— Вот здесь очень хорошо. Приманка великолепная, шкура красная, как кровавый бифштекс. Птицы спустятся сюда, как спускаются беды на наш несчастный мир… Ну, а пока разложим приманку. Говорят, чтобы сделать рагу из зайца, требуется заяц. Я же полагаю, не в обиду будет сказано месье Дюпи де Лому, чтобы сделать управляемый аэростат, требуется кондор, а лучше два кондора… У меня они будут.
Фрике размотал длинный, прочный кожаный ремень, оказавшийся не чем иным, как лассо, до того служивший гамену поясом. Затем забил в твердую почву заранее припасенный кол и прочно прикрепил к нему один конец лассо, на другом же конце он смастерил петлю.
Потом взял бычью шкуру, развернул, разрезал в середине, расстелил, внешняя сторона шкуры легла наземь, а красная сторона оказалась обращенной вверх. Спрятавшись под шкурой, юноша стал внимательно следить за происходящим.
Кондоры, привлеченные красным пятном, слетались со всех сторон и планировали на невероятной высоте.
С земли воздушные гиганты казались не больше ласточек. Они описывали круги, правильность которых привела бы в восторг геометра, скользя по воздуху в небрежных позах купальщиков, плещущихся в волнах, а затем взмывали вверх, к вящему неудовольствию гамена, считавшему, что «они слишко долго не клюют».
Радиус полетов по кругу то увеличивался, то уменьшался. Гурманство сочеталось с осторожностью.
— Эй вы, лентяи и лодыри, спускайтесь-ка вниз! — задыхаясь под шкурой, бормотал Фрике. — Я не сделаю вам ничего плохого, напротив… если бы вы знали, как это будет забавно… Тихо… похоже, клюет.
Убедившись, что приманка неподвижна, кондоры осмелели и, размахивая крыльями, полетели вниз. Началось нечто вроде воздушного стипль-чеза. Каждому хотелось стать призером. Каждому хотелось первому вонзить когти в кровоточившее мясо и, напрягшись изо всех сил, оторвать и унести самый большой кусок.
Они планировали на высоте около пятисот метров. Вот один камнем пошел вниз.
Кондор оказался чудовищно огромным с размахом крыльев не менее шести метров.
Гамен не терял ни секунды. Просунул правую руку в отверстие, накинул на лапу петлю лассо и туго затянул.
Кондор очутился в плену.
— Попалась, ласточка моя! — от радости, воскликнул Фрике. — Теперь еще один… Скоро соберу полную упряжку.
Кондор отчаянно пытался вырваться, а его смущенные товарищи царственно парили в сказочных высотах, где даже у властелина мира закружится голова.
Шкура, как пончо, укрывала Фрике, а он наматывал на себя лассо, точно якорный канат воздушного шара.
— Надо действовать, нельзя упустить добычу. Есть же кол! Совсем позабыл про него. Птица не смогла его выдернуть… Так пусть посидит на веревочке, как майский жук на ниточке… А надоест — посмотрим.
После здравых рассуждений Фрике отмотал лассо так, чтобы кондор мог подниматься не более чем на десяток метров. Появилась возможность немного отдохнуть.
Попытки освободиться длились недолго; разбитая усталостью, обескураженная тщетностью усилий вырваться из силка, птица опустилась наземь. И хотя она била крыльями и распускала когти, гамен схватил ее, крепко связал, или, как он любил выражаться, «заковал в железо» и «спустил в ров со львами», иными словами, затащил в неглубокую пещеру под боковым уступом.
— Теперь остается словить тебе товарища. Возможно, это будет трудно. Птицы, похоже, встревожились. Тем не менее остается рассчитывать на их глупость.
Гамен разложил орудия ловли в прежнем порядке, вновь залез под шкуру и, с надеждой на успех, принялся внимательно наблюдать за происходящим.
Решительно, глупость кондоров превосходила все возможные пределы. Не прошло и четверти часа, как половина птиц, шумно размахивая крыльями, спустилась на приманку и занялась шкурой.
В плен же Фрике взял только одного, но этого было достаточно: само пленение оказалось столь же недолгим и нетрудным, как и первое. Второй .кондор тоже попал в пещеру.
— Что ж, мои херувимы, — обратился Фрике к остальным с прощальной речью, — если прилетите на ту сторону Кордильер, тогда, наверное, увидимся. Итак, до скорой встречи!
После этого наш друг бодро и весело спустился к индейцам, чтобы истолочь ежедневную порцию риса, маиса и проса.
Он объяснил, что спальные принадлежности оставил наверху, в этот день ел за четверых, а ночью спал блаженным сном.
Следующий день должен был все решить. Проснувшись, Фрике стал насвистывать веселые мелодии, что означало: на душе у него праздник.
Из ляжек покойного быка гамен выкроил два солидных куска по три фунта весом, связал их друг с другом волокнами алоэ и перекинул через плечо.
Затем, срезав три длинных, тонких и прочных побега бамбука (один длиной в семь метров, а два других — по три), Фрике отправился прежним путем в горы, предварительно объяснив индейцам, что собирается на рыбалку:
— Буду удить на леску! А вам, милые друзья, сборище негодяев, желаю счастливо оставаться, надеюсь никогда больше с вами не увидеться…
Фрике быстро добрался до площадки, влез в пещеру, убедился, что птицы на месте, и развернул шкуру.
— А теперь, матрос, за дело, и работать будем не покладая рук! День предстоит тяжелый…
Гамен. вынул нож и разрезал шкуру на полосы разной длины и ширины, из них он изготовил для каждого из кондоров прочную и надежную упряжь, такую по размеру, чтобы скрещенные ремни не стесняли движений.
Затем сшил нечто вроде глубокого кармана, к нему справа и слева приделал специальное кожаное приспособление, похожее на то, которое уланы приделывают к стремени, чтобы помещать туда древко копья.
После этого француз надежно закрепил карман посередине длинной (семиметровой) палки.
— Все в порядке… прекрасно! Теперь запрягу лошадок, а потом… в худшем случае, лучше сломать шею, чем до бесконечности оставаться среди кретинов, превративших меня в ручную мельницу.
Затем Фрике вывел «лошадку номер один» и пристроил ее на одном конце шеста.
Птица, онемевшая, от пут и, возможно, одуревшая от пребывания в замкнутом пространстве, без сопротивления позволила себя «запрячь». То же самое гамен проделал со вторым кондором.
Чтобы оценить опаснейший, требовавший невероятной отваги и энергии маневр, надо уяснить сущность придуманного храбрецом приспособления: шест с карманом, точнее, чем-то вроде гондолы посередине; на каждом конце несгибаемого шеста закреплена упряжь, не мешающая в помете.
Теперь Фрике потребуется залезть в гондолу, подняться в воздух и не просто лететь вместе с птицами, но управлять их полетом, в частности, подъемом и спуском.
Полагаясь, и не без оснований, на хищные инстинкты птиц и желание поесть, гамен привязал на конце каждой из меньших бамбуковых палочек по куску заранее приготовленной говядины, а другой конец закрепил при помощи приспособлений, позаимствованных у уланов. Затем юноша подтащил аэростат к самому краю площадки, откуда начинался обрыв, в один миг развязал кондоров, устроился в гондоле и стал помахивать кормом перед клювами птиц.
Те медленно выходили из летаргического состояния, и все же зрелище мяса в лиловых тонах пробуждало их к жизни. Они слабо замахали крыльями, вытянули шеи, однако все еще не решались взлететь. Так продолжалось свыше четверти часа.
— Вот лентяи! — пробормотал рездосадованный наездник. — Нет чтобы закусить удила!.. Ну, черти, смотрите!
Надоело мне тут с вами нянчиться. От сильных болезней — сильное лекарство! Раз!.. Два!.. Три!.. Пошел!..
Размахивая приманкой перед глазами кондоров, резким движением Фрике столкнул аппарат в пустоту!
Дебют юного парижанина в роли воздухоплавателя оказался плачевным. «Управляемое устройство тяжелее воздуха» повиновалось лишь силе земного тяготения, точно так же, как брусок свинца, вместо того чтобы парить в свободном полете, устремляется вниз.
Аппарат рухнул и завертелся вместе с обезумевшими птицами, удары крыльев которых предвещали неминуемую катастрофу.
Для аэронавта по профессии ничего не могло бы оказаться хуже. Говоря об аэронавтах по профессии, я имею в виду теоретиков, нашпигованных формулами, одержимых предвзятостью, изводящих гектары бумаги, изготовляющих несуразные машины, стремящихся раздавить дутым авторитетом и пустым тщеславием настоящих, скромных исследователей, готовых скорее расшибиться в лепешку, чем допустить этих людей испытывать свои системы.
Если угодно, небольшое отступление, пока наш друг летит вниз.
На последней кустарно-промышленной выставке я видел собственными глазами аэростат малых размеров, одно из тех гениальных изобретений, которые рождает современная цивилизация.
Автор его — механик, скромный ремесленник-самоучка. Фамилия его Дебейе. Это типичный парижанин, худой, энергичный, светловолосый, со стальным взглядом, трезвый, неутомимый, из расы пожирателей железа.
Дебейе, рабочий механического производства, изучил теоретическую механику, самостоятельно освоил математику, химию и физику. Занимался по ночам, несмотря на то, что тело, утомленное дневным трудом ради хлеба насущного, нуждалось в отдыхе и сне. И добился своего, благодаря природному уму стал настоящим изобретателем. Не собираюсь перечислять все его изобретения. Список их названий составил бы целый том.
Если бы Дебейе был американцем, имя его выгравировали бы золотыми буквами рядом с именем Эдисона в Пантеоне Промышленности и Искусств.
Его решение не было единственным в деле создания аэростатов, но лишь одним из решений. Я не наивен, точных наук не чуждаюсь, потому меня можно убедить, как, впрочем, и тысячи других людей.
Полагаюсь на непререкаемый авторитет человека, в компетентности которого в области механики никому не придет в голову усомниться. Речь идет о достопочтенном депутате от департамента Нижняя Луара, месье Лезане, выпускнике Политехнической школы, в прошлом блестящем офицере, докторе наук, светиле нашего республиканского парламента! С ним я имел честь сотрудничать длительное время и до сих пор поддерживаю дружеские отношения.
Мы, то есть Лезан и я, видели, как «окончательно совершенствовался» аэростат Дебейе, приводимый в движение системой винтов, абсолютно оригинальной и до предела простой. Винты запускались небольшой паровой машиной, размеры которой были рассчитаны с учетом подъемной силы шара, и это чудо парижского изобретателя являло само совершенство, доказательством чему служила точность эволюции аппарата, приводившая в восторг зрителей.
Почему же парижская пресса хранила полнейшее молчание по поводу публичной демонстрации изобретения, продолжавшейся целых два месяца?
А как же, что скажут приверженцы формул!..
Во всех подобных случаях мощная рука депутата Лезана оберегала изобретателя Дебейе и отражала нападки хулителей.
…Фрике не мог управлять птицами, как парижский аэронавт при помощи винтов.
— Вы же мне все кости переломаете, — пробормотал он, закрывая глаза. — Что ж, тем хуже! Вот как! Я больше не лечу вниз? А!..
Поскольку для рожденных летать свободное падение — состояние абсолютно ненормальное и они инстинктивно тянутся в высоту, кондоры расправили огромные крылья.
Несмотря на солидный вес упряжки, им удалось подняться вверх. Такова невероятная сила этих гигантских хищников. К тому же они проголодались. Два куска говядины перед глазами заставляли их вожделенно рваться вперед.
Этот вкусный мясной завтрак находился всего лишь в двадцати сантиметрах от крючковатых клювов. «Еще одно усилие, и цель достигнута» — полагали они; напрасные ожидания! Кондоры тянули головы, вытягивали шеи, били крыльями, пытаясь добраться до пищи, а она, к величайшему удивлению, оставалась на том же расстоянии.
Птицы удваивали усилия, великолепно играя роль современных Танталов, охотящихся за вечно ускользающей добычей.
Подъем совершался с головокружительной быстротой!
Фрике возгордился, точно принадлежал к племени полубогов.
— Нет! Такая идея не всякому могла бы прийти в голову, — проговорил он, скрючившись в гондоле. — Однако они летят, точно чистокровные лошади богачей, разъезжающих в восьмирессорных экипажах по Булонскому лесу. Прекрасно, ласточки мои! Вперед, Дочь Воздуха! Вперед, Гладиатор! Смелее, дети мои!
И экипаж бешено набирал невероятную высоту, к величайшему изумлению индейцев, не веривших своим глазам.
Неустрашимый воздухоплаватель уже давно находился вне пределов досягаемости их карабинов.
Переход через горную цепь Андов, совершаемый по серпантинам, состоящий из чередующихся подъемов и спусков, во время которых приходится огибать многочисленные утесы и прочие многочисленные препятствия, да еще тащить с собой целый, так сказать, «обоз», составляет восемьдесят пять лье пути.
Такой переход невозможно совершить менее чем за шесть дней, даже имея хорошую упряжку мулов.
В первый день путешественник может осуществить переход из Чимбы до Вилья-Висенсиа, и этот памятный этап составляет пятнадцать лье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52