Если пала оборона лестницы, ведущей в главную башню, им придется с боем прокладывать себе путь через двор и, вполне возможно, обнаружить, что башенная пристройка уже занята врагом. Что еще хуже, – Элис и Элизабет никогда не закроют вход в крепость, если Вильям останется снаружи, и тогда в нее прорвутся атакующие.
Вильям сбежал вниз по лестнице, стараясь не упасть в спешке. Он заставлял себя держаться на ногах, покрытый потом, сжавший зубы от боли, пока не вышел во двор и не убедился: сражение сюда еще не докатилось. Людям, спешившим к пристройке, он мощным голосом приказал бежать к лестнице. Почти никто из них не обратил на него внимания, все обезумели и онемели от страха, а достигнув безопасного места, замирали там. Поняли его только двое или трое; те, что последовали за ним вниз по ступенькам лестницы, были наиболее опытными из его людей.
Они ушли вовремя, и, опоздай на мгновение, все было бы кончено. Волна атакующих, готовая хлынуть на лестницу, когда исчезло последнее препятствие, встретила новое ожесточенное сопротивление. Последние раненые, ковыляя, спотыкаясь, ползком или на руках своих товарищей, скрылись в пристройке. Минуту или две Вильям и его люди, среди которых теперь был и Диккон, сумели продержаться, не осознавая того, что все, оставшиеся во дворе, убиты или слишком измотаны и не могут даже двигаться. Это были те самые минуты, когда Мартин украдкой протиснулся в дверь и, прижимаясь к стене пристройки, обогнул ее и исчез в северо-восточной части крепости.
Никто и не заметил одинокую согнутую фигуру в темном одеянии. Если один или два человека и видели его, то не обратили внимания, приняв за раненого. Удаляющийся силуэт на мгновение замер во мраке между пристройкой и северо-западной башней, обогнул ее и бросился к низкому каменному сарайчику, пристроенному к стене. Кроме яростных криков сражающихся на лестнице, теперь Мартин мог и видеть, как группа людей с Вильямом во главе вдруг перестала сражаться и, выбившись из сил, отступила в пристройку.
Все его внимание было сосредоточено на состязании в скорости окровавленного Вильяма, его измотанных людей и атакующих, преследовавших их по пятам в надежде схватить владельца крепости и потом использовать это, чтобы заставить сдаться тех, кто еще оставался внутри нее. Они знали, кого преследуют, как зверя. Вильям был единственным человеком, на ком была кольчуга, а девиз на его щите не оставлял никаких сомнений. Во дворе крепости еще оставались и защитники, спустившиеся со стен по веревкам, когда обнаружили, что двери в башню уже закрыты.
Все старания обороняющихся были тщетны. Последние из них, прилагая нечеловеческие усилия, поднимались вверх по лестнице и вваливались в зал, где их тут же отталкивали со своего пути следующие. Сначала ввалился Вильям, почти ничего не осознающий, кроме острой боли в груди, следом за ним – Диккон, последний из всех, в несколько лучшем виде. К счастью, женщины в крепости Марлоу не нуждались ни в чьих распоряжениях.
– Пора! – пронзительно закричала Элис, выдергивая факел из стенного кронштейна.
Мужчины и женщины бросились вперед и навалились на две бочки с маслом, те опрокинулись, расплескивая содержимое вниз по ступеням, а затем покатились вниз, забрызгивая стены, пока не опустели и не остановились. Элис швырнула факел в дальний конец лестницы, схватила другой у стоявшей за ней Элизабет и бросила вслед за первым, затем еще один. Вся лестница превратилась в ревущий ад. Последний факел Элис бросила на площадку перед собой и едва успела отскочить от огня, пока не загорелось ее платье.
Как только она вбежала в помещение, тяжелая дверь за ней тут же закрылась, а массивные засовы легли в широкие железные пазы. За дверью послышались пронзительные вопли предсмертной агонии людей, находившихся на лестнице и в пристройке. Элис закрыла глаза и помолилась за неосмотрительных врагов, чьи крики она слышала, и тех, кто, преследуя по пятам ее отца, забыл о своих раненых, которые были слишком слабы, чтобы подняться по лестнице. Звуки затихли, поглощенные яростным ревом огня. Элис вздохнула. Слишком поздно сожалеть, ничего не остается, как только помолиться за них, кем бы они ни были.
Мартин нашел безопасное место, которое искал. Он глубоко зарылся в кучу затхлого прошлогоднего зерна, навалив его на себя сколько мог, и замер. Какое-то время он слышал возбужденные крики и призывы, затем стоны и громыхание цепей поднимаемой решетки ворот крепости и опускаемого моста. Затем звуки стали почти неразличимыми. Мартин никогда не был в подобной ситуации, однако слышал, как сэр Вильям предупреждал, что захватчики обычно ищут спрятавшихся и проверяют загоны и склады во дворах. Он стиснул немногие оставшиеся зубы в бессильной ярости, сознавая свою беспомощность и неспособность предотвратить разграбление крепости.
Моджер был разъярен не менее, чем Мартин. Но причиной его гнева был не скот или другие продовольственные запасы Марлоу. Его злила неудавшаяся попытка его людей проникнуть в крепость. Он обменялся с подчиненными ему капитанами несколькими крепкими словечками относительно их нерасторопности в тушении пожара, который теперь жадно пожирал пристройку и лестницу – единственный путь в крепость Марлоу.
– Это не радует меня так же, как и вас, – заметил один из капитанов с заметной ноткой презрения в голосе, вызванной тупостью Моджера. – Не думаете ли вы, что мы не желаем заглянуть внутрь крепости? Заверяю вас, люди сделали все возможное. Оборона была отчаянной и хорошо организованной. Этот сэр Вильям знает толк в военных делах. – «Знает больше, чем вы», – говорил взгляд капитана, но с его языка сорвались только слова: – Надеюсь, он больше не преподнесет нам сюрпризов.
– Он не может их преподнести, – угрюмо сказал Моджер, сознавая, что в вину ему капитанами ставится недооценка Вильяма. Он не мог сдержать своего раздражения. – Вы видели, сколько людей у него осталось? Он ничего больше не сможет сделать.
Этот довод не убедил капитана, но успокоил Моджера. И в самом деле, все, что нужно ему, – это покончить с Вильямом и заполучить Элис, а также время на то, чтобы заставить Марлоу пасть. Метательные и штурмовые приспособления Вильяма можно обратить против него же, к ним можно добавить те, что есть в Хьюэрли. Моджер уже хотел было приказать начать их установку на новые позиции, но сдержал свой импульсивный порыв.
Это не поздно будет сделать завтра, а заодно надо начать строить платформу на колесах для тарана, чтобы разбить дверь. Он пообещал людям отдать им крепость на полное разграбление. Пусть почувствуют его готовность разрешить им насладиться плодами победы. Пусть перережут скот Вильяма и устроят пир, пусть напьются пива из чанов в пивоварне. Это должно возбудить их аппетит к лакомому кусочку в крепости – женщинам, с которыми они могут делать что хотят (кроме Элис, конечно; он оставляет ее для себя), к вину в холодных подвалах крепости, к богатой одежде и всему тому, что они пожелают.
Во всеуслышание заявив об этом, не посоветовавшись с капитанами (они только досаждали ему, и им нужно было показать свою власть), Моджер прошелся по двору крепости Он снисходительно кивнул людям, которые уже резали коров, свиней, кур, вытаскивали понравившиеся им овощи из хранилищ. Своим слугам он приказал установить палатку для себя, выбрав для нее место в углу, образованном каменным сараем и стеной, – сюда не могла долететь ни одна стрела, выпущенная из крепости.
Поиски прятавшихся ее защитников велись поверхностно, однако вскоре стало ясно, что скрыться удалось немногим. Захватчики не тревожились, разве что несколько слуг или раненых латников сидело по углам. Они не могли причинить им вреда, так как обычно умирали сами или выползали в поисках пищи и воды, обнаруживая себя. Поэтому проверка убежища Мартина свелась к тому, что его осветили факелом через дверь и оглядели.
Вскоре начался пир. Мартин слышал крики и смех, в которых тонули стоны раненых и умирающих. Он все еще выжидал. Когда свет, проникавший через открытую дверь, стал слабеть, Мартин отважился покинуть свое убежище, держась в тени от стены. В углу, ближайшем к двери, он пригнулся и прислушался.
Долго Мартин не слышал ничего стоящего. Доносившиеся обрывки разговоров ужаснули его: у Мартина никогда не было повода к общению с латниками Вильяма, да и воспитывался он в аббатстве. Довольно часто разговор переходил в спор, и капитан то и дело криком восстанавливал спокойствие. Становилось темно. Мост был поднят, крепостная решетка опущена. Несколько человек оторвали от пира и отправили на стену как стражников. Двор крепости освещали факелы и костры.
По мере того как уменьшалось содержимое чанов с пивом, в свете факелов и костров все чаще мелькали игральные кости и усиливались язвительные споры по поводу расхождения во мнениях относительно выигрышей. Одна из ссор, разыгравшаяся вблизи того места, где скрывался Мартин, переросла в драку, и старый калека даже отпрянул. Раздался громкий голос капитана, но его призывы не возымели никакого действия. Удары следовали один за другим.
– Пропадите вы все пропадом! – взревел Моджер, выходя из палатки. – Мало вам досталось сегодня?! Перестаньте, я говорю!
Он шагнул в полосу света, отбрасываемого костром, и миновав дверь каменного сарая, обрушил удары плашмя мечом на драчунов, пока их друзья из тех, кто потрезвее, не смогли сдержать их и утихомирить.
– Хватит, – сказал Моджер капитану, который подошел тоже. – Я не хочу, чтобы они поубивали друг друга за сокровища, которые еще-не завоевали. Положите конец этому разгулу.
Так как капитаны и сами давно считали, что пора с этим кончать, они делали все, что могли, проклиная потворствование Моджера их людям. Это потребовало некоторого времени, пока наконец факелы не загасили водой, а костры не догорели до конца. Все время, пока восстанавливался порядок, Мартин молился, стоя на коленях, благодарил Бога за то, что Моджер оказался так близко и умолял дать ему силы выполнить задуманное.
В крепости Марлоу, как ни странно, сохранялось почти полное спокойствие. Заперев дверь, выходящую в пылающий лестничный пролет и пристройку, Элизабет и Элис побежали к Вильяму. Он стоял недалеко от них, тяжело дыша и мрачно улыбаясь.
– Хорошо придумано, – заметил он. – Может быть, вам обеим следовало быть со мной на стенах и командовать людьми.
– Ты весь в крови, Вильям, – сказала Элизабет.
– Да, но большей частью это чужая кровь. Я открыл плечо и получил несколько порезов и царапин, которых пока не чувствую и не страдаю от боли.
Он повернулся, взглянул на столпившихся позади него слуг, сохранявших полное спокойствие, и улыбнулся.
, – Первым делом надо немного привести в, себя этих простофиль. Идемте.
Так как люди хотели верить в свое спасение, Вильяму не составляло особого труда убедить их. Марлоу никогда не разоряли, заметил он, а помощь уже в пути. Затем он распорядился позаботиться о раненых, убрать трупы и сказал:
– После того как раненым будет оказана должная помощь, а мертвые будут вынесены, мы поедим. Все получат вино, все, кто хорошо служил мне сегодня.
Люди сразу оживились. Вильям с трудом сошел со скамьи, на которой стоял, произнося речь, и спокойно заметил Элизабет:
– Да, я отдал такой приказ, чтобы они забыли обо всем, пока будут пить вино, ведь пива здесь нет. – Он замолчал, затем вздохнул и добавил: – Я устал. Любовь моя, как-то я сказал, что могу защитить тебя, но…
– Я всем довольна, – ответила она, – и более чем довольна. Должна спросить тебя Вильям: если бы я не прибежала к тебе в страхе и по необходимости, этого никогда не случилось бы?
– Не обольщайся, – сказал Вильям с нежной улыбкой. – Если все, рассказанное тобой о Моджере, правда, ты скорее спасала мне жизнь, а не добавляла заботы. Мне тоже он никогда не нравился… Ты знаешь почему… но за это я винил себя и не мог думать о нем плохо. Поэтому, когда я встал на его пути к завоеванию Элис, он, наверное, решил застать меня врасплох и убить. Или же, если бы я спасся, он нашел бы какой-нибудь повод напасть на Марлоу, будь ты даже нежной к нему, любящей и кроткой, как ягненок.
Элизабет ничего не ответила на это, но почувствовала облегчение. Кроме того, уже с того момента, когда она воскликнула, что верит в их будущее, Элизабет не чувствовала за собой никакой вины и поэтому знала: Вильям прав. Элизабет волновало только, не из-за любви ли к ней он не винит ее в своих потерях и страданиях. Это огорчило бы Элизабет. Любовь, даже такая горячая, как любовь Вильяма, могла бы и не выдержать такое бремя. Теперь она была абсолютно уверена в том, что любовь делает ее не виновной ни в чем, и чувствовала удовлетворение.
– Идем, – тихо сказала она, – я помогу тебе снять доспехи и позабочусь о твоих ранах, любимый. Затем ты сможешь отдохнуть, пока я буду помогать Элис ухаживать за другими ранеными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Вильям сбежал вниз по лестнице, стараясь не упасть в спешке. Он заставлял себя держаться на ногах, покрытый потом, сжавший зубы от боли, пока не вышел во двор и не убедился: сражение сюда еще не докатилось. Людям, спешившим к пристройке, он мощным голосом приказал бежать к лестнице. Почти никто из них не обратил на него внимания, все обезумели и онемели от страха, а достигнув безопасного места, замирали там. Поняли его только двое или трое; те, что последовали за ним вниз по ступенькам лестницы, были наиболее опытными из его людей.
Они ушли вовремя, и, опоздай на мгновение, все было бы кончено. Волна атакующих, готовая хлынуть на лестницу, когда исчезло последнее препятствие, встретила новое ожесточенное сопротивление. Последние раненые, ковыляя, спотыкаясь, ползком или на руках своих товарищей, скрылись в пристройке. Минуту или две Вильям и его люди, среди которых теперь был и Диккон, сумели продержаться, не осознавая того, что все, оставшиеся во дворе, убиты или слишком измотаны и не могут даже двигаться. Это были те самые минуты, когда Мартин украдкой протиснулся в дверь и, прижимаясь к стене пристройки, обогнул ее и исчез в северо-восточной части крепости.
Никто и не заметил одинокую согнутую фигуру в темном одеянии. Если один или два человека и видели его, то не обратили внимания, приняв за раненого. Удаляющийся силуэт на мгновение замер во мраке между пристройкой и северо-западной башней, обогнул ее и бросился к низкому каменному сарайчику, пристроенному к стене. Кроме яростных криков сражающихся на лестнице, теперь Мартин мог и видеть, как группа людей с Вильямом во главе вдруг перестала сражаться и, выбившись из сил, отступила в пристройку.
Все его внимание было сосредоточено на состязании в скорости окровавленного Вильяма, его измотанных людей и атакующих, преследовавших их по пятам в надежде схватить владельца крепости и потом использовать это, чтобы заставить сдаться тех, кто еще оставался внутри нее. Они знали, кого преследуют, как зверя. Вильям был единственным человеком, на ком была кольчуга, а девиз на его щите не оставлял никаких сомнений. Во дворе крепости еще оставались и защитники, спустившиеся со стен по веревкам, когда обнаружили, что двери в башню уже закрыты.
Все старания обороняющихся были тщетны. Последние из них, прилагая нечеловеческие усилия, поднимались вверх по лестнице и вваливались в зал, где их тут же отталкивали со своего пути следующие. Сначала ввалился Вильям, почти ничего не осознающий, кроме острой боли в груди, следом за ним – Диккон, последний из всех, в несколько лучшем виде. К счастью, женщины в крепости Марлоу не нуждались ни в чьих распоряжениях.
– Пора! – пронзительно закричала Элис, выдергивая факел из стенного кронштейна.
Мужчины и женщины бросились вперед и навалились на две бочки с маслом, те опрокинулись, расплескивая содержимое вниз по ступеням, а затем покатились вниз, забрызгивая стены, пока не опустели и не остановились. Элис швырнула факел в дальний конец лестницы, схватила другой у стоявшей за ней Элизабет и бросила вслед за первым, затем еще один. Вся лестница превратилась в ревущий ад. Последний факел Элис бросила на площадку перед собой и едва успела отскочить от огня, пока не загорелось ее платье.
Как только она вбежала в помещение, тяжелая дверь за ней тут же закрылась, а массивные засовы легли в широкие железные пазы. За дверью послышались пронзительные вопли предсмертной агонии людей, находившихся на лестнице и в пристройке. Элис закрыла глаза и помолилась за неосмотрительных врагов, чьи крики она слышала, и тех, кто, преследуя по пятам ее отца, забыл о своих раненых, которые были слишком слабы, чтобы подняться по лестнице. Звуки затихли, поглощенные яростным ревом огня. Элис вздохнула. Слишком поздно сожалеть, ничего не остается, как только помолиться за них, кем бы они ни были.
Мартин нашел безопасное место, которое искал. Он глубоко зарылся в кучу затхлого прошлогоднего зерна, навалив его на себя сколько мог, и замер. Какое-то время он слышал возбужденные крики и призывы, затем стоны и громыхание цепей поднимаемой решетки ворот крепости и опускаемого моста. Затем звуки стали почти неразличимыми. Мартин никогда не был в подобной ситуации, однако слышал, как сэр Вильям предупреждал, что захватчики обычно ищут спрятавшихся и проверяют загоны и склады во дворах. Он стиснул немногие оставшиеся зубы в бессильной ярости, сознавая свою беспомощность и неспособность предотвратить разграбление крепости.
Моджер был разъярен не менее, чем Мартин. Но причиной его гнева был не скот или другие продовольственные запасы Марлоу. Его злила неудавшаяся попытка его людей проникнуть в крепость. Он обменялся с подчиненными ему капитанами несколькими крепкими словечками относительно их нерасторопности в тушении пожара, который теперь жадно пожирал пристройку и лестницу – единственный путь в крепость Марлоу.
– Это не радует меня так же, как и вас, – заметил один из капитанов с заметной ноткой презрения в голосе, вызванной тупостью Моджера. – Не думаете ли вы, что мы не желаем заглянуть внутрь крепости? Заверяю вас, люди сделали все возможное. Оборона была отчаянной и хорошо организованной. Этот сэр Вильям знает толк в военных делах. – «Знает больше, чем вы», – говорил взгляд капитана, но с его языка сорвались только слова: – Надеюсь, он больше не преподнесет нам сюрпризов.
– Он не может их преподнести, – угрюмо сказал Моджер, сознавая, что в вину ему капитанами ставится недооценка Вильяма. Он не мог сдержать своего раздражения. – Вы видели, сколько людей у него осталось? Он ничего больше не сможет сделать.
Этот довод не убедил капитана, но успокоил Моджера. И в самом деле, все, что нужно ему, – это покончить с Вильямом и заполучить Элис, а также время на то, чтобы заставить Марлоу пасть. Метательные и штурмовые приспособления Вильяма можно обратить против него же, к ним можно добавить те, что есть в Хьюэрли. Моджер уже хотел было приказать начать их установку на новые позиции, но сдержал свой импульсивный порыв.
Это не поздно будет сделать завтра, а заодно надо начать строить платформу на колесах для тарана, чтобы разбить дверь. Он пообещал людям отдать им крепость на полное разграбление. Пусть почувствуют его готовность разрешить им насладиться плодами победы. Пусть перережут скот Вильяма и устроят пир, пусть напьются пива из чанов в пивоварне. Это должно возбудить их аппетит к лакомому кусочку в крепости – женщинам, с которыми они могут делать что хотят (кроме Элис, конечно; он оставляет ее для себя), к вину в холодных подвалах крепости, к богатой одежде и всему тому, что они пожелают.
Во всеуслышание заявив об этом, не посоветовавшись с капитанами (они только досаждали ему, и им нужно было показать свою власть), Моджер прошелся по двору крепости Он снисходительно кивнул людям, которые уже резали коров, свиней, кур, вытаскивали понравившиеся им овощи из хранилищ. Своим слугам он приказал установить палатку для себя, выбрав для нее место в углу, образованном каменным сараем и стеной, – сюда не могла долететь ни одна стрела, выпущенная из крепости.
Поиски прятавшихся ее защитников велись поверхностно, однако вскоре стало ясно, что скрыться удалось немногим. Захватчики не тревожились, разве что несколько слуг или раненых латников сидело по углам. Они не могли причинить им вреда, так как обычно умирали сами или выползали в поисках пищи и воды, обнаруживая себя. Поэтому проверка убежища Мартина свелась к тому, что его осветили факелом через дверь и оглядели.
Вскоре начался пир. Мартин слышал крики и смех, в которых тонули стоны раненых и умирающих. Он все еще выжидал. Когда свет, проникавший через открытую дверь, стал слабеть, Мартин отважился покинуть свое убежище, держась в тени от стены. В углу, ближайшем к двери, он пригнулся и прислушался.
Долго Мартин не слышал ничего стоящего. Доносившиеся обрывки разговоров ужаснули его: у Мартина никогда не было повода к общению с латниками Вильяма, да и воспитывался он в аббатстве. Довольно часто разговор переходил в спор, и капитан то и дело криком восстанавливал спокойствие. Становилось темно. Мост был поднят, крепостная решетка опущена. Несколько человек оторвали от пира и отправили на стену как стражников. Двор крепости освещали факелы и костры.
По мере того как уменьшалось содержимое чанов с пивом, в свете факелов и костров все чаще мелькали игральные кости и усиливались язвительные споры по поводу расхождения во мнениях относительно выигрышей. Одна из ссор, разыгравшаяся вблизи того места, где скрывался Мартин, переросла в драку, и старый калека даже отпрянул. Раздался громкий голос капитана, но его призывы не возымели никакого действия. Удары следовали один за другим.
– Пропадите вы все пропадом! – взревел Моджер, выходя из палатки. – Мало вам досталось сегодня?! Перестаньте, я говорю!
Он шагнул в полосу света, отбрасываемого костром, и миновав дверь каменного сарая, обрушил удары плашмя мечом на драчунов, пока их друзья из тех, кто потрезвее, не смогли сдержать их и утихомирить.
– Хватит, – сказал Моджер капитану, который подошел тоже. – Я не хочу, чтобы они поубивали друг друга за сокровища, которые еще-не завоевали. Положите конец этому разгулу.
Так как капитаны и сами давно считали, что пора с этим кончать, они делали все, что могли, проклиная потворствование Моджера их людям. Это потребовало некоторого времени, пока наконец факелы не загасили водой, а костры не догорели до конца. Все время, пока восстанавливался порядок, Мартин молился, стоя на коленях, благодарил Бога за то, что Моджер оказался так близко и умолял дать ему силы выполнить задуманное.
В крепости Марлоу, как ни странно, сохранялось почти полное спокойствие. Заперев дверь, выходящую в пылающий лестничный пролет и пристройку, Элизабет и Элис побежали к Вильяму. Он стоял недалеко от них, тяжело дыша и мрачно улыбаясь.
– Хорошо придумано, – заметил он. – Может быть, вам обеим следовало быть со мной на стенах и командовать людьми.
– Ты весь в крови, Вильям, – сказала Элизабет.
– Да, но большей частью это чужая кровь. Я открыл плечо и получил несколько порезов и царапин, которых пока не чувствую и не страдаю от боли.
Он повернулся, взглянул на столпившихся позади него слуг, сохранявших полное спокойствие, и улыбнулся.
, – Первым делом надо немного привести в, себя этих простофиль. Идемте.
Так как люди хотели верить в свое спасение, Вильяму не составляло особого труда убедить их. Марлоу никогда не разоряли, заметил он, а помощь уже в пути. Затем он распорядился позаботиться о раненых, убрать трупы и сказал:
– После того как раненым будет оказана должная помощь, а мертвые будут вынесены, мы поедим. Все получат вино, все, кто хорошо служил мне сегодня.
Люди сразу оживились. Вильям с трудом сошел со скамьи, на которой стоял, произнося речь, и спокойно заметил Элизабет:
– Да, я отдал такой приказ, чтобы они забыли обо всем, пока будут пить вино, ведь пива здесь нет. – Он замолчал, затем вздохнул и добавил: – Я устал. Любовь моя, как-то я сказал, что могу защитить тебя, но…
– Я всем довольна, – ответила она, – и более чем довольна. Должна спросить тебя Вильям: если бы я не прибежала к тебе в страхе и по необходимости, этого никогда не случилось бы?
– Не обольщайся, – сказал Вильям с нежной улыбкой. – Если все, рассказанное тобой о Моджере, правда, ты скорее спасала мне жизнь, а не добавляла заботы. Мне тоже он никогда не нравился… Ты знаешь почему… но за это я винил себя и не мог думать о нем плохо. Поэтому, когда я встал на его пути к завоеванию Элис, он, наверное, решил застать меня врасплох и убить. Или же, если бы я спасся, он нашел бы какой-нибудь повод напасть на Марлоу, будь ты даже нежной к нему, любящей и кроткой, как ягненок.
Элизабет ничего не ответила на это, но почувствовала облегчение. Кроме того, уже с того момента, когда она воскликнула, что верит в их будущее, Элизабет не чувствовала за собой никакой вины и поэтому знала: Вильям прав. Элизабет волновало только, не из-за любви ли к ней он не винит ее в своих потерях и страданиях. Это огорчило бы Элизабет. Любовь, даже такая горячая, как любовь Вильяма, могла бы и не выдержать такое бремя. Теперь она была абсолютно уверена в том, что любовь делает ее не виновной ни в чем, и чувствовала удовлетворение.
– Идем, – тихо сказала она, – я помогу тебе снять доспехи и позабочусь о твоих ранах, любимый. Затем ты сможешь отдохнуть, пока я буду помогать Элис ухаживать за другими ранеными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57