– Ты только посмотри на себя! Сделаешь глоток – и задираешь нос кверху, чтобы вода текла по горлу! Ты теперь не какаято птичка, ты, безмозглый болван! – Он фыркнул с отвращением. – И ты должен учиться разговаривать, Головастик. Изза тебя я только и делаю, что пью, и совсем не воду.
На словах я соглашался с его планом. Если Габания и Страси умрут, мне будет грозить меньшая опасность, когда я обращусь к Флейм. Я твердо намеревался открыть ей, кто я такой. Мне нужно было стать сильным. Мне нужно было научиться говорить. Если я не смогу разговаривать с Флейм, как сумею я помочь ей бороться с осквернением дунмагией?
Каждый свободный момент я тратил на то, чтобы учиться быть человеком. Я старался понять, как пользоваться человеческими чувствами, привыкнуть слышать как человек, видеть как человек, осязать как человек. Учиться ходить, не врезаясь в косяки дверей. Есть, пользуясь приборами, пить, не причмокивая. Переводить взгляд, если мне нужно было чтото разглядеть, а не поворачивать голову, умываться, а не чистить перышки клювом. Пользоваться гальюном. Брать вещи руками, а не ногами…
Однако существовали проблемы, осложнявшие осуществление и моих намерений, и планов Кайеда, и все они были не мелкими. Вопервых, я не был уверен, что смогу хладнокровно убить двух женщин, которые, в конце концов, не были виноваты в том, что с ними случилось. Единственный случай, когда я причинил комуто вред, произошел, когда я до крови расклевал руку Келвина Гилфитера на Мекате, – едва ли это можно было назвать серьезным увечьем. Даже планировать убийство было трудно, не говоря уже о том, чтобы его осуществить. Я неожиданно почувствовал симпатию к Гилфитеру: раньше меня раздражали его сомнения по поводу расправы с Мортредом на Ксолкасе, теперь же я обнаружил, что одно дело – соглашаться на убийство, когда убивает ктото другой, и совсем другое – когда оружие держишь ты сам. Это был полезный урок, и я его вполне заслуживал.
Мои успехи в овладении человеческой речью оказались не такими быстрыми, как я надеялся. Первые попытки были неудачными: у меня не получалось ничего похожего на те звуки, которые я хотел издать. В конце концов я решил, что должен учиться говорить так же, как это делает младенец. Я начал со случайных слов, а потом сосредоточился на том, чтобы произносить их по собственному желанию. Сначала это казалось таким странным… Птичье чириканье рождается глубоко в груди и совсем не зависит от движений языка и клюва. Теперь мне приходилось учиться управлять языком, губами и издавать звуки горлом.
Как ни странно, я обнаружил, что мне легче свистеть, чем говорить. Я мог подражать голосам птицдастелцев гораздо успешнее, чем внятно произносить слова. В отчаянии я уже начинал сомневаться в том, что стану когданибудь настоящим человеком…
Я все еще овладевал основами речи, все еще укреплял мышцы нижних конечностей, когда Страси разрушила все наши планы.
Во время путешествия с Порфа на Ксолкас на «Любезном» царил настоящий ад. Мортред и двое его дунмагов наслаждались, мучая команду при полной поддержке целой толпы экссилвов. Не было ни одной гнусности, ни одного извращения, которое показалось бы им чрезмерным. Единственным ограничением, останавливавшим их, была необходимость сохранять достаточно здоровых матросов, чтобы управлять кораблем. Того, что злые колдуны делали с Флейм, того, что они заставляли делать ее, я не забуду до смерти. Но теперь они были мертвы, кроме Страси и Габании, которые по сравнению с остальными казались дилетантками. Лиссал держалась на расстоянии от них, хотя Кайед клялся, что боится ее больше, чем двух других.
– Может, она и не жаждет нас пытать, – бормотал он, – но она умная и бессердечная сука. Если она подумает, что ктото ей угрожает, она просто выбросит его за борт без всяких сомнений. Ей даже не нужно делать это самой – достаточно приказать комунибудь из команды: матросы послушаются, словно это самая естественная вещь на свете. – Кайед сплюнул и провел пальцем по лезвию ножа, привязанного к его культе.
Бывали плохие дни, когда я думал: уж не прав ли он…
Но случилось так, что Страси обнаружила меня. Это была трусоватая женщина, хитрая и злобная. Думаю, она была такой и в те времена, когда работала на Совет хранителей, просто тогда старалась казаться более праведной и благочестивой. Эта Страси была удивительно подлой и сластолюбивой; ей нравилось выбирать для своих гнусных развлечений самых красивых членов команды – гадости, которые она им делала, были мелкими, но жестокими.
Будучи силвом, она при помощи иллюзий улучшала свою внешность; став злой колдуньей, она продолжала делать это с помощью дунмагии. Однако превращение из птицы в человека повлияло на мой Взгляд: теперь, когда Страси оказывалась поблизости от матросского кубрика, багровая мерзость дунмагии становилась для меня гуще и ощутимей, чем когда я был птицей. Такое же действие на меня оказывали Габания и Лиссал: когда я на них смотрел, я видел их сквозь окрашенный дунмагией туман. Так не должно было быть: обычно Взгляд обострял зрение, а не наоборот. Впрочем, я утратил острое зрение птицы и способность тонко различать цвета и детали далеких предметов; то, что я получил взамен, став человеком, не шло ни в какое сравнение.
На четвертый день после отплытия с Ксолкаса Страси заглянула в кубрик в поисках какогонибудь бедолаги, которого она могла бы мучить, и обнаружила меня. Я лежал в своем гамаке и, как младенец в люльке, бормотал: «Бабаба, мамама, татата…»
– Нука, нука, что это тут у нас? – заинтересованно протянула она. – Не помню, чтобы видела тебя раньше.
Я вылез из гамака и молча встал перед ней, потупив глаза.
– И почему же я не видела тебя раньше?
Я выдавил из себя несколько придушенных звуков, с ужасом вспоминая, что лишен способности расправить крылья и улететь…
Страси улыбнулась, явно решив, что я слишком перепуган, чтобы говорить. Она сделала шаг вперед и коснулась моего подбородка, вонзив в него ногти.
– Ах, хорошенькая мордашка, можешь меня не бояться. Не поразвлечься ли нам, а? – Потом ее взгляд скользнул вниз, и она насмешливо добавила: – Кажется, не получится. Ты немного не дорос снизу, не так ли? Есть ли вообще у тебя чтото под штанами, тощий красавчик? Не снять ли их тебе вообще, чтобы я могла посмотреть?
Я чуял принуждение… чуял ее вожделение, любопытство, аппетит. И я знал, что должен делать то, что она говорит, иначе она поймет, что ее магия на меня не действует. Я развязал завязки штанов и спустил их. Ее издевательство не просто смутило меня, оно было глубоко унизительно.
– Сиргоспожа, он у нас дурачок. – Никогда еще я не был так рад слышать голос капитана. Я рискнул бросить взгляд в сторону и увидел его силуэт в дверях. Я предположил, что он заметил Страси, когда она направилась вниз, и пошел следом. – Боюсь, он ни на что не годится. – Небрежным тоном он добавил: – Недоразвит не только в одном смысле.
Взгляд Страси скользнул по моему проявившему полное равнодушие телу.
– Да, я вижу.
– Я нанял этого никчемного парня юнгой, только от него не оказалось никакого проку. Кожа у него легко обгорает, он никак не может загореть, так что мы поручили ему работу в трюме или уборку палубы по ночам. Говорить он не умеет, хотя команды понимает. Мы зовем его Головастиком.
Страси засмеялась, и в ее смехе проскользнуло злорадство.
– Да, я понимаю почему. – Она на мгновение задумалась, потом сказала: – Госпоже Лиссал нужен личный слуга.
Она жаловалась… – Страси захлопала в ладоши. – А этот… почему бы и нет? Головастик, ты станешь горничной Девы Замка с Цирказе. Пойдем со мной! – Я подтянул штаны, и она потащила меня за собой. Через минуту мы были в каюте, которая когдато принадлежала капитану и где теперь располагалась Лиссал; я в первый раз, с тех пор как стал человеком, столкнулся с ней лицом к лицу.
– Посмотри! – воскликнула Страси. – Я коекого для тебя нашла! Разве он не забавный? Из него получится замечательный слуга.
Лиссал стояла у створчатого окна на корме и обернулась не сразу. На меня она посмотрела мельком. Я не мог разглядеть ее лица изза тумана дунмагии.
– Он больше похож на замечательного шута. Кажется, не слишком сообразительный парень, – заметила она. – Но не важно, он подойдет. Оставь нас, Страси.
Отсутствие энтузиазма со стороны Лиссал явно разочаровало Страси. Она надула губы.
– Он немой, – сказала она, выходя из каюты. – Но не глухой.
– Хорошо. – Лиссал подошла ко мне.
Я поднял ногу и попытался почесать шею – была раньше у меня такая нервная привычка. Сразу же потеряв равновесие, я опомнился и опустил ногу. Я почувствовал, что Лиссал пристально смотрит на меня, но изза дымки дунмагии не смог заглянуть ей в глаза. «Она узнает меня, – подумал я. – Конечно, она узнает меня. Как может быть иначе? Мы же любили друг друга!»
Однако она заговорила таким же тоном, каким говорила со Страси.
– Ты будешь делать все, что я велю, не задавая вопросов, – сказала Лиссал. Я почуял магическое принуждение.
Это причинило мне более сильную боль, чем я считал возможным. Флейм не узнала меня… а Лиссал пыталась превратить в раба, сделать еще одной марионеткой на веревочке, танцующей под ее дудку. Так она по крайней мере думала.
– Ты ничем не причинишь мне вреда и всегда первым делом будешь думать о моих удобствах. Это понятно?
Я кивнул. Я оставался неподвижным, мучаясь нерешительностью. Мортред был мертв. Может быть, Флейм уже начала разрушать ту темницу, которую он для нее создал. Может быть, я мог открыться ей и мы стали бы бороться вместе. Я мог схватить клочок пергамента и написать все… сообщить ей, кто я такой.
И все же я не замечал ничего, что говорило бы о том, что она избавляется от заклятия. Выражение ее лица – насколько я мог разглядеть – было замкнутым, голос безразличным. «Глупец ты, – говорил я себе, пытаясь сделать боль переносимой, – это не Флейм. Перед тобой злая колдунья. Если ты об этом забудешь, то погибнешь. Будь терпелив, Руарт, будь терпелив».
Лиссал описала мне все, что я должен буду делать; большую часть этого я уже знал: я знал, какой чай она любит по утрам и какой должна быть ее ванна, знал ее любимые блюда. В былые времена было очень мало такого, чего я не знал бы о Флейм Виндрайдер.
И так я начал жизнь раба Лиссал.
Я знал, что во всей этой ситуации с самого начала было чтото, чего я не понимал. По мере того как дни проходили и смерть Мортреда все дальше отодвигалась во времени, Габания и Страси делались все более растерянными. Они не перестали быть злыми колдуньями, но стали казаться менее опасными и апатичными. Я ожидал, что то же самое будет происходить и с Лиссал, но ничего подобного не случилось. На ней осквернение должно было сказываться меньше, чем на Габании и Страси: она подвергалась ему не так долго, как они. И тем не менее скверна дунмагии делалась в ней сильнее, а не слабее. Голубоватосеребряный блеск силвмагии угасал, а багровое сияние разгоралось все ярче. Мне пришлось признать, что смерть Мортреда не оказала того воздействия, на которое мы надеялись. Единственным, что немного ободряло меня, оставалось то обстоятельство, что Лиссал не была такой бездушно жестокой, как другие экссилвы. Она никому на корабле не причиняла физического вреда. Она добивалась покорности и послушания, но и только. Когда она отдавала мне приказания, это не сопровождалось угрозами; правда, и когда я выполнял ее распоряжения, она меня не хвалила. Если результат моих действий оказывался ниже ее стандартов, ее критика бывала саркастической и едкой, но никогда не выходила за эти пределы.
И все же когда я искал мою Флейм, нежную и любящую женщину, которую я знал, я не мог ее найти; Лиссал была жесткой, холодной, отстраненной.
Первой умерла Страси.
Когда я говорю об этом, все кажется простым. В определенном смысле так и было.
Однажды ночью меня разбудил Кайед.
– Страси на палубе, Головастик, – прошипел он мне в ухо. – Одна, и стоит у поручней. – Он не рискнул сказать больше, но его взгляд был красноречив.
Все обстояло именно так, как он сказал: она опиралась на поручни на корме, глядя на оставляемый кораблем след. Я босиком подошел к ней сзади и сбросил ее за борт, прежде чем она даже успела заметить мое приближение. Она упала, не издав ни звука, ушла под воду и исчезла. Плавать она не умела, об этом я знал. В испуге она то ли не подумала, то ли не успела ударить по кораблю дунмагией.
Кайед подошел ко мне, ухмыльнулся и хлопнул меня по плечу. Он отвлекал внимание рулевого, чтобы тот не заметил, что происходит у него за спиной.
– Одна за бортом, две на очереди, – прошептал Кайед.
Я стряхнул его руку и ушел вниз, обратно в свой гамак в кубрике. Уснуть я не мог.
Я только что убил женщину. Легкость, с которой наступила смерть, сама по себе была ударом; конец жизни ни для кого не должен был бы наступать в такой небрежной манере. Мне бесполезно было убеждать себя в том, что ей было лучше умереть, чем жить, что ее глубинная суть предпочла бы смерть тому, во что она превратилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64