— Скажем, в половине шестого?
Леди Дрейтон согласно склонила голову, в душе удивляясь своей покорности. В последние недели граф начал предъявлять на нее права, и виконтесса решила его немножко помучить, дать понять, что она не его собственность. Но вместо этого согласилась отменить все заранее условленные встречи и принять его наедине, что, несомненно, закончится спальней.
Филипп помог ей сесть в карету, на дверце которой красовался герб Дрейтона, и отправился домой. Уиндхэм-Хаус располагался на южной стороне Сент-Джеймсской площади, красивый особняк, неизменно вызывавший у Филиппа приятные уколы гордости. Этот дом он любил больше, чем родовое имение Уиидхэмов, которое втайне считал недостаточно внушительным и удобным — настоящий загородный дом со всеми изъянами ранней елизаветинской архитектуры. Он собирался пристроить новое крыло, которое, на его взгляд, придало бы дому более законченный вид.
Насколько он помнил, оба его брата любили имение и перевернулись бы в гробах, если бы увидели планы архитектора. Эта мысль заставила Филиппа улыбнуться.
На лестнице его встретила жена:
— Милорд, надеюсь, вы не забыли, что к обеду мы ждем отца и Вестонов?
— Нет, не забыл, — ответил Филипп. — Но разве я не просил вас пригласить лорда и леди Алворти? Лицо Летиции побледнело.
— В самом деле, сэр. Но я полагала неразумным…
— Продолжим нашу беседу в гостиной, — перебил ее муж, заметив лакея.
Летиция покорно пошла за ним в гостиную: глаза испуганные, в лице ни кровинки. Это была некрасивая женщина, старше Филиппа на пять лет, грузная, с располневшей талией и двойным подбородком.
— Ничего не понимаю, дорогая, — едва слышно произнес муж, прикрывая за собой дверь. — Я приказал тебе пригласить супругов Алворти, а ты берешь на себя смелость пренебрегать моими распоряжениями. Разве это правильно?
— О нет… нет… все было не совсем так, сэр, — бормотала Легация.
— А как же именно? — В глазах Филиппа появилась сталь.
— Мой отец… мой отец и лорд Алворти давно в ссоре, — сбивчиво объясняла Летиция. — Я подумала, что можно обидеть обоих, пригласив их вместе.
— И ты самостоятельно решила отменить мой приказ? — вкрадчиво повторил он. — Иди сюда!
Резкий окрик согнал остатки краски с лица Летиции. Она испуганно прижалась к двери.
— Ты что, не слышишь? — Голос Филиппа снова сделался шелковистым.
В страхе Летиция сделала шаг навстречу мужу и закрылась от удара, который, знала, должен сейчас последовать.
— Опусти руку! — Голос был мягок, но глаза вспыхнули злобным удовольствием: он любил наблюдать ее ужас и беспомощность.
Вся дрожа, Летиция опустила руку.
Филипп замахнулся, но он не собирался бить ее сегодня, когда через час к ним должны были прийти гости. Отец Летиции — безнадежный дурак, но даже он мог возмутиться, увидев синяки на лице дочери.
Он взял жену за запястье, выкрутил руку и стал ждать, когда в ее глазах забьется боль. Как только она закричала, он ослабил нажим.
— Запомни на будущее: ты должна в точности выполнять мои распоряжения, — холодно произнес он. — Не забудешь?
Летиция, всхлипывая, растирала запястье.
— Так как, не забудешь?
— Нет, милорд, — прошептала она сквозь слезы. Филипп смотрел на жену: по ее мясистым щекам катились слезы, вызывавшие в нем только отвращение; платье из пурпурной тафты не могло скрыть изъяны расплывшейся фигуры; тонкие, мышиного цвета волосы милосердно прятал огромный напудренный парик, но дурной вкус подсказал украсить его красными страусовыми перьями, которые смешно раскачивались, делая фигуру Летиции комической.
— Уходи, — с отвращением процедил Филипп. — И нарумянь лицо. Оно бледное, как полудохлая лягушка.
Летиция, рыдая, не в силах взять себя в руки, чтобы скрыть от слуг свой позор, побежала в детскую, где в колыбельке лежало ее единственное утешение.
Няня взглянула на заплаканное лицо госпожи и тактично опустила глаза, занявшись шитьем.
— Она вела себя хорошо? — наконец сумела выдавить из себя леди Уиндхэм, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно.
— Настоящий ангел, миледи, — улыбнулась няня спящей леди Сюзанне. — Просто золотце.
Летиция осторожно погладила пухлую гладкую щечку. Граф не занимался Сюзанной, потому что она не родилась мальчиком, а Летиция знала, что происходит с теми, кого невзлюбит ее муж, независимо от того, есть ли в том их вина или нет. Женщина вздрогнула и поклялась себе, что найдет способ защитить девочку от злобных выходок отца.
Глава 6
— Папа, я принесла лекарство! — Снимая на ходу плащ, в комнату торопливо вошла Октавия. Отец зашелся кашлем и, казалось, не слышал ее.
— Как же, поможет оно! — отозвался Оливер Морган, когда затих последний, сотрясающий все тело приступ. — Один перевод денег. Мне нужнее бумага для статьи, а непослушная дочь… — Новый приступ прервал его слова: старик скрючился на узкой кровати, седая голова тряслась.
Октавия слишком привыкла к упрекам, чтобы обращать на них внимание.
— Сам знаешь, доктор велел принимать лекарство, — терпеливо ответила она и встряхнула небольшой пузырек, который стоил ей трех из ее драгоценных шиллингов. — Аптекарь на этот раз сделал микстуру специально для нас. — Она аккуратно отмерила оловянной ложечкой дозу.
— Вот, папа. — Октавия подошла к кровати. Оливер сердито посмотрел на нее, запавшие глаза лихорадочно горели.
— Все проклятый уголь, — проворчал он. — Если бы у нас были приличные дрова, я бы не кашлял.
— В Лондоне дров нет ни у кого, — терпеливо объяснила Октавия. — Во всяком случае, у людей с нашими деньгами. — Она наклонилась, чтобы поддержать отца за плечи, и поднесла к его губам ложку.
Сначала ей показалось, что он сейчас оттолкнет ее руку, но отец внезапно выпрямился, вырвал у нее ложку и проглотил содержимое:
— Черт побери, я еще не на смертном одре, дочка! «Вот и хорошо», — подумала Октавия. Лекарство содержало изрядную дозу опиума и должно принести желанный сон и успокоить кашель. Покой для них обоих наступал лишь тогда, когда старик спал.
Она положила ложку рядом с пузырьком, взбила подушку и расправила одеяло.
— Хочешь еще что-нибудь?
— Пергаментную бумагу. — Он снова лег, не сдержав стона слабости.
— Чтобы купить бумагу, придется заложить Вергилия. А без него ты работать не можешь. Завтра надо будет найти какую-нибудь работу — у нас осталось всего несколько шиллингов. Вот тогда я куплю тебе пергамент.
В глазах отца промелькнула растерянность, раздраженное выражение лица исчезло и на секунду сменилось испуганным смущением, но уже в следующее мгновение он закрыл глаза.
Октавия тихонько отошла от кровати. Огонь в камине едва теплился, и девушка подбросила еще немного угля. Это было роскошью, но день стоял промозглый, и стекла изнутри были покрыты инеем. Отец впал в детство и, похоже, не понимал реального положения вещей, не понимал, что именно его непрактичность, а то и просто глупость привела их в этот убогий дом. В редкие минуты прозрения он сознательно отворачивался от истины, не имея душевных сил посмотреть в глаза лишениям и бедности.
Конечно, ядовитый угольный дым вреден для его легких, думала Октавия, но по крайней мере у них было тепло в отличие от большинства соседей, которые ютились в ледяных подвалах и чердаках. По их меркам Оливер Морган с дочерью были сказочно богатыми людьми.
С кровати доносилось хриплое, но равномерное дыхание отца. Октавия успокоилась и стала придумывать, как провести несколько часов блаженного одиночества. В Хартридж Фолли она бы уселась с книгой, или стала бы играть на клавикордах, или отправилась бы гулять в парк.
Октавия безжалостно оборвала воспоминания: от них становилось еще тяжелее. Нужно принимать реальность такой, какова она есть. Но после встречи с разбойником с большой дороги это стало не так-то просто.
Октавия посмотрела на огонь. От этой волшебной ночи она сохранила лишь ощущения. Волны удовольствия, воспроизводимые памятью, не имели определенной формы. Октавия не могла их представить, потому что они не были похожи ни на что другое, знакомое ей. Она лишь видела серые глаза, слышала веселый смех, звучавший всю ночь, а просыпаясь по утрам, испытывала острое чувство потери и разочарования. Телу казалось, что оно покинуто и никому не нужно. Бессмысленность нынешнего существования давила на нее, и она с тоской вглядывалась в будущее.
"Чай с тостом», — внезапно пришла ей в голову будоражащая мысль. Не слишком необыкновенное желание, можно сказать, детское. Миссис Форстер даст ей немного масла, она заварит чай, поджарит ломтик хлеба, и растаявшее масло просочится сквозь хрустящую корочку.
От этих мыслей потекли слюнки. Октавия вскочила, схватила чайник и побежала вниз, чтобы набрать воды из бочки, что стояла во дворе свечной лавки.
Миссис Форстер месила тесто на кухонном столе, и ее крепкие руки были измазаны мукой. Она подняла глаза и кивнула квартирантке.
— Как папа, дорогуша?
— Ужасно кашлял всю ночь. Сейчас спит. Аптекарь приготовил ему лекарство. Не дадите мне масла на два пенни?
Домовладелица стряхнула с рук муку, взяла деревянный поднос с золотистым бруском и отрезала щедрый кусок.
— Хватит?
— Спасибо. — Октавия положила на стол две из своих монет. — Так хочется чаю с тостом.
— Не стоит портить аппетит. На обед будет вкусный пирог с мясом и почками. — Миссис Форстер вернулась к тесту. — Придется расколоть лед в бочке, дорогуша.
Октавия выскочила во двор, пробила лед в бочке, набрала воды, стараясь делать все это очень быстро, чтобы не окоченеть на ветру, и бегом вернулась в тепло кухни.
Отец по-прежнему спал. Октавия повесила чайник на крюк в камине и достала из массивного шкафа длинный шерстяной халат. Надев его поверх тонкого платья, она вернулась к камину, нанизала кусочек хлеба на вилку и встала на колени перед огнем. Вскоре комнату наполнил восхитительный запах поджаренного хлеба, и сознание вновь вернулось в прошлое: вспомнились теплая детская и сладкий вкус меда… а потом жаркое пламя в «Королевском дубе», аромат жареной говядины и супа из омаров.
В дверь громко постучали. Октавия вздрогнула, внезапно вырванная из волшебного мира грез. Наверное, миссис Форстер. Она крикнула, чтобы входили, и сняла с вилки хлеб, собираясь перевернуть его на другую сторону.
— Пахнет аппетитно!
Октавия уронила вилку. Этот голос был нежданным и долгожданным одновременно. Это был голос ее грез.
— Вы?
Лорд Ник, он же сэр Руперт Уорвик, был без парика, волосы собраны на затылке и перевязаны черной лентой. Одетый достаточно просто, в их убогой комнате он смотрелся тем не менее столь же экзотично, как тропическая бабочка на английском лугу.
Руперт поклонился чуть-чуть насмешливо:
— К вашим услугам, мисс Морган, — и, взглянув на кровать, тихо прикрыл за собой дверь. — Отец спит?
— Болен. — Октавия все еще стояла на коленях перед камином. Она никак не могла поверить в его приход. — Не проснется несколько часов.
Вода в чайнике закипела. Октавия машинально протянула руку, чтобы снять чайник с крюка.
— Хотите тосты с чаем? — Ничего лучшего она придумать не могла, потому что сейчас ее беспокоило только одно: вылезшие из шерстяного халата нитки и потертая меховая оторочка рукавов. Пять лет назад этот домашний наряд был весьма элегантным. Он был теплым и практичным, но с годами от постоянной носки утратил прежний изысканный вид.
— Если есть вторая вилка, я поджарю себе хлеб. — Руперт сбросил плащ и устроился на деревянной скамье. — Надеюсь, это не весь ваш обед. Кусочка хлеба явно недостаточно.
Октавия могла не беспокоиться: Руперт, конечно, заметил плачевное состояние одежды, которую она надевала, когда ее никто, кроме отца и хозяйки, не мог увидеть, но его интересовало совсем другое — золотисто-карие глаза и тугие локоны, рассыпавшиеся по плечам.
— Мы столуемся с миссис Форстер, — несколько надменно ответила она и залила кипящей водой тщательно отмеренную порцию чая.
Октавия скрыла, что они едят с домовладелицей не всегда — лишь когда есть деньги. Сегодня был как раз такой случай. Но завтра придется пройтись по Вест-Энду и пошарить по карманам богачей. От одной этой мысли ей становилось дурно, и Октавия предпочитала не бередить страхи заранее.
— Понимаю, — равнодушно проговорил Руперт, нанизывая на вилку кусочек хлеба. — Кстати, вы катаетесь на коньках?
— На коньках? — Вопрос показался настолько неожиданным и неуместным, что Октавия чуть не рассмеялась. — По льду?
— А разве существует иная поверхность, пригодная для катания на коньках? — Руперт снял с огня свой хлеб и поднял глаза на ее смущенное, недоумевающее лицо.
— Девочкой я каждую зиму каталась на прудах. — Она подала ему фарфоровую чашку. — Но зачем вы это спрашиваете? — Ей сделалось смешно: стоять на коленях у камина, пить чай и рассуждать о былых детских забавах. Но как ни странно, ей было хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Леди Дрейтон согласно склонила голову, в душе удивляясь своей покорности. В последние недели граф начал предъявлять на нее права, и виконтесса решила его немножко помучить, дать понять, что она не его собственность. Но вместо этого согласилась отменить все заранее условленные встречи и принять его наедине, что, несомненно, закончится спальней.
Филипп помог ей сесть в карету, на дверце которой красовался герб Дрейтона, и отправился домой. Уиндхэм-Хаус располагался на южной стороне Сент-Джеймсской площади, красивый особняк, неизменно вызывавший у Филиппа приятные уколы гордости. Этот дом он любил больше, чем родовое имение Уиидхэмов, которое втайне считал недостаточно внушительным и удобным — настоящий загородный дом со всеми изъянами ранней елизаветинской архитектуры. Он собирался пристроить новое крыло, которое, на его взгляд, придало бы дому более законченный вид.
Насколько он помнил, оба его брата любили имение и перевернулись бы в гробах, если бы увидели планы архитектора. Эта мысль заставила Филиппа улыбнуться.
На лестнице его встретила жена:
— Милорд, надеюсь, вы не забыли, что к обеду мы ждем отца и Вестонов?
— Нет, не забыл, — ответил Филипп. — Но разве я не просил вас пригласить лорда и леди Алворти? Лицо Летиции побледнело.
— В самом деле, сэр. Но я полагала неразумным…
— Продолжим нашу беседу в гостиной, — перебил ее муж, заметив лакея.
Летиция покорно пошла за ним в гостиную: глаза испуганные, в лице ни кровинки. Это была некрасивая женщина, старше Филиппа на пять лет, грузная, с располневшей талией и двойным подбородком.
— Ничего не понимаю, дорогая, — едва слышно произнес муж, прикрывая за собой дверь. — Я приказал тебе пригласить супругов Алворти, а ты берешь на себя смелость пренебрегать моими распоряжениями. Разве это правильно?
— О нет… нет… все было не совсем так, сэр, — бормотала Легация.
— А как же именно? — В глазах Филиппа появилась сталь.
— Мой отец… мой отец и лорд Алворти давно в ссоре, — сбивчиво объясняла Летиция. — Я подумала, что можно обидеть обоих, пригласив их вместе.
— И ты самостоятельно решила отменить мой приказ? — вкрадчиво повторил он. — Иди сюда!
Резкий окрик согнал остатки краски с лица Летиции. Она испуганно прижалась к двери.
— Ты что, не слышишь? — Голос Филиппа снова сделался шелковистым.
В страхе Летиция сделала шаг навстречу мужу и закрылась от удара, который, знала, должен сейчас последовать.
— Опусти руку! — Голос был мягок, но глаза вспыхнули злобным удовольствием: он любил наблюдать ее ужас и беспомощность.
Вся дрожа, Летиция опустила руку.
Филипп замахнулся, но он не собирался бить ее сегодня, когда через час к ним должны были прийти гости. Отец Летиции — безнадежный дурак, но даже он мог возмутиться, увидев синяки на лице дочери.
Он взял жену за запястье, выкрутил руку и стал ждать, когда в ее глазах забьется боль. Как только она закричала, он ослабил нажим.
— Запомни на будущее: ты должна в точности выполнять мои распоряжения, — холодно произнес он. — Не забудешь?
Летиция, всхлипывая, растирала запястье.
— Так как, не забудешь?
— Нет, милорд, — прошептала она сквозь слезы. Филипп смотрел на жену: по ее мясистым щекам катились слезы, вызывавшие в нем только отвращение; платье из пурпурной тафты не могло скрыть изъяны расплывшейся фигуры; тонкие, мышиного цвета волосы милосердно прятал огромный напудренный парик, но дурной вкус подсказал украсить его красными страусовыми перьями, которые смешно раскачивались, делая фигуру Летиции комической.
— Уходи, — с отвращением процедил Филипп. — И нарумянь лицо. Оно бледное, как полудохлая лягушка.
Летиция, рыдая, не в силах взять себя в руки, чтобы скрыть от слуг свой позор, побежала в детскую, где в колыбельке лежало ее единственное утешение.
Няня взглянула на заплаканное лицо госпожи и тактично опустила глаза, занявшись шитьем.
— Она вела себя хорошо? — наконец сумела выдавить из себя леди Уиндхэм, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно.
— Настоящий ангел, миледи, — улыбнулась няня спящей леди Сюзанне. — Просто золотце.
Летиция осторожно погладила пухлую гладкую щечку. Граф не занимался Сюзанной, потому что она не родилась мальчиком, а Летиция знала, что происходит с теми, кого невзлюбит ее муж, независимо от того, есть ли в том их вина или нет. Женщина вздрогнула и поклялась себе, что найдет способ защитить девочку от злобных выходок отца.
Глава 6
— Папа, я принесла лекарство! — Снимая на ходу плащ, в комнату торопливо вошла Октавия. Отец зашелся кашлем и, казалось, не слышал ее.
— Как же, поможет оно! — отозвался Оливер Морган, когда затих последний, сотрясающий все тело приступ. — Один перевод денег. Мне нужнее бумага для статьи, а непослушная дочь… — Новый приступ прервал его слова: старик скрючился на узкой кровати, седая голова тряслась.
Октавия слишком привыкла к упрекам, чтобы обращать на них внимание.
— Сам знаешь, доктор велел принимать лекарство, — терпеливо ответила она и встряхнула небольшой пузырек, который стоил ей трех из ее драгоценных шиллингов. — Аптекарь на этот раз сделал микстуру специально для нас. — Она аккуратно отмерила оловянной ложечкой дозу.
— Вот, папа. — Октавия подошла к кровати. Оливер сердито посмотрел на нее, запавшие глаза лихорадочно горели.
— Все проклятый уголь, — проворчал он. — Если бы у нас были приличные дрова, я бы не кашлял.
— В Лондоне дров нет ни у кого, — терпеливо объяснила Октавия. — Во всяком случае, у людей с нашими деньгами. — Она наклонилась, чтобы поддержать отца за плечи, и поднесла к его губам ложку.
Сначала ей показалось, что он сейчас оттолкнет ее руку, но отец внезапно выпрямился, вырвал у нее ложку и проглотил содержимое:
— Черт побери, я еще не на смертном одре, дочка! «Вот и хорошо», — подумала Октавия. Лекарство содержало изрядную дозу опиума и должно принести желанный сон и успокоить кашель. Покой для них обоих наступал лишь тогда, когда старик спал.
Она положила ложку рядом с пузырьком, взбила подушку и расправила одеяло.
— Хочешь еще что-нибудь?
— Пергаментную бумагу. — Он снова лег, не сдержав стона слабости.
— Чтобы купить бумагу, придется заложить Вергилия. А без него ты работать не можешь. Завтра надо будет найти какую-нибудь работу — у нас осталось всего несколько шиллингов. Вот тогда я куплю тебе пергамент.
В глазах отца промелькнула растерянность, раздраженное выражение лица исчезло и на секунду сменилось испуганным смущением, но уже в следующее мгновение он закрыл глаза.
Октавия тихонько отошла от кровати. Огонь в камине едва теплился, и девушка подбросила еще немного угля. Это было роскошью, но день стоял промозглый, и стекла изнутри были покрыты инеем. Отец впал в детство и, похоже, не понимал реального положения вещей, не понимал, что именно его непрактичность, а то и просто глупость привела их в этот убогий дом. В редкие минуты прозрения он сознательно отворачивался от истины, не имея душевных сил посмотреть в глаза лишениям и бедности.
Конечно, ядовитый угольный дым вреден для его легких, думала Октавия, но по крайней мере у них было тепло в отличие от большинства соседей, которые ютились в ледяных подвалах и чердаках. По их меркам Оливер Морган с дочерью были сказочно богатыми людьми.
С кровати доносилось хриплое, но равномерное дыхание отца. Октавия успокоилась и стала придумывать, как провести несколько часов блаженного одиночества. В Хартридж Фолли она бы уселась с книгой, или стала бы играть на клавикордах, или отправилась бы гулять в парк.
Октавия безжалостно оборвала воспоминания: от них становилось еще тяжелее. Нужно принимать реальность такой, какова она есть. Но после встречи с разбойником с большой дороги это стало не так-то просто.
Октавия посмотрела на огонь. От этой волшебной ночи она сохранила лишь ощущения. Волны удовольствия, воспроизводимые памятью, не имели определенной формы. Октавия не могла их представить, потому что они не были похожи ни на что другое, знакомое ей. Она лишь видела серые глаза, слышала веселый смех, звучавший всю ночь, а просыпаясь по утрам, испытывала острое чувство потери и разочарования. Телу казалось, что оно покинуто и никому не нужно. Бессмысленность нынешнего существования давила на нее, и она с тоской вглядывалась в будущее.
"Чай с тостом», — внезапно пришла ей в голову будоражащая мысль. Не слишком необыкновенное желание, можно сказать, детское. Миссис Форстер даст ей немного масла, она заварит чай, поджарит ломтик хлеба, и растаявшее масло просочится сквозь хрустящую корочку.
От этих мыслей потекли слюнки. Октавия вскочила, схватила чайник и побежала вниз, чтобы набрать воды из бочки, что стояла во дворе свечной лавки.
Миссис Форстер месила тесто на кухонном столе, и ее крепкие руки были измазаны мукой. Она подняла глаза и кивнула квартирантке.
— Как папа, дорогуша?
— Ужасно кашлял всю ночь. Сейчас спит. Аптекарь приготовил ему лекарство. Не дадите мне масла на два пенни?
Домовладелица стряхнула с рук муку, взяла деревянный поднос с золотистым бруском и отрезала щедрый кусок.
— Хватит?
— Спасибо. — Октавия положила на стол две из своих монет. — Так хочется чаю с тостом.
— Не стоит портить аппетит. На обед будет вкусный пирог с мясом и почками. — Миссис Форстер вернулась к тесту. — Придется расколоть лед в бочке, дорогуша.
Октавия выскочила во двор, пробила лед в бочке, набрала воды, стараясь делать все это очень быстро, чтобы не окоченеть на ветру, и бегом вернулась в тепло кухни.
Отец по-прежнему спал. Октавия повесила чайник на крюк в камине и достала из массивного шкафа длинный шерстяной халат. Надев его поверх тонкого платья, она вернулась к камину, нанизала кусочек хлеба на вилку и встала на колени перед огнем. Вскоре комнату наполнил восхитительный запах поджаренного хлеба, и сознание вновь вернулось в прошлое: вспомнились теплая детская и сладкий вкус меда… а потом жаркое пламя в «Королевском дубе», аромат жареной говядины и супа из омаров.
В дверь громко постучали. Октавия вздрогнула, внезапно вырванная из волшебного мира грез. Наверное, миссис Форстер. Она крикнула, чтобы входили, и сняла с вилки хлеб, собираясь перевернуть его на другую сторону.
— Пахнет аппетитно!
Октавия уронила вилку. Этот голос был нежданным и долгожданным одновременно. Это был голос ее грез.
— Вы?
Лорд Ник, он же сэр Руперт Уорвик, был без парика, волосы собраны на затылке и перевязаны черной лентой. Одетый достаточно просто, в их убогой комнате он смотрелся тем не менее столь же экзотично, как тропическая бабочка на английском лугу.
Руперт поклонился чуть-чуть насмешливо:
— К вашим услугам, мисс Морган, — и, взглянув на кровать, тихо прикрыл за собой дверь. — Отец спит?
— Болен. — Октавия все еще стояла на коленях перед камином. Она никак не могла поверить в его приход. — Не проснется несколько часов.
Вода в чайнике закипела. Октавия машинально протянула руку, чтобы снять чайник с крюка.
— Хотите тосты с чаем? — Ничего лучшего она придумать не могла, потому что сейчас ее беспокоило только одно: вылезшие из шерстяного халата нитки и потертая меховая оторочка рукавов. Пять лет назад этот домашний наряд был весьма элегантным. Он был теплым и практичным, но с годами от постоянной носки утратил прежний изысканный вид.
— Если есть вторая вилка, я поджарю себе хлеб. — Руперт сбросил плащ и устроился на деревянной скамье. — Надеюсь, это не весь ваш обед. Кусочка хлеба явно недостаточно.
Октавия могла не беспокоиться: Руперт, конечно, заметил плачевное состояние одежды, которую она надевала, когда ее никто, кроме отца и хозяйки, не мог увидеть, но его интересовало совсем другое — золотисто-карие глаза и тугие локоны, рассыпавшиеся по плечам.
— Мы столуемся с миссис Форстер, — несколько надменно ответила она и залила кипящей водой тщательно отмеренную порцию чая.
Октавия скрыла, что они едят с домовладелицей не всегда — лишь когда есть деньги. Сегодня был как раз такой случай. Но завтра придется пройтись по Вест-Энду и пошарить по карманам богачей. От одной этой мысли ей становилось дурно, и Октавия предпочитала не бередить страхи заранее.
— Понимаю, — равнодушно проговорил Руперт, нанизывая на вилку кусочек хлеба. — Кстати, вы катаетесь на коньках?
— На коньках? — Вопрос показался настолько неожиданным и неуместным, что Октавия чуть не рассмеялась. — По льду?
— А разве существует иная поверхность, пригодная для катания на коньках? — Руперт снял с огня свой хлеб и поднял глаза на ее смущенное, недоумевающее лицо.
— Девочкой я каждую зиму каталась на прудах. — Она подала ему фарфоровую чашку. — Но зачем вы это спрашиваете? — Ей сделалось смешно: стоять на коленях у камина, пить чай и рассуждать о былых детских забавах. Но как ни странно, ей было хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48