Я, правда, на всякий случай, потом свечку Матери Заступнице поставила.
– Понятно, – сказал я, вполне представляя, какой сон ей тогда приснился.
Недаром говорят, что девятнадцатый век был самым ханжеским в обозримой истории. Однако не проснуться, когда рядом с тобой в постели лежит «скромный» юнкер, на мой взгляд, было большим перебором.
– И много еще таких снов тебе снилось? – спросил я, опять переходя на «ты».
– Нет, кажется, всего один тот раз, – ответила она и переменила тему разговора. – А как ты колдуешь?
– Хочешь узнать? – хмуро сказал я. – Раздевайся, покажу!
– Раздеваться? Зачем? – удивилась барышня.
– Так полагается.
– Хорошо, – тотчас согласилась она, единственно, что уточнила, – а совсем раздеться или чепчик можно оставить? Маменька никогда ночью чепчика не снимает, говорит, что черти могут в волосы вцепиться.
– Чепчик можешь оставить, – разрешил я, сам еще не зная, что я буду делать дальше. После рассказа о юнкере Щербинине, мой романтический порыв, сразу пошел на спад.
– Хорошо, я разденусь, – спокойно сказала княжна, встала и действительно сняла через голову ночную рубашку.
Она, как и большинство молодых девушек была «приятной для глаз».
– И что дальше делать? – спросила она стоя рядом с постелью.
– Ложись и закрой глаза, – распорядился я.
Девушка послушно все исполнила, легла на спину и разве что глаза зажмурила слишком сильно. Я посмотрел на нее. Без одежды она казалась полнее, чем в рубашке и не совсем здоровой.
– Вы теперь будете колдовать? – не зная, что я собираюсь делать, спросила она.
– Да, буду, – ответил я и взял в руку ее запястье. – Ты когда бегаешь, задыхаешься?
– Откуда вы знаете? – удивилась Марья и не выдержала, посмотрела на меня.
– От верблюда, похоже, у тебя, милая, порок сердца, тебе не с юнкерами сны смотреть, а лечиться нужно, – вздохнул я. – Ладно, чем смогу помогу, а потом я тебе в таком сне приснюсь, что никаких юнкеров вспоминать не захочешь!
Глава 4
Когда я проснулся, княжны в комнате уже не было. Ночной сеанс лечения, так мня вымотал, что лишь только я кончил свои шаманские пассы, крепко уснул. Когда Мария встала и ушла, я не слышал. Судя по тому, что в доме было тихо, наше «тайное свидание» осталось не раскрытым, и пока меня никто не призывал к ответу за растление девицы.
Первым делом я дернул шнур звонка. За последние тринадцать лет, что я пропустил в развитие страны, судя по косвенным признакам, здесь многое изменилось.
Во всяком случае, гостей селили не в каморки со скудными признаками мебели, а в комфортабельные комнаты, появились даже звонки. Впрочем, на мой вызов так никто и не явился, пришлось самому вставать и идти разбираться с завтраком.
Как обычно бывало почти во всех барских усадьбах, которые мне довелось посетить, дворни здесь было не меньше чем государственных чиновников в Российских учреждениях. Занималась она тем же чем и чиновники, слонялась, с деловым видом безо всякого видимого дела и прока.
– Эй, любезный, – окликнул я лакея со смазанной маслом, блестящей прической, – где бы мне…
Малый бросил на меня затравленный взгляд и словно на глазах растворился в воздухе. Пришлось идти дальше. Внизу в парадном зале на прежнем месте сидела энергичная ключница. Однако стоило мне посмотреть в ее сторону, как она сорвалась с места и, звеня связкой ключей, скрылась в неизвестном направлении. Только теперь я вспомнил, что благодаря словоохотливому возничему, меня здесь считают колдуном. Оставалось как-то выкручиваться самому, но тут появилась на горизонте Анюта и прямо направилась ко мне.
– Аннет! – радостно воскликнул я, направляясь к ней навстречу. – Какая встреча!
Девушка презрительно на меня посмотрела, словно с ног до головы окатила холодной пеной зимнего штормового моря, и сделала не менее презрительный, чем взгляд книксен. Это у нее получилось так выразительно, что я не выдержал и покатился от хохота. Анюта сначала еще больше рассердилась, даже гневно блеснула своими синими глазами, но потом, глядя на меня оттаяла и засмеялась сама.
– Ну, не сердись, пожалуйста, – отсмеявшись, попросил я, – не мог я тебя вчера к себе пустить, так получилось…
– Знаю, барчук, поди, на меня жалиться приходил, – окончательно прощая, сказала она, – надоел он мне. Всю только обслюнявит, а платочка за полушку не подарит. А вас, как встанете, барыня просила к ней прийти, они в малой гостиной сидят.
– Ладно, пойдем к барыне, – согласился я. – Ты не знаешь, где у вас можно позавтракать?
– Могу приказать в комнату принести, а хочешь, так в буфетной.
– Лучше в буфетной, – решил я, уже наученный, как тут приносят заказы. – Что княгиня, здорова?
– А чего ей сделается, все утро с барышней шепталась, теперь вас дожидается.
– Да? – без особого восторга сказал я. – Интересно, о чем это они шептались…
Марья Ивановна в роскошном утреннем платье сидела на большом бархатном диване в окружении трех дам достойного возраста, и немного походила на парадный портрет Екатерины II.
Впрочем, к такому идеалу стремились многие матроны этой эпохи. Я подошел и почтительно поклонился.
– Садитесь, любезный Алексей Григорьевич, – ласково сказала она, и у меня сразу же отлегло от сердца. Похоже, пока меня не собирались принудить загладить дочерний грех женитьбой.
Я поцеловал у княгини ручку и сел рядом на краешек дивана, вполне сообразно моде этого времени: согнув одну ногу в каленее, а другую, отставив на отлет. Сидеть так было неудобно, зато выглядел я эффектно.
– Я хочу поблагодарить тебя за Машу, – переходя на «ты», сказала матрона. – Она тобой не нахвалится!
– Ну, наше дело такое, так сказать, долг, и вообще, – не зная, не только, что говорить, но даже что по этому поводу думать, забормотал я.
– Я ее уже ругала, что она меня не разбудив, сразу отправилась к тебе, – продолжила княгиня, – да видно дочка права, слишком большая у нее нужда случилась!
– Это ничего, какие еще церемонии, – поддакнул я, пока еще не понимая, о чем идет речь.
– Маша говорит, что ты волшебник, она почти перестала задыхаться. Поверишь, мы так измучились, ничем не умея помочь. Доктора говорят, это со временем пройдет, но я им не верю. Это так страшно когда болеют дети!
– Так ей стало лучше? – наконец уразумев, что речь идет о болезни, спросил я.
– Да, много лучше, она даже пошла погулять. Ты уж, Алексей Григорьевич, не сердись на девочку, что она подняла тебя в такую рань.
– О чем вы говорите, княгиня, у княжны не совсем хорошо с сердцем. Я как сумею, помогу, но ей нужно будет больше двигаться, помногу ходить пешком…
– Голубчик, если поможешь дитю, я тебе буду по гроб жизни благодарна. Маша у меня такая чудная девочка. Мы все так за нее боимся!
– Конечно, Марья Ивановна, я сделаю все, что в моих силах. И пока тут у вас, понаблюдаю за ней.
– Понаблюдай, голубчик, понаблюдай. Может тебя поселить рядом с ней? А то у нее сердцебиения бывают большей частью по ночам.
Вопрос оказался соблазнительно двусмысленным и я, было, собрался отказаться, княгиня это поняла и поспешила уговорить:
– Комната что рядом с Машиной не хуже твоей нынешней, тебе там будет удобно.
Я понял, что выбора у меня не остается, и не стал сопротивляться.
– Ладно, мне все равно где жить, пусть будет рядом с княжной…
– Большое тебе, Алексей Григорьевич, спасибо. А уж как Маша обрадуется!
Спорить я не стал, может так оно и будет, княжна нашему соседству обрадуется. Однако я почти дал себе слово постараться не воспользоваться благоприятной ситуацией.
Мы еще перекинулись парой слов, я раскланялся с Марьей Ивановной и пошел в буфетную комнату. Там оказалось довольно многолюдно, четверо местных обитателей, по виду небогатые дворяне, соседи, а возможно, бедные родственники хозяев, коротали время между завтраком и обедом за охлажденными напитками. Когда я вошел, общий громкий разговор разом оборвался, и на меня уставились пять пар испуганных глаз. Я поклонился и собрался представиться, но не тут-то было! Гости, побросав недопитые стаканы, с хорошей скоростью рванули к выходу, за ними попытался улизнуть и буфетчик, но мне удалось его поймать в прямом смысле за руку.
– Стой! – строго сказал я. – Ты это куда бежишь?
– Ваше высокоблагородие, ваше сиятельство, – забормотал он, – мне всего на минутку отлучиться, а потом я вашему… все что хотите. Не погубите невинную душу!
Буфетчик был невысок ростом, но широк в талии, с круглым, как полная луна лицом и трясся, как студень на вибростенде.
– Погоди любезный, – попытался я его успокоить, – не бойся, никакой я не колдун и ничего тебе плохого не сделаю! Если конечно ты меня накормишь.
– А-а-а, в-а-а-а, – опять начал заикаться он, но, посмотрев на меня, успокоился и вполне членораздельно спросил, что мне подать.
Мы обсудили меню и я сел за общий стол, заставленный недопитыми стаканами и початыми бутылками. Там, спустя двадцать минут меня отыскала княжна Марья. Я уже кончал завтракать и собирался встать из-за стола, когда она влетела в буфетную комнату и сразу подошла ко мне.
Теперь при дневном свете, с разрумянившимися щеками, она выглядела премиленькой, впрочем, повторюсь, как почти любая девушка ее возраста. Не могу сказать, что у нее были классические черты лица или с первого взгляда в ней была видна аристократка, скорее напротив, лицо Маши был просто, округло, носик вздернут, а подбородок чуть маловат. Однако веселые, живые глаза и соблазнительно припухшие губы очень ее украшали, и мне стало весело на нее смотреть.
– Ах, вот вы где, Алексей Григорьевич, – воскликнула она, – а я вас по всему дому ищу.
А я подумал, что разок ее поцеловать, конечно, только во сне, большим грехом не будет…
– Маменька вам говорила, что после вашего лечения у меня перестало болеть в груди?
– Говорила, – подтвердил я, – и попросила переселиться в комнату рядом с вашей, для продолжения лечения.
– Правда? – засмеялась она. – Это хорошо!
Имея некоторый жизненный опыт, я в этом так уверен не был, но спорить не стал. Пока она не ушла, я взял ее за запястье, проверить пульс. Почему-то это немудреное действие так испугало буфетчика, что он начал усилено креститься, а потом спрятался за стойкой.
С пульсом у Марьи Николаевны все оказалось хорошо, даже лучше чем я надеялся. Отпустив ее руку, я пожаловался:
– Не знаю, что здесь наболтал про меня возчик, но теперь все от меня шарахаются, как черт от ладана! Ладно бы, еще дворовые, когда я сюда вошел, отсюда сбежали все ваши родственники.
– Я слышала, – улыбнулась княжна, – что вас считают колдуном. А что мужик рассказал, мы сейчас узнаем. Филимон, – окликнула она буфетчика.
Сначала никакой реакции на призыв не последовало, но после третьего обращения тот, наконец, вылез из-за стойки. Вид у него был хуже некуда, лицо потное, глаза блуждающие и ко всему трясущиеся бульонные щеки.
– Чего изволите, ваше сиятельство? – севшим до хрипоты голосом спросил он.
– Подойди сюда, – строгим голосом приказала княжна.
Буфетчик, еле передвигая ноги, приблизился.
– Боишься барина? – спросила девушка.
– Ох, как боюсь, ваше сиятельство, все поджилки трясутся.
– Ведь тебе было сказано, что я не колдун, – вмешался я. – Чего же ты опять испугался?
– Как же, вы барышню хотели на тот свет утащить, – еле выговорил он, – я собственными глазами видел!
– Я на тот свет? С чего ты взял?
– А зачем тогда их за руку брали? – рискнул спросить он, укоризненно качая головой.
– Успокойся, это у меня лечение такое, за руки людей брать. Я не колдун, а лекарь.
– Это как вам будет угодно, – сказал буфетчик, отирая рукавом пот с лица. – Наше дело маленькое.
– Филимонушка, ты этого барина не бойся, он хороший, ты лучше расскажи, что о нем в людской говорят, – ласкова попросила Маша.
– Так что ж рассказывать, барышня, известно, язык без костей, мало ли чего наболтают. Я и слышать ничего не слышал, и ведать не ведаю. Мое дело маленькое…
– А вот ты и расскажи, чего не слышал, а мы послушаем.
– А как они обидятся, да меня в жабу заколдуют? – жалостливо спросил Филимон.
– Не заколдую, – пообещал я, – расскажешь все что знаешь, награжу!
– Так чего я знаю, ничего и не знаю! Вот ихний человек, – кивнул он на меня, – сказывал, что их светлость лошадь его так заколдовал, что она шага не могла ступить, сразу падала. А потом и оглоблю одним взглядом поломал. Оглобля-то, говорит, совсем новешенькая была.
– Ну, я ему мерзавцу поломаю оглоблю о бока, – пообещал я.
– И что он еще рассказывал? – ласково спросила Маша.
Филимон уже немного успокоился, перестал потеть, да говорил складнее, чем раньше.
– Сказывал, что они его заколдовали, заставили новые сани прямо на дороге бросить и за собой сюда ехать! И еще говорит, их милость может любого человека в кого хочет превратить, хоть в собаку, хоть в жабу.
– Ну-ка, найди его и приведи сюда, – попросил я буфетчика, давая ему медный пятак.
Не знаю, чему он больше обрадовался, чаевым или возможности уйти, рванул он из буфетной, несмотря на избыточную фактуру, как заправский спринтер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Понятно, – сказал я, вполне представляя, какой сон ей тогда приснился.
Недаром говорят, что девятнадцатый век был самым ханжеским в обозримой истории. Однако не проснуться, когда рядом с тобой в постели лежит «скромный» юнкер, на мой взгляд, было большим перебором.
– И много еще таких снов тебе снилось? – спросил я, опять переходя на «ты».
– Нет, кажется, всего один тот раз, – ответила она и переменила тему разговора. – А как ты колдуешь?
– Хочешь узнать? – хмуро сказал я. – Раздевайся, покажу!
– Раздеваться? Зачем? – удивилась барышня.
– Так полагается.
– Хорошо, – тотчас согласилась она, единственно, что уточнила, – а совсем раздеться или чепчик можно оставить? Маменька никогда ночью чепчика не снимает, говорит, что черти могут в волосы вцепиться.
– Чепчик можешь оставить, – разрешил я, сам еще не зная, что я буду делать дальше. После рассказа о юнкере Щербинине, мой романтический порыв, сразу пошел на спад.
– Хорошо, я разденусь, – спокойно сказала княжна, встала и действительно сняла через голову ночную рубашку.
Она, как и большинство молодых девушек была «приятной для глаз».
– И что дальше делать? – спросила она стоя рядом с постелью.
– Ложись и закрой глаза, – распорядился я.
Девушка послушно все исполнила, легла на спину и разве что глаза зажмурила слишком сильно. Я посмотрел на нее. Без одежды она казалась полнее, чем в рубашке и не совсем здоровой.
– Вы теперь будете колдовать? – не зная, что я собираюсь делать, спросила она.
– Да, буду, – ответил я и взял в руку ее запястье. – Ты когда бегаешь, задыхаешься?
– Откуда вы знаете? – удивилась Марья и не выдержала, посмотрела на меня.
– От верблюда, похоже, у тебя, милая, порок сердца, тебе не с юнкерами сны смотреть, а лечиться нужно, – вздохнул я. – Ладно, чем смогу помогу, а потом я тебе в таком сне приснюсь, что никаких юнкеров вспоминать не захочешь!
Глава 4
Когда я проснулся, княжны в комнате уже не было. Ночной сеанс лечения, так мня вымотал, что лишь только я кончил свои шаманские пассы, крепко уснул. Когда Мария встала и ушла, я не слышал. Судя по тому, что в доме было тихо, наше «тайное свидание» осталось не раскрытым, и пока меня никто не призывал к ответу за растление девицы.
Первым делом я дернул шнур звонка. За последние тринадцать лет, что я пропустил в развитие страны, судя по косвенным признакам, здесь многое изменилось.
Во всяком случае, гостей селили не в каморки со скудными признаками мебели, а в комфортабельные комнаты, появились даже звонки. Впрочем, на мой вызов так никто и не явился, пришлось самому вставать и идти разбираться с завтраком.
Как обычно бывало почти во всех барских усадьбах, которые мне довелось посетить, дворни здесь было не меньше чем государственных чиновников в Российских учреждениях. Занималась она тем же чем и чиновники, слонялась, с деловым видом безо всякого видимого дела и прока.
– Эй, любезный, – окликнул я лакея со смазанной маслом, блестящей прической, – где бы мне…
Малый бросил на меня затравленный взгляд и словно на глазах растворился в воздухе. Пришлось идти дальше. Внизу в парадном зале на прежнем месте сидела энергичная ключница. Однако стоило мне посмотреть в ее сторону, как она сорвалась с места и, звеня связкой ключей, скрылась в неизвестном направлении. Только теперь я вспомнил, что благодаря словоохотливому возничему, меня здесь считают колдуном. Оставалось как-то выкручиваться самому, но тут появилась на горизонте Анюта и прямо направилась ко мне.
– Аннет! – радостно воскликнул я, направляясь к ней навстречу. – Какая встреча!
Девушка презрительно на меня посмотрела, словно с ног до головы окатила холодной пеной зимнего штормового моря, и сделала не менее презрительный, чем взгляд книксен. Это у нее получилось так выразительно, что я не выдержал и покатился от хохота. Анюта сначала еще больше рассердилась, даже гневно блеснула своими синими глазами, но потом, глядя на меня оттаяла и засмеялась сама.
– Ну, не сердись, пожалуйста, – отсмеявшись, попросил я, – не мог я тебя вчера к себе пустить, так получилось…
– Знаю, барчук, поди, на меня жалиться приходил, – окончательно прощая, сказала она, – надоел он мне. Всю только обслюнявит, а платочка за полушку не подарит. А вас, как встанете, барыня просила к ней прийти, они в малой гостиной сидят.
– Ладно, пойдем к барыне, – согласился я. – Ты не знаешь, где у вас можно позавтракать?
– Могу приказать в комнату принести, а хочешь, так в буфетной.
– Лучше в буфетной, – решил я, уже наученный, как тут приносят заказы. – Что княгиня, здорова?
– А чего ей сделается, все утро с барышней шепталась, теперь вас дожидается.
– Да? – без особого восторга сказал я. – Интересно, о чем это они шептались…
Марья Ивановна в роскошном утреннем платье сидела на большом бархатном диване в окружении трех дам достойного возраста, и немного походила на парадный портрет Екатерины II.
Впрочем, к такому идеалу стремились многие матроны этой эпохи. Я подошел и почтительно поклонился.
– Садитесь, любезный Алексей Григорьевич, – ласково сказала она, и у меня сразу же отлегло от сердца. Похоже, пока меня не собирались принудить загладить дочерний грех женитьбой.
Я поцеловал у княгини ручку и сел рядом на краешек дивана, вполне сообразно моде этого времени: согнув одну ногу в каленее, а другую, отставив на отлет. Сидеть так было неудобно, зато выглядел я эффектно.
– Я хочу поблагодарить тебя за Машу, – переходя на «ты», сказала матрона. – Она тобой не нахвалится!
– Ну, наше дело такое, так сказать, долг, и вообще, – не зная, не только, что говорить, но даже что по этому поводу думать, забормотал я.
– Я ее уже ругала, что она меня не разбудив, сразу отправилась к тебе, – продолжила княгиня, – да видно дочка права, слишком большая у нее нужда случилась!
– Это ничего, какие еще церемонии, – поддакнул я, пока еще не понимая, о чем идет речь.
– Маша говорит, что ты волшебник, она почти перестала задыхаться. Поверишь, мы так измучились, ничем не умея помочь. Доктора говорят, это со временем пройдет, но я им не верю. Это так страшно когда болеют дети!
– Так ей стало лучше? – наконец уразумев, что речь идет о болезни, спросил я.
– Да, много лучше, она даже пошла погулять. Ты уж, Алексей Григорьевич, не сердись на девочку, что она подняла тебя в такую рань.
– О чем вы говорите, княгиня, у княжны не совсем хорошо с сердцем. Я как сумею, помогу, но ей нужно будет больше двигаться, помногу ходить пешком…
– Голубчик, если поможешь дитю, я тебе буду по гроб жизни благодарна. Маша у меня такая чудная девочка. Мы все так за нее боимся!
– Конечно, Марья Ивановна, я сделаю все, что в моих силах. И пока тут у вас, понаблюдаю за ней.
– Понаблюдай, голубчик, понаблюдай. Может тебя поселить рядом с ней? А то у нее сердцебиения бывают большей частью по ночам.
Вопрос оказался соблазнительно двусмысленным и я, было, собрался отказаться, княгиня это поняла и поспешила уговорить:
– Комната что рядом с Машиной не хуже твоей нынешней, тебе там будет удобно.
Я понял, что выбора у меня не остается, и не стал сопротивляться.
– Ладно, мне все равно где жить, пусть будет рядом с княжной…
– Большое тебе, Алексей Григорьевич, спасибо. А уж как Маша обрадуется!
Спорить я не стал, может так оно и будет, княжна нашему соседству обрадуется. Однако я почти дал себе слово постараться не воспользоваться благоприятной ситуацией.
Мы еще перекинулись парой слов, я раскланялся с Марьей Ивановной и пошел в буфетную комнату. Там оказалось довольно многолюдно, четверо местных обитателей, по виду небогатые дворяне, соседи, а возможно, бедные родственники хозяев, коротали время между завтраком и обедом за охлажденными напитками. Когда я вошел, общий громкий разговор разом оборвался, и на меня уставились пять пар испуганных глаз. Я поклонился и собрался представиться, но не тут-то было! Гости, побросав недопитые стаканы, с хорошей скоростью рванули к выходу, за ними попытался улизнуть и буфетчик, но мне удалось его поймать в прямом смысле за руку.
– Стой! – строго сказал я. – Ты это куда бежишь?
– Ваше высокоблагородие, ваше сиятельство, – забормотал он, – мне всего на минутку отлучиться, а потом я вашему… все что хотите. Не погубите невинную душу!
Буфетчик был невысок ростом, но широк в талии, с круглым, как полная луна лицом и трясся, как студень на вибростенде.
– Погоди любезный, – попытался я его успокоить, – не бойся, никакой я не колдун и ничего тебе плохого не сделаю! Если конечно ты меня накормишь.
– А-а-а, в-а-а-а, – опять начал заикаться он, но, посмотрев на меня, успокоился и вполне членораздельно спросил, что мне подать.
Мы обсудили меню и я сел за общий стол, заставленный недопитыми стаканами и початыми бутылками. Там, спустя двадцать минут меня отыскала княжна Марья. Я уже кончал завтракать и собирался встать из-за стола, когда она влетела в буфетную комнату и сразу подошла ко мне.
Теперь при дневном свете, с разрумянившимися щеками, она выглядела премиленькой, впрочем, повторюсь, как почти любая девушка ее возраста. Не могу сказать, что у нее были классические черты лица или с первого взгляда в ней была видна аристократка, скорее напротив, лицо Маши был просто, округло, носик вздернут, а подбородок чуть маловат. Однако веселые, живые глаза и соблазнительно припухшие губы очень ее украшали, и мне стало весело на нее смотреть.
– Ах, вот вы где, Алексей Григорьевич, – воскликнула она, – а я вас по всему дому ищу.
А я подумал, что разок ее поцеловать, конечно, только во сне, большим грехом не будет…
– Маменька вам говорила, что после вашего лечения у меня перестало болеть в груди?
– Говорила, – подтвердил я, – и попросила переселиться в комнату рядом с вашей, для продолжения лечения.
– Правда? – засмеялась она. – Это хорошо!
Имея некоторый жизненный опыт, я в этом так уверен не был, но спорить не стал. Пока она не ушла, я взял ее за запястье, проверить пульс. Почему-то это немудреное действие так испугало буфетчика, что он начал усилено креститься, а потом спрятался за стойкой.
С пульсом у Марьи Николаевны все оказалось хорошо, даже лучше чем я надеялся. Отпустив ее руку, я пожаловался:
– Не знаю, что здесь наболтал про меня возчик, но теперь все от меня шарахаются, как черт от ладана! Ладно бы, еще дворовые, когда я сюда вошел, отсюда сбежали все ваши родственники.
– Я слышала, – улыбнулась княжна, – что вас считают колдуном. А что мужик рассказал, мы сейчас узнаем. Филимон, – окликнула она буфетчика.
Сначала никакой реакции на призыв не последовало, но после третьего обращения тот, наконец, вылез из-за стойки. Вид у него был хуже некуда, лицо потное, глаза блуждающие и ко всему трясущиеся бульонные щеки.
– Чего изволите, ваше сиятельство? – севшим до хрипоты голосом спросил он.
– Подойди сюда, – строгим голосом приказала княжна.
Буфетчик, еле передвигая ноги, приблизился.
– Боишься барина? – спросила девушка.
– Ох, как боюсь, ваше сиятельство, все поджилки трясутся.
– Ведь тебе было сказано, что я не колдун, – вмешался я. – Чего же ты опять испугался?
– Как же, вы барышню хотели на тот свет утащить, – еле выговорил он, – я собственными глазами видел!
– Я на тот свет? С чего ты взял?
– А зачем тогда их за руку брали? – рискнул спросить он, укоризненно качая головой.
– Успокойся, это у меня лечение такое, за руки людей брать. Я не колдун, а лекарь.
– Это как вам будет угодно, – сказал буфетчик, отирая рукавом пот с лица. – Наше дело маленькое.
– Филимонушка, ты этого барина не бойся, он хороший, ты лучше расскажи, что о нем в людской говорят, – ласкова попросила Маша.
– Так что ж рассказывать, барышня, известно, язык без костей, мало ли чего наболтают. Я и слышать ничего не слышал, и ведать не ведаю. Мое дело маленькое…
– А вот ты и расскажи, чего не слышал, а мы послушаем.
– А как они обидятся, да меня в жабу заколдуют? – жалостливо спросил Филимон.
– Не заколдую, – пообещал я, – расскажешь все что знаешь, награжу!
– Так чего я знаю, ничего и не знаю! Вот ихний человек, – кивнул он на меня, – сказывал, что их светлость лошадь его так заколдовал, что она шага не могла ступить, сразу падала. А потом и оглоблю одним взглядом поломал. Оглобля-то, говорит, совсем новешенькая была.
– Ну, я ему мерзавцу поломаю оглоблю о бока, – пообещал я.
– И что он еще рассказывал? – ласково спросила Маша.
Филимон уже немного успокоился, перестал потеть, да говорил складнее, чем раньше.
– Сказывал, что они его заколдовали, заставили новые сани прямо на дороге бросить и за собой сюда ехать! И еще говорит, их милость может любого человека в кого хочет превратить, хоть в собаку, хоть в жабу.
– Ну-ка, найди его и приведи сюда, – попросил я буфетчика, давая ему медный пятак.
Не знаю, чему он больше обрадовался, чаевым или возможности уйти, рванул он из буфетной, несмотря на избыточную фактуру, как заправский спринтер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41