– Люди! Возле Белого дома! – Екатерина начинала терять равновесие. – Покажите мне неопознанные трупы.
Седой оставался хладнокровным и непроницаемым, как покойник.
– Кто конкретно вам сообщил о гибели вашего мужа? Фамилия, имя? При каких обстоятельствах погиб?
– Это что, морг при ГПУ? – возмутилась Екатерина. – Что вы меня допрашиваете? Я ищу мужа! И ничего не знаю!
– Вам придется ответить на мой вопрос, – с настойчивостью машины сказал седой. – Иначе я не могу предъявить вам тела для опознания.
– Что вы к ней пристаете? – одержимый той самой незнакомой яростью, спросил Кирилл. – Он погиб. Возле Белого дома. И это известно.
– Минуту, молодой человек! – прервал седой. – Кем вам приходится Ерашов?
– Мой брат…
Седой молча встал, взяла Екатерину за плечи и повел к двери.
– Подождите там, мы все уладим, – ласково сказал он и, затворив дверь за Екатериной, мгновенно стал ледяным и жестоким. – Откуда тебе известно? Отвечай быстро!
– Видел! – задиристо сказал Кирилл. – Своими глазами!
– Документы! – будто выстрелил седой.
Кирилл бросил ему на стол удостоверение личности офицера. Седой раскрыл, профессионально сверил фотографию с личностью.
– Значит, ты тоже был в Белом доме четвертого октября?
– Был!
– И что же там делал? – Холодный тон перелился в мягкий, куражливый. – А, лейтенант Ерашов? Кирилл Владимирович?
– Капитан Ерашов.
– Капитан? – Седой перелестнул страницу в удостоверении. – Верно, капитан… Так что делал, капитан?
– Стрелял.
Седой несколько смутился, видимо, не ожидал такого признания.
– И брат стрелял?
– Не знаю… Ну вот что! – Кирилл оперся на стол. – Я не намерен отвечать на ваши вопросы…
– Будешь отвечать! – неожиданно рявкнул седой и вскочил. – В Лефортовской тюрьме!
– А ты на меня не ори! – взвинтился Кирилл, ощущая, как ярость сознания ударила в кровь и стремительно растекается по телу. – В гробу я тебя видел! Сажай!
– Лицом к стене! – скомандовал седой и взбагровел. Рука его запуталась в застежках халата. Наконец он выхватил из плечевой кобуры пистолет, наставил на Кирилла.
– Стреляй! – драчливо сказал Кирилл. – Положи рядом с братом.
– Руки на стену! – Одной рукой он схватил телефонную трубку, сверкая глазами, стал набирать номер.
А кровь уже горела от ярости! Кирилл повернулся к стене и неожиданно, боком прыгнул к седому. Тот молниеносно ударил Кирилла по горлу. Дыхание перехватило, и следующего удара, рукояткой пистолета по голове, он почти не ощутил. Что-то мягко толкнуло в темя, и линолеумный пол оказался перед глазами. «Хорошо…» – подумал он, словно в дреме, перед тем как крепко заснуть.
Он очнулся в машине, на заднем мягком сиденье, с запрокинутой на спинку головой. Перед глазами теперь была чистая, белая обшивка потолка. С трудом поднимая тяжелую, гудящую голову, огляделся: по бокам сидели двое гражданских в светлых пальто, очень похожих друг на друга, как братья-близнецы. Седой – на переднем сиденье, точно в таком же пальто, как в униформе.
Руки оказались в наручниках…
А за окнами машины была та же, прежняя Москва, залитая светом негреющего солнца, только уже предвечернего, багровеющего. «Хорошо…» – снова подумал Кирилл, ощущая неуместную радость.
Машина въехала в какой-то двор и остановилась. Кирилла небрежно вытащили из машины и повели в двери. Он бы мог идти сам, но умышленно обвисал, как мешок, чтобы эти «близнецы» повозились с ним. Потом его провели каким-то коридором и втолкнули в камеру, где можно было лишь сидеть, и то колени упирались в стену. Кирилл ощупал голову – на темени вспухла большая мягкая шишка, и было еще больно глотать: кадык на горле, казалось, вмялся в горло.
– Ну гады! – с прежней яростью сказал он. – Ну сволочи!..
Хотелось курить, но карманы оказались совершенно пустыми. Даже ключи от квартиры забрали. Как же, преступника поймали! Стрелка! Эта проснувшаяся в нем ярость была непривычна тем, что как бы лишала его желания думать, вспоминать прошлое. Она будоражила сознание, и хотелось только действовать, будоражить все, что его окружает. Кирилл стал дергать и рвать наручники; их клыки все сильнее и сильнее закусывали запястье, до боли стискивая кистевой сустав, а он продолжал рвать и этим удовлетворял свою страсть к действию. «Хорошо! – злорадно думал он. – Очень хорошо!» Потом он начал бить в дверь ногой, монотонно и упрямо, как маятник. Подошвы ног уже горели, когда охранник открыл камеру.
– Чего стучишь?
– Тебя не спросил! Пошел отсюда! – заорал Кирилл.
Охранник молча вытащил из-за пояса дубинку, перехватил ее как лом и ударил в живот. Кирилл согнулся от боли. Второй удар пришелся по спине, наискось – будто каленым железом ожгло. Охранник хладнокровно затворил дверь, щелкнул замком.
Минут десять Кирилл дышал через раз, справляясь с болью. Затем медленно разогнулся, вытер слезы о рукав плаща.
– Ну, сука!.. Хорошо!
И застучал снова, реже, но сильнее. Боль отдавалась в спине, но лишь добавляла ярости. На этот раз дверь открылась неожиданно, так что Кирилл едва не вывалился из камеры. Пришли двое, уже с дубинами в руках, и молча, без вопросов, начали молотить его прямо в дверях. Кирилл хотел крикнуть – хорошо! – но от ударов по спине задохнулся. Тогда он попытался перехватить дубинку, потянулся скованными руками и отлетел к задней стене. В левом ухе хлопнуло, словно воздушный шар, и зазвенело.
– Хочешь – еще постучи, – спокойно бросил охранник и затворил камеру.
Онемевшее тело казалось чужим, неуправляемым, перетянутые руки посинели, но распиравшая его ярость не угасла, а будто сжалась в комок и затаилась горящим красным углем. Перед глазами возник афганец – тот самый, что рвался пострелять из танка и карабкался на броню. Его так же били дубинами, а он не чувствовал боли, вертелся под ударами как резиновый и что-то орал.
Вместе с бесчувственным телом очужело и время. Кирилл не помнил, не замечал его: ни к чему стало знать, вечер сейчас или ночь и сколько он находится в этой камере. Ему было хорошо, потому что уголь ярости вновь начал разгораться и притягивать к себе чувства. Вдруг дверь открылась, и охранник – тот, что бил или другой: все они стали казаться на одно лицо, – бесстрастно скомандовал:
– Выходи! Лицом к стене!
Кирилл вышел, разминая затекшие в неудобном положении ноги. Пристукнул каблуками, словно хотел сплясать.
– Лицом к стене!
Похоже, охранники и вся служба безопасности насмотрелись американских боевиков про полицейских и теперь до смешного копировали все их действия, команды, и потому их поведение казалось ненастоящим, а голоса звучали как голос переводчика – развязно, нудно и порой торопливо. Кирилл усмехнулся и выматерился с солдатской простотой – опять нарывался, однако страж насильно приставил его к стене и наскоро ощупал одежду и карманы.
– Иди вперед!
Его привели в кабинет на четвертом этаже, посадили на стул перед пустым столом. Поигрывая дубиной, охранник маячил за спиной, ждал хозяина. Не зря все-таки два года качал мышцы! Небольшая прогулка по коридорам и лестницам восстановила нарушенное движение мышц и их силу. Только бы сняли наручники, чтобы отошли руки…
Вошел хозяин – тонкий, узкоплечий человек в огромных очках, по пути к столу, хмуро распорядился:
– Наручники снять.
Охранник разомкнул челюсти железных браслетов, козырнул и скрылся за дверью. Кирилл усиленно растирал отекшие руки.
– Ерашов Кирилл Владимирович?
– Я! – откликнулся Кирилл.
– Руководство приносит вам официальные извинения за незаконное задержание, – проговорил очкастый, глядя в сторону. – Вы сами виноваты. Нашего сотрудника смутило ваше неадекватное поведение.
– Какое? – задиристо спросил Кирилл.
– Неадекватное! – раздраженно повторил очкастый. – Все, вы свободны. В соседнем кабинете получите вещи, отобранные при обыске.
– Нет, погодите! – взъярился Кирилл. – Мне ваши извинения!.. Где тело моего брата?
Очкастый сжал губы, приблизился к нему вплотную:
– Нам это неизвестно.
– Вам все здесь известно!
– Не знаю, где тело вашего брата, – отчетливо выговорил очкастый. – Я не стрелял по Белому дому. Вы – стреляли! Должно быть, и известно вам больше. Идите, ка-пи-тан…
Очки его словно увеличили ненависть в глазах, к нему, к Кириллу, ненависть, тяжелую, как ртуть, и холодно застывшую. Она гасила его ярость сильнее, чем резиновые дубинки охранников.
Может, и били его из ненависти…
Кирилл вышел из подъезда на пустую ночную улицу и только тут вспомнил, что еще действует в Москве комендантский час и центр города наверняка кишит патрулями. И сразу понял, что его специально выпустили ночью, чтобы подставить под дубинки ОМОНа. Кирилл обернулся к зданию, погрозил кулаком:
– Хорошо!
И не скрываясь, побежал по тротуару. Москва, словно огромная рыбина, заглотившая добычу, стояла на стремнине и слегка шевелилась жаберными крышками, пропуская воду; стояла с остекленевшими глазами, прислушиваясь к своему чреву, где переваривалась невидимая пища, где происходила незримая и мучительная работа. А мелкие рыбешки, проплывая мимо, принимали ее за мертвый камень…
Кирилл бежал с ожиданием окрика «Стой!» либо выстрелов в спину, однако скоро стал задыхаться – дубинки охранников не прошли даром. Он остановился, и приступ глубокого астматического кашля скрутил его пополам. Отплевавшись, он с трудом унял его и вытер губы – на ладони была кровь…
И эта своя кровь словно привела его в чувство. Он забрел в какой-то двор, протиснулся между мусорных баков и сел на пустой ящик. Долго держался, чтобы не курить, и, едва закурив, ощутил, как вместе с дымом закружился в легких щекотливый позыв к кашлю.
С окончанием комендантского часа он вышел на улицу, с трудом остановил машину и за большие деньги поехал домой. Он чувствовал усталость во всем теле, а вместе с ним как бы и ярость притомилась в крови и сознании. Он хотел только спать, а выспавшись, не знал, что станет делать дальше. Привыкший все время думать о будущем, так или иначе рассчитывать свой следующий шаг, сейчас он был лишен этой способности вместе с больной памятью прошлого. Суть всей жизни очень емко укладывалась в текущую минуту, и она, как лучик лазерного прицела, скользила в пространстве, выискивая цель.
Он едва поднялся на двенадцатый этаж: стариковские одышка и кашель мучили его на каждом марше. Он открывал мусоропровод и сплевывал кровь. С ключами наготове Кирилл подошел к своей двери и остановился.
На крашеной железной двери была надпись: «Здесь живет убийца».
Не веря глазам, он потрогал рукой буквы, написанные ярким суриком: краска еще не просохла и липла к пальцам.
– Хорошо, – проронил он и сел на ступеньку лестницы.
И затылком почувствовал рдеющие красные буквы.
Частная машина, на которой он приехал сюда, стояла у обочины.
– Поехали? – спросил Кирилл.
– Поехали! – довольно отозвался частник и отщелкнул кнопку на двери. – Что, здесь облом?
– Облом, – подтвердил он. – Гони к трем вокзалам.
– Что-то плохо выглядишь, командир, – посочувствовал частник, выруливая на пустынную по?утреннему магистраль. – Не заболел?
– Нет, я брата убил, – признался Кирилл.
– Брата?.. Шутка, что ли? – натянуто улыбнулся частник. – Впрочем, да, по лицу видно, убил кого-то…
Руки на баранке стали нервными, хотя он не показывал виду.
– Не бойся, тебя не трону, – успокоил Кирилл. – Свези на вокзал.
– Да уж не убивай, – попросил частник. – Я извозом промышляю… От нужды, трое детей, жена по сокращению… Вообще-то я кандидат технических наук, в оборонке работал. Не «жигуль» этот – с голоду бы сдохли… Я утром выезжаю – жена целый день трясется. Сейчас многие убивают, сажать страшно… Посадишь и сам трясешься.
– Не трясись, не убью, – еще раз заверил Кирилл. – И заплачу. У меня денег много.
– Затрясешься тут, – один глаз его смотрел на дорогу, другой на Кирилла. – Затылок холодит…
– Если боишься – высади…
Он мгновение подумал и уже ногу сбросил с педали газа, однако вновь наддал.
– Ладно… Сколько заплатишь?
– Двести.
– Свезу, командир, – согласился частник. – За что брата-то…
– Ни за что…
– Сейчас много ни за что убивают. Человеческая жизнь потеряла свою цену. Когда жизнь дорожает – человек дешевеет. При коммунистах люди дороже были. Чуть какого диссидента еще только арестуют – на Западе визгу! Американцы готовы авианосец к нашим берегам поставить. Тоже ценили наших. А теперь вон средь бела дня из орудий расстреливают – хоть бы кто слово сказал. Полная поддержка. Мусор у нас стал, а не народ.
– Это я стрелял, – признался Кирилл.
– Где – стрелял? Куда?
– По Белому дому, среди белого дня…
Частник недоверчиво посмотрел, покачал головой, пожал плечами:
– Не пойму никак… Шутишь или нет?
– Спать хочу, – вдруг сказал Кирилл. – Глаза закрываются…
– Лучше поспи! – одобрил частник. – А то я от разговоров вспотел весь…
Он дотерпел все-таки до вокзала, рассчитываясь, сказал осмелевшему частнику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63