маски с лиц, таких же напряженных и вытянутых, курили И вертели головами в касках, напоминающих шлемы космических скафандров. Через четверть часа стрельба почти иссякла. Изредка доносилась длинная, отчаянная очередь, и эхо, повторив ее в противоположной стороне, будто смеялось над этой отчаянностью. Наконец, эта перекличка закончилась и над лесом вновь восстала звонкая осенняя тишина.
Пробив полоску молодого березника, на рулежную дорожку выскочил омоновский «ГАЗ–66» с решетчатой будкой. На большой скорости он подлетел к задержанным, и из кабины вышел щуплый, невысокий мужчина в гражданском пальто. Он был серьезен, однако этому виду не соответствовали губы: он словно когда-то улыбнулся единственный раз, и эта улыбка осталась у него навсегда, как клеймо. Он молча, будто мешки с картошкой, осмотрел задержанных, остановил взгляд на Аристархе Павловиче и негромко скомандовал:
– Наручники снять. В машину.
Омоновцы мгновенно оживились, выполнили приказ и повели к машине. Только тут Аристарх Павлович заметил, что номер машины московский. Вера уже сидела без наручников и без охраны, в пальто, наброшенном на плечи. Ее свинцовое лицо было неподвижным, на ободранных козонках пальцев подсыхала короста. Аристарх Павлович сел с ней рядом, и Вера вдруг прижалась к нему, обхватила руками и замерла. Пока поднимались слесари и гражданский, успела шепнуть:
– Откуда боевики – не знаешь.
Омоновцы тоже было нацелились в будку, но щуплый начальник приказал:
– Проверить бункер.
Захлопнул дверь и сел напротив задержанных. В руках его оказались документы и бумажки Аристарха Павловича. Вера так и сидела прижавшись, дышала в грудь Аристарху Павловичу, как раз в сердце, будто отогревала замерзшую птицу.
– Вы знаете этих людей? – спросил щуплый, двигая одними губами.
– Каких? – вымолвил Аристарх Павлович, не разжимая зубов.
– Этих, – он кивнул на слесарей.
– Знаю. Рабочие из Сантехмонтажа.
– А тех?
– Каких – тех? – тихо взъярился Аристарх Павлович. – Говорите точнее.
– Тех, что скрывались в вашем бункере, на вашей частной земле?
– Кончайте балаган, полковник, – с ненавистью проронила Вера.
– Помолчите, Вера Владимировна, – процедил щуплый.
– Мне мерзко слышать ваш голос! – вдруг заявила она. – Вы можете разговаривать нормально? Без этого стального скрежета? Вы что, железный Феликс? У вас ржавый голос!
– Не мешайте! – отрезал щуплый.
– Если я вам мешаю – могу уйти! – с вызовом сказала она. – Пожалуйста! Я уже устала смотреть на вас. Вы давно в зеркало смотрелись? Почему вы все время улыбаетесь? Вы что – циник?
Аристарх Павлович понял хитрость Веры и всю эту болтовню: она в самом деле мешала щуплому допрашивать, сбивала его с мысли, рассредоточивала внимание. Причем свою задиристость она сводила к личности щуплого и как женщина имела на это право, оставаясь неуязвимой.
– Я прошу вас, Вера Владимировна! – прикрикнул щуплый. – Прошу, помолчите! Я буду вынужден выпроводить вас из машины!
– Ради Бога! – воскликнула Вера. – Я с удовольствием покину вашу костоломню. Но прежде верните мне документы и пистолет.
– До конца операции я не могу сделать этого! – Щуплый выходил из себя.
– В таком случае терпите! – отрезала она. – Я вытерпела обращение ваших мясников. Я, женщина! А вы – полковник! И наверное, считаете себя мужчиной.
– Я извинился перед вами за действия группы захвата! – отпарировал тот. – И вам известно, что они поступали согласно инструкции.
– Мне плевать на ваши извинения и инструкции! – взвинтилась Вера. – Сквозь зубы не извиняются перед оскорбленной женщиной! Вы же офицер! Хоть и служите в жандармском управлении.
И еще одно неожиданное обстоятельство понял для себя Аристарх Павлович: Вера могла говорить ему что угодно, даже оскорблять его. И не только потому, что женщина и пострадавшая сторона. Она, заместитель мэра города Санкт-Петербурга, и этот полковник были свои . Они давно играли в одной команде, возможно, состояли в одной партии и если не были знакомы с друг другом лично, то наверняка у них были общие знакомые. И похоже, они в этом уже разобрались, признали друг друга и проверили друг друга, но ситуация на какой-то момент развела их. Аристарх Павлович слушал перепалку и только убеждался в своем открытии.
Слесари, несколько оробевшие перед щуплым полковником, теперь с любопытством следили за пикировкой и молча восхищались, как баба кроет мужика, большого начальника.
– Не бойтесь, полковник, я не пойду на вас жаловаться официально, – продолжала Вера. – Но если вы при мне не разоружите и не сорвете погоны с того дегенерата, который меня обыскивал, я найду возможность сама наказать его. И вас вместе с ним! Ну что вы улыбаетесь?
– Я не улыбаюсь! – раздраженно бросил щуплый. – С чего вы взяли, что я улыбаюсь?
На рулежной дорожке показалась милицейская машина, притормозила рядом. Из нее появился милицейский подполковник и мужчина в гражданском, побежали к будке «ГАЗ–66», однако щуплый вышел им навстречу. Говорили о чем-то быстро, короткими фразами и очень озабоченно. Тем временем Вера снова обняла Аристарха Павловича, стала ласкаться к нему, потерлась о бороду щекой, и он услышал наставление:
– Боевиков не видел… Подозревал, кто-то есть… вещи пропадали, продукты… сторожа ночью в бункере нет… где скрывались, не знаешь… заставь самого сказать где…
Она успевала еще стрелять глазами в сторону слесарей, присматривать незаметно за щуплым на улице, играть испуганную женщину, ищущую защиты: она была змеей, способной вывернуться из любого положения.
– Нажмет обо мне – мы любовники… Алеша был против, – прошептала телеграфом она, прежде чем щуплый поднялся в будку. И не отпрянула, а продолжала ласкаться, щекотала волосами висок.
Что-то у них не ладилось. Щуплый вернулся мрачным, и это вдохновило Аристарха Павловича: похоже, офицеры выскользнули. Милицейская машина помчалась к входу в бункер, а на ее место подъехала еще одна машина ОМОНа.
– Пересядете в ту машину, – приказал щуплый слесарям.
Едва они сели в будку, машина понеслась в сторону железной дороги. Тем временем от бункера вернулась милицейская, и щуплый пересадил Аристарха Павловича, оставшись с Верой. Все эти манипуляции показались вначале странными, но едва Аристарх Павлович сел на заднее сиденье – все стало ясно: их разделили для допросов. Гражданский из милицейской машины был мягче и степенней. И тут Аристарх Павлович поразился, насколько точно Вера продиктовала ему основные вопросы и ответы. Это была оперативная служба, и допрос ориентировался на то, чтобы выяснить подробности о скрывающихся и установить причастность к ним самого Аристарха Павловича. Потом их с Верой вдруг поменяли местами, и Аристарх Павлович оказался перед щуплым. И опять начались те же вопросы, только в разном, разбросанном порядке. Отвечая, он неожиданно заметил пистолет, лежащий на полу под сиденьем напротив. Еще недавно его там не было… Аристарх Павлович мог незаметно пододвинуть его ногой и взять в руки, однако он подобрал ноги и засмеялся:
– Да! Наловите вы преступников… Откровенно сказать, я бы вас в личную охрану не взял.
– Позвольте узнать почему?
– А у вас вон пистолеты валяются по углам, – он указал пальцем.
Щуплый поднял пистолет, резко распахнул дверцу и позвал подполковника из милицейской машины, похоже, командира ОМОНа, и стал распекать. Это была провокация, изобретенная на ходу, грубая, но Аристарх Павлович понял другое: его старались поймать на чем угодно, зацепить на любую приманку, причем хотели сделать это быстро, чтобы уже не выпускать на свободу.
За свои пятьдесят три года он ни одной минуты не был под замком, даже в армии не сидел на «губе». Он не знал, что такое неволя, и лишь однажды видел во сне, что его посадили в тюрьму, что сидит он очень долго и остается один, когда всех выпускают. И самое страшное, что не знает, когда его посадили, за что и на какой срок.
День уж клонился к вечеру, а у облавщиков по-прежнему что-то не получалось. На летном поле появилось еще две милицейские машины и «скорая», куда посадили омоновца с перебинтованной ногой. Допросы прекратили, начальники в гражданском заметно нервничали, то и дело лезли в машину с антенной и отдавали какие-то распоряжения омоновцам. Веру наконец посадили в будку к Аристарху Павловичу и, оставив одних, заперли на ключ.
Она прислонилась головой к его плечу и уже не ласкалась – не было нужды. Лицо ее отяжелело, и маленькие кулачки с ободранными козонками больше не разжимались.
– Теперь я понимаю Алешу, – тихо проговорила она незнакомым, сорванным голосом. – Какое уродство выросло на нашей совести! Ничего не забуду… Они сегодня посеяли ветер. Теперь мой черед настал кинуть мяч…
Она говорила так, словно выносила приговор, не подлежащий обжалованию. Наверное, в жизни никто так тяжело не оскорблял, не унижал ее достоинства, не швырял на бетон и не приставлял автомат к затылку. И обида была настолько велика, что Вера едва сдерживалась; ее изощренный ум и профессиональная хватка не позволяли мгновенно взорваться и пойти на обидчика с открытым забралом. Видимо, она сейчас утешалась и жила местью. И можно было представить, каковой станет эта месть…
С сумерками на аэродроме засверкали сигнальные ракеты. Щуплый полковник вошел в будку машины и, не скрывая своего недовольства, уперся взглядом в Аристарха Павловича. Тяжелая ненависть и улыбка на губах делали его страшным. В тот же момент Аристарх Павлович понял, что его уже не отпустят.
– Подождите нас здесь, Вера Владимировна, – сказал щуплый. – А мы еще побеседуем.
Похоже, Вера, занятая своими мыслями, не уловила опасности, грозящей Аристарху Павловичу, что, впрочем, было хорошо. Он склонился, поцеловал ее в лоб и вышел из будки вслед за щуплым. Его отвели за милицейскую машину, обыскали еще раз и посадили в зарешеченный задний отсек.
Машина тут же круто развернулась и помчалась по взлетной полосе…
* * *
Целый день они не отходили от землянки – лес наполнился чужими людьми, устрашающими криками и стрельбой. Они прятались за толстыми соснами, когда же треск автоматных очередей приблизился, забрались в землянку, устланную мхом. Толстый слой песка над головой и темень заглушили все звуки. Однако жеребчик и в этой земляной норе что-то слышал – волновался и прядал ушами. Потом они выбрались наружу, конюшица раздула огонь и стала печь картошку, добытую в овощехранилище. И тут к ним подбежала огромная немецкая овчарка с металлическим ошейником.
– Иди к хозяину, – миролюбиво сказала ей конюшица. – Здесь никого нет. Видишь – пусто, только огонь горит. А людей нет.
Овчарка понюхала воздух, покружилась между соснами и, не издав ни звука, скрылась в лесу. С сумерками все стихло, и наступил тот краткий и благодатный миг, что бывает поздней осенью, когда нагретая солнцем земля и листва начинает отдавать тепло. Его бывает очень мало, но в холодеющем пространстве умирающей природы оно ощущается ярко и напоминает тепло от рук.
Застоявшиеся ноги жеребчика требовали простора, он плясал от возбуждения и норовил увлечь конюшицу на аэродром, однако та упрямо шла в глубь леса.
– Не ходи туда, – увещевала она. – Там люди. Вот когда уйдут – пойдем на скачки.
Они медленно брели в синеватом вечернем воздухе, но благодатный миг был безнадежно испорчен: запах сгоревшего пороха перебивал все другие. Он стелился над землей, неразрывно связавшись с воздухом и теплом, и теперь требовался хороший ветер, чтобы продуть и очистить от него лес. Вдруг жеребчик встал на дыбы, резко отскочил в сторону и, фыркая, взбил землю копытом. Под деревом, лицом вниз, лежал человек, едва различимый на палой листве. Пятнистые одежды скрывали его от глаз и как бы растворяли в пестроте осеннего леса, однако смерть все равно заметила его, ибо от нее не спасал даже самый изощренный камуфляж.
Конюшица склонилась и потрогала его руки, сжимающие автомат:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63